Докладываю в Генеральный штаб

Последующие рубежи отхода:

К утру 20 июля — Большекрепинская, Политотдельское, Седовский и далее без изменений.

К утру 21 июля — Савченко, выс. 121, Недвигаевка, где прочно закрепиться.

Штарм: 20 июля — Султан-Салы.

21 июля — г. Ростов» {15}.

Теперь надо было готовиться ко всему. В следующую же ночь я был на переднем крае, чтобы выяснить, нет ли чего-либо нового в поведении противника на главном и наиболее угрожающем направлении — в полосе 30-й стрелковой дивизии. Картина здесь оставалась прежней: противник освещал местность ракетами и периодически вел огонь из автоматов и пулеметов трассирующими пулями, изредка, как тогда говорили, «бросал» мины и снаряды. Оживление противника вызывали пересекающие линию фронта наши ночные бомбардировщики.

Утром следующего дня, 19 июля, из фронтовой информации стало известно, что на станцию Россошь внезапно ворвались танковые части врага. Станция Россошь... Это ведь глубокий тыл фронта, и появление там гитлеровцев было неожиданным. На станции стояло много эшелонов, в том числе поезд, пассажирами которого были преимущественно командиры, направляющиеся в штаб Южного фронта. Все они были расстреляны врагом. Среди погибших оказался мой хороший знакомый и сослуживец майор Иван Иванович Семиков, бывший начальник маневренной группы Новороссийского пограничного отряда. Из информации, поступившей позднее, стало известно, что прорвавшаяся сюда группировка врага являлась передовым отрядом главных сил, которые шли по тылам войск Южного фронта в направлении Ростова с задачей окружить здесь армии Южного фронта, не дать им отойти на Кавказ.

Как раз в эту ночь правый фланг нашей армии отходил на рубеж Мартыновка, Писаревский, Ясиновский. Я был с отходящими войсками. В некоторых местах противник высылал сильную разведку, но встречал отпор со стороны прикрытия, так что генерал Гальдер отметил в дневнике: «На таганрогском участке противник еще удерживает позиции» {16}.

Днем я отправил в Генштаб доклад о том, что отход армии происходит планомерно и организованно, а далеко за полночь друзья-операторы пригласили меня к себе в отдел [77] и дали прочитать новую фронтовую директиву, датированную 20 июля 1942 г {17}. По этой директиве войска 12-й и 18-й армий в ночь на 22 июля отводились уже за реку Дон. К утру 23 июля войскам 12-й армии надлежало сосредоточиться в районе Манычская, Первомайский, Раково-Таврический, а войскам 18-й армии — в районе Родники, Хомутовская, Кагальницкая. Каждая из армий должна была передать в распоряжение командарма 56 по одной дивизии.

Войска 56-й к исходу 21 июля, то есть на сутки ранее, должны были занять внешний пояс Ростовского оборонительного обвода и прочно его удерживать.

В связи с переправой за реку Дон войск соседних армий положение войск 56-й армии стало более уязвимым и в полосе ее обороны назревали коренные изменения обстановки. Теперь в армии имелось два угрожаемых направления: первое, прежнее, — Покровское, Султан-Салы, Ростов и второе, новое, — Новочеркасск, Ростов. Эти направления далеко отстояли друг от друга, что позволяло противнику в случае вклинения в нашу оборону расчленить армию на две части.

Майор Соловейкин сообщил интересную деталь: на Ростовский обвод к северу от Ростова начала выдвижение 81-я стрелковая бригада, распоряжение ей уже отдано, и штаб бригады через два часа должен быть на новом месте. Это было как нельзя кстати, ведь правый фланг в связи с отходом соседей за Дон становился открытым. Теперь положение здесь улучшалось, однако я счел необходимым выехать на место, чтобы выяснить, достаточно ли прочно и как именно обеспечено это очень опасное для армии новочеркасское направление.

Выехал на мотоцикле и севернее Ростова быстро нашел штаб 81-й бригады. Представляюсь командиру бригады полковнику П. К. Богдановичу. Уточняю у него интересующие меня вопросы. Полковник Богданович развернул карту и показал районы на обводе, которые сегодня с наступлением темноты должны быть заняты батальонами бригады. Знакомясь с обстановкой, высказываю пожелание выдвинуть на север от обвода боевое охранение. Полковник Богданович сказал, что распоряжение об этом уже отдано. Выходило, что наши взгляды совпали. Боевое охранение должно было выполнить роль буфера между наступающими войсками противника и нашими гарнизонами, прикрывающими обвод, усиленными теперь батальонами 81-й бригады. [78]

Еду на обвод, осматриваю огневые точки на переднем крае. Они хорошо подготовлены. Снарядов и патронов хватит на несколько дней боя. Когда бригада займет свой район, положение здесь станет вполне надежным. На север от обвода боевого охранения пока не было. День клонился к вечеру... Возвращаться в штаб бригады не было смысла, и я решил проехать в Новочеркасск. По пути узнал, что туда подошли танки противника и пытались по мосту через реку Тузлов ворваться в город. Наши орудия, установленные здесь, открыли огонь и отогнали врага.

Все же до города я добрался. Там все услышанное подтвердилось. Пока ничего существенного не произошло: передовой отряд противника отошел, ожидая подхода своих главных сил, но через день-два они будут здесь. Где же станет наступать противник? Возможно, напрямую, через город, враг не пойдет: здесь есть опасность для него увязнуть в тягучих уличных боях. Скорее всего, он будет наступать правее и левее города, где раскинулась все та же ровная степь — иди где хочешь. К западу от Новочеркасска положение следовало считать надежным в связи с подходом частей 81-й бригады, ее полоса обороны захватывала и Новочеркасск.

Надо было ознакомиться и с обороной восточнее Новочеркасска. Но туда далеко ехать. Плохо, что у офицера Генерального штаба не имелось своих средств связи: если бы они были, то поговорил бы со штабом армии, взаимно обменялись бы информацией. А теперь для переговоров со штабом надо было ехать в Ростов, путь немалый, туда и обратно более 80 км. Время, однако, не ждало, и я на мотоцикле направился в батальон укрепрайона, оборонявшегося восточнее Новочеркасска. Здесь тоже все обстояло хорошо. А еще восточнее переходила к обороне 347-я стрелковая дивизия. Ночью я побывал в ее левофланговом полку. За это время противник подошел к Новочеркасску, и мне надо было вернуться в штаб армии, чтобы сообщить операторам последние данные обстановки.

С западной окраины Ростова увидел такую картину. Немецкие бомбардировщики кружились где-то над районом в 15–20 км от Ростова, пикируя на невидимые мне цели. Были слышны залпы и видны огненно-дымовые трассы наших «катюш». Бой шел примерно в районе Султан-Салы. Было ясно, что авиация противника обеспечивает с воздуха свою главную группировку, наступающую на Ростов. А каково же могло быть положение правофланговой 31-й дивизии нашей армии? Если враг ворвался в Султан-Салы, то это значит, что войска армии уже рассечены. Верить этому не хотелось. [79]

17 ноября 1977 года в газете «Красная звезда» была помещена статья «Катюши» против танков». Из нее мне стало ясно, что залпы, которые я слышал 22 июля 1942 года с окраины Ростова, были произведены подразделениями 14-го отдельного гвардейского минометного дивизиона под командованием капитан-лейтенанта А. П. Москвина.

В Ростов я въехал на закате дня 22 июля. Улицы, ведущие к центру города и переправам, были забиты машинами и повозками отходящих за Дон частей 12-й и 18-й армий. Временами их пестрая лавина начинала двигаться вперед, чтобы через несколько минут снова остановиться. Поскольку я был на мотоцикле, то мне удалось по тротуарам и дворам объехать эти то текущие, то застывающие в неподвижности колонны.

Обстановка в районе Ростова тем временем все более обострялась.

К 22 июля 1942 года командный пункт армии переместился в Ростов, а враг теперь наносил по городу массированные удары авиации как днем, так и ночью. С утра обычно большая группа бомбардировщиков противника перестраивалась где-то за Доном в линию и широким фронтом шла на город. Наиболее мощные удары наносились по главной и самой красивой улице Энгельса, где стояло величественное здание театра, был городской сад и каменные дома. Бомбы рвались и на смежных улицах. Город превращался в руины, дымился и горел. Гибли многие сотни мирных жителей, взрослых и детей. Массированные удары авиация противника наносила и по заводу «Ростсельмаш». Он был полностью разрушен. Попадало и штарму. Во время налетов мы укрывались в узких глубоких щелях. Двое командиров штаба были ранены, 22 и 23 июля, когда противник занял пригороды Ростова, массированные налеты прекратились и уступили место полетам одиночных самолетов на малой высоте. Наши зенитчики сбили несколько таких машин. Бомбардировки Ростова остались в моей памяти как акты вандализма и звериной ненависти фашистов ко всему советскому.

22 июля связь штаба армии с дивизиями часто нарушалась, а к вечеру была полностью утрачена. Попытки восстановить ее не увенчались успехом. Телефонисты шли на верную смерть, пытаясь наладить проводную связь. Не удавалось связаться с войсками и по радио, поскольку штабы соединений и полков, их радиостанции часто перемещались, да к тому же под ударами авиации и артиллерии противника. Офицеры связи от 30-й и других дивизий выехали на поиски своих штабов и не вернулись. [80]

Хотя майор Соловойкин настойчиво удерживал меня в штарме, ссылаясь на тревожную обстановку, я все же проехал по проспекту Буденного, но на окраину города проскочить не смог из-за сильного огня противника. Гитлеровские войска, судя по этому огню, уже находились на западной окраине города. Вернувшись в штаб армии, поделился своими наблюдениями с операторами и разведчиками.

В штабе армии с волнением ждали прихода темноты: мы знали, что ночью воздушная разведка противника не работает, и гитлеровское командование, вероятно, будет действовать с особой осторожностью. С утра же противнику потребуется какое-то время для уточнения обстановки в городе. Это значило, что можно было еще кое-что предпринять, чтобы прикрыть западную окраину Ростова.

Такие предположения оказались ошибочными: противник не стал ждать рассвета и двинул в город не танковые соединения, а пехотные части, более приспособленные к ночным уличным боям. К утру 23 июля враг захватил северные и западные пригороды.

Данные о положении противника требовалось уточнить. Для этого по распоряжению командарма был послан офицер оперативного отдела штаба, по званию капитан, фамилию которого я, к сожалению, запамятовал. В отделе он был новичком, но показал себя человеком старательным и дисциплинированным. Ему было приказано розыскать штабы 30-й и 339-й стрелковых дивизий. По просьбе капитана я рассказал все, что сам наблюдал накануне на проспекте Буденного, посоветовал идти не по улице, а дворами и очень осмотрительно, памятуя, что враг уже в городе. Ушел капитан и тоже не вернулся...

Надо было искать выход, что-то делать, не ждать, пока враг опередит нас. А ведь он был уже в городе, еще не дошел до штарма, но постепенно захватывал все новые и новые городские кварталы. Железнодорожный вокзал был уже в его руках.

Время от времени командиры штаба выходили из убежища, чтобы собственными глазами видеть то, что происходило на улицах Ростова. Кое-кто проник далеко, к району переправы. Наших войск там не было: последние тыловые части 12-й и 18-й армий уходили за Дон. А вражеские танки и отдельные подразделения мотопехоты противника передвигались по улицам.

Подумав, генерал Рыжов приказал собрать всех начальников отделов штаба к нему и объявил, что ровно в 2 часа 24 июля с Пушкинской улицы колонна машин штаба начнет [81] движение на юго-восточную окраину города в район Александровской.

Нам предстояло выходить к своим из города, уже занятого противником. Схватки с врагом были неминуемы, но вступать в борьбу с немецко-фашистскими автоматчиками, имея лишь пистолеты, было, по меньшей мере, несерьезно. Я попросил у коменданта штаба автомат. Он отдал мне свой, сказав, что у него есть еще один. На душе стало легче.

Наша машина, где расположились я, Соловейкин и Сериков, встала в колонну штаба последней. Была слышна недалекая стрельба, шальные пули долетали и до нас. Стоим, ждем... Перестрелка разгорается совсем близко. Догадываемся: в бой вступила рота охраны штаба. Вокруг нас становится светло: немцы усиленно освещают этот район города ракетами. Пули ударяются в асфальт, с визгом рикошетят от домов. Но бой, хотя и усиливается, начинает удаляться. Стрельба вдоль улицы не прекращается. В том, что происходит вокруг, разобраться трудно.

Решили проверить, почему стоим без движения. Идем к передним машинам: в одной из них убит водитель. Но основная масса машин ушла, а мы остались. Советуемся, куда ехать, одним нам теперь не пробиться. Решили ехать к Дону и самостоятельно переправиться на ту сторону.

...Вот и тихий Дон. Постояли, помолчали; надо плыть...

Переплыли благополучно. С противоположного берега хорошо виден был предутренний Ростов. В прибрежной полосе города продолжалась стрельба, над городом вспыхивали отдельные ракеты.

* * *

На переднем крае обороны тем временем события развивались своим чередом... Командиры соединений, не имея связи со штабом армии, оказались в положении, когда должны были принимать решения по собственному усмотрению. Это всегда сложно, тем более что под Ростовом наступала группировка противника, имеющая в первой линии не менее пяти дивизий. Враг в тех условиях обладал огромными преимуществами. Гитлеровское командование уже планировало удары на Ростов с трех направлений и прорыв на Северный Кавказ. Это грозило окружением советских войск под Ростовом. Однако то, что удавалось противнику в 1941 году, теперь уже не могло повториться: советские командиры и войска накопили большой опыт, многое сумели предвидеть и не дали осуществиться замыслам врага.

Как мы узнали через несколько дней, командиры соединений и частей нашей 56-й армии оказались на высоте положения. [82] В крайне трудной и динамичной обстановке они проявили выдержку, большую организованность и незаурядное военное искусство, не только разобрались в требованиях оперативной обстановки, но и без существенных недочетов подготовили и провели отвод своих войск на левый берег Дона, сохраняя непрерывное управление и порядок. Хотя противник в конце июля 1942 г. нанес войскам 56-й армии большой силы удары, разгромить их он не сумел. Командиры 31-й стрелковой дивизии генерал М. И. Озимин, 30-й — полковник Б. Н. Аршинцев проявили к тому же исключительное личное мужество, руководя действи После переправы через Дон путь нашей маленькой группы пролегал через донские плавни на Батайск левее Ростовского шоссе. На дороге и в плавнях был противник. Гитлеровские автоматчики, бестолково стреляя, двигались в одном с нами направлении. Мы торопились попасть в Батайск раньше их, но в плавнях не очень-то разбежишься.

На южной окраине города остановились, посоветовались. Майор Соловейкин вспомнил, что в одной из станиц поблизости должен располагаться второй эшелон управления армии. Туда и двинулись.

К исходу дня мы нашли второй эшелон управления нашей армии. Здесь уже был Военный совет и небольшая часть личного состава штаба. Они вырвались из Ростова под прикрытием мужественной роты охраны. В боях погибли комендант штаба, командир роты, многие бойцы. Значительные потери были среди тех командиров и начальников полевого управления армии, которые выходили из города самостоятельно, как и мы, переправляясь вплавь через Дон. Всего погибло более 10 человек, причем свыше половины из них были операторы. [83]

Вечером состоялась встреча с генералом А. И. Рыжовым. Из беседы с командармом я сделал вывод, что он отчетливо представляет себе объем и характер работы, отдает необходимые распоряжения и штаб уже напряженно работает, разыскивая командиров соединений и частей, доводя до них боевые задачи.

Обстановка между тем складывалась для нас невыгодно. 24 июля противник переправился через Дон, захватил прибрежные населенные пункты и Батайск. На следующий день он крупными силами перешел в наступление. Все соединения нашей армии втянулись в бои.

Командованию фронта не удалось тогда выдвинуть 18-ю армию к Дону и сорвать форсирование реки противником. Используя безраздельное господство в воздухе и мощные танковые силы, враг стал быстро продвигаться на юг. Наши армии вынуждены были отступать...

В бескрайних степях разгорелись ожесточенные бои. Они начинались с раннего утра, после того как наши очень поредевшие дивизии и полки заканчивали утомительный ночной марш, поскольку ночью авиация противника не летала, а танки не решались нас преследовать. Изнуренные бессонницей и долгим обессиливающим переходом, бойцы все-таки вгрызались в землю где-нибудь на берегу полувысохшего ручья, балки или малоприметных высотах. А с восходом солнца в небе появлялся воздушный разведчик — распроклятая «рама», затем с натужным гулом приходили самолеты-бомбардировщики. Они начинали зловещую карусель, с воем пикируя на наши позиции. К концу воздушного шабаша на земле уже накатывались танки и мотопехота противника, охватывая фланги, проникая в промежутки между нашими опорными пунктами. Закипали бои... Насколько хватало глаз, окрест поднимались столбы пыли и дыма от горевших на корню хлебов, хуторов и станиц. Отбив атаки, наши стрелки поднимались и вновь отходили на юг через зной степей и новые бои.

Мы с С. М. Сериковым в эти дни находились при оперативном отделе, помогая изнемогающим от бессонницы и постоянного напряжения товарищам собирать и обрабатывать данные по обстановке. Мы часто выдвигались в расположение сражающихся частей и подразделений и с удобных точек местности наблюдали за боем. Борьба была тяжелой и неравной для наших войск. Враг хорошо маневрировал по донским степям, его самолеты пробивали путь танкам и мотопехоте. [84]

Обстановка накалялась все более, и не только у нас. Мы с волнением следили за тем, что происходило на сталинградском направлении. Там шла жестокая борьба. Как только появлялись газеты или радисты ловили утреннее сообщение Совинформбюро, мы торопились к ним и с жадностью слушали или читали скупые строки сводок: враг везде наступал.

В те до предела напряженные, горькие дни в войска 56-й армии прибыл приказ Народного комиссара обороны № 227 от 28 июля 1942 г. Нас построили, чтобы выслушать суровые, но справедливые слова. Главное, что врезалось в сознание, это краткое категоричное требование: «Ни шагу назад». В приказе осуждались люди, которые считали, что земли у нас много и можно отступать еще далее. Народный комиссар приказывал укрепить боевой дух и дисциплину войск, бороться с трусами и паникерами, любыми средствами остановить продвижение фашистских оккупантов. Вместе с тем предусматривались самые строгие меры для повышения боеспособности и дисциплины войск, командному и политическому составу повелевалось обеспечить перелом в ходе вооруженной борьбы.

Мы расходились молча, обуреваемые внутренней яростью против захватчиков, думая, как выполнить все то, что ждала от нас Родина.

Войска армии восприняли приказ Наркома обороны всей душой и сердцем. Бойцы и командиры стали биться с врагом еще упорнее и злее. Многие погибали, не желая оставлять позиции врагу.

Тогда же, в конце июля, 56-я армия вошла в состав Приморской оперативной группы Северо-Кавказского фронта, где кроме нас были еще 18-я и 47-я армии, 1-й отдельный стрелковый и 17-й кавалерийский корпуса. Группу поддерживали Азовская военная флотилия, Керченская военно-морская база, 5-я воздушная армия. Командовал группой ветеран гражданской войны генерал-полковник Я. Т. Черевиченко.

В первых числах августа поступила директива фронта, по которой полевое управление и часть сил армии (30-я и 339-я стрелковые дивизии) выводились в резерв фронта и перебрасывались в Краснодар, где им предстояло обороняться. С большим трудом удалось тогда оторваться от противника, мотопехота и танки которого наседали и наседали на плечи наших войск, стараясь одновременно с ними вырваться на Кубань. [85]

В тот же день на подступах к Краснодару произошли важные события. В связи с угрозой прорыва противника на Туапсе и к Черноморскому побережью 18-я армия, которой командовал генерал Ф. В. Камков, была перегруппирована с подступов к Краснодару в район Туапсе. Армия успешно выполнила задачу и не позволила врагу овладеть горными проходами к Черному морю. Планы гитлеровского командования здесь потерпели полный провал.

В связи с перегруппировкой 18-й армии направление на Краснодар оказалось серьезно ослабленным. Воздушная разведка противника быстро это обнаружила, и 5-й немецкий армейский корпус 17-й армии устремился к городу.

Положение сложилось крайне опасное. В распоряжении командарма А. И. Рыжова были считанные часы, но они были хорошо использованы, и войска 56-й армии все же успели занять оборону по Краснодарскому обводу.

Особенно трудно тогда пришлось частям 30-й Иркутской четырежды орденоносной стрелковой дивизии, которой командовал славный и поистине героический человек полковник Б. Н. Аршинцев. Как и в Ростове, это соединение поставили на один из самых горячих и ответственных участков обороны: на защиту города и района станицы Пашковской, где действовала единственная сохранившаяся неразрушенной переправа через Кубань. Помогали дивизии отважные моряки Кубанского отряда кораблей Азовской флотилии.

К вечеру значительная группа танков противника, за которой следовала длинная колонна мотопехоты, вплотную приблизилась к Краснодару. Она бы так с ходу и вошла в город, но на ее пути уже в глубине нашего расположения встал полк второго эшелона 30-й дивизии. Он вступил в бой с противником и не позволил ему ворваться в Краснодар. Только по приказу командования дивизия 12 августа оставила Краснодар, взорвав Пашковскую переправу.

В те дни штаб 56-й армии оказался в станице Саратовской. Служба офицера Генерального штаба требовала от меня постоянного пребывания в соединениях и частях, а в Москве ждали доклады о точном положении войск, их боеспособности и снабжении. Выполнив задания Генштаба, спешил на помощь операторам. Я чувствовал, что нужен боевым товарищам, и отдавал делу все, что мог. Сообща мы искали способы противодействия врагу, составляли разного рода штабные документы. Все пережитое еще более сблизило меня с майором Соловейкиным, с которым мы старались не расставаться. [86]