В.А.Хитров

Издание: В.А.Хитров: «Я должен Вам сказать», г.Москва, Армпресс 2008 (тир.1000 экз.).

Я должен Вам сказать

(26) Часть1

Глава 3.
НАЧАЛО ВОЙНЫ

Я учился в кавалерийском училище на командира, так что знал: непременно буду воевать. Но не догадывался, что этот час так близок.

Когда 22 июня объявили, что началась война, мы решили, что нас уже завтра отправят на фронт. А вдруг не успеем повоевать, вдруг немцев разобьют без нас? Никто не сомневался, что мы победим, а война непременно закончится к началу осени.

Около нашего училища проходила железная дорога, и часто можно было видеть, как везли на платформах артиллерию и танки. Поезда шли на запад.

В училище было всего лишь двое ребят, окончивших в Тамбове среднюю школу и хорошо знавших город. Это сын заместителя начальника штаба училища Виктор Савинов и я. Нас посылали, если надо было кого-то вызвать в училище из города. В тот день вечером меня послали за начальником топографической службы. Уже ввели затемнение, так что с заходом солнца наступала кромешная тьма. Я взял лошадь топографа и помчался карьером. Училище находилось у вокзала, а топограф жил на другом конце города.

Между моей Варшавой и второй лошадью было расстояние, и уж не знаю как, но на Ленинской площади в поводьях запутался милиционер. Он принялся рваться из неожиданной ловушки и материться на всю площадь. Наконец, когда ему удалось выпутаться, я пришпорил лошадь и помчался дальше, а мне вдогонку неслись ругательства. Я решил на минутку заскочить к матери, сердце подсказывало: впереди долгая разлука. Да и крюк был небольшой - всего-то свернуть на соседнюю улицу. Отца в марте 1940 года перевели в Орел, в штаб округа. А мама осталась в Тамбове - жила в доме вместе с другими (27) семьями военных. Когда я принялся стучаться в дверь в два часа ночи, мне насилу открыли, переполошенные жены военных выскочили в неглиже. Каждая теребила меня, спрашивала: что с ее мужем, как дела на фронте. Но что я мог им ответить? Знал-то я не слишком много. Мама подарила мне несколько пачек папирос (с тех пор как отец разрешил мне курить, она всякий раз дарила мне папиросы). Прощаясь, беззвучно плакала и все время гладила меня по голове, как будто предчувствовала, что ждет впереди.

После этого я заехал к топографу. Он вскочил на лошадь, и рванул было через площадь, но я отговорил его ехать этим путем, сказал, что на площади заставы (наврал, разумеется, чтобы не столкнуться с милиционером).

Прискакали мы в училище, только успел я лошадей поставить, даже свою Варшаву как следует не расседлал, как горн заиграл сигнал тревоги (в кавалерии все команды подаются трубой). Я бросил седло и помчался в эскадрон. Курсанты бежали на плац училища, строились в каре. Все происходило очень быстро. На середину вышел начальник училища полковник Вальц, высокий, крепкого сложения латыш. Он объявил, что от нашего училища полк курсантов должен отправиться на фронт. Попросил добровольцев выйти вперед. Все курсанты сделали два шага вперед. Тогда Вальц усмехнулся и отдал команду сделать три шага назад. Затем стал командовать: "Первый эскадрон - пять шагов вперед, третий эскадрон, пятый, седьмой эскадрон...". Так нечетные эскадроны попали в добровольцы. Их оставили на плацу, четные увели в казарму. После чего начальник сказал, что считает нас по-прежнему добровольцами, раз мы все так дружно вышли, но если у кого-то есть причина, болячка или что-то подобное, он просит ничего не бояться и выйти из строя. Вальц долго держал паузу, но ни один курсант из строя не вышел. Тогда дали команду "сбор". Опять заиграла труба.

Команда "сбор" означала, что перед отправлением надо набрать в торбы овес, в саквы - сено, взять себе сухой паек, вооружиться (я был ручным пулеметчиком, от этого пулемета у меня поначалу все плечо было в крови, пока мозоль не образовалась). А Виктор Савинов, мой земляк по Тамбову, числился вторым номером. Хитрый он был парень. Полагалось к пулемету четыре диска, а Витька, пользуясь (28) близостью к начальству, взял шесть или семь.

Перед отправкой курсанты должны были успеть позавтракать. На сборы отводилось два часа. В назначенный час все добровольцы с лошадьми уже стояли на плацу. Командиром курсантского полка был назначен заместитель начальника училища полковник Индэк. Нас построили по звеньям, по три в ряд. Две тройки означали звено. Из первой тройки тот, кто стоял в середине, был коноводом. Если подавалась команда на любом аллюре: "К пешему бою слезай", то все бросали ему поводья и принимали позицию пешего боя.

Итак, мы построились по звеньям и, выходя через задние ворота из училища, стали грузиться в эшелон с трапами. Завести лошадь в вагон не так-то просто, однако когда она с хозяином, то глазами косится от страха, но заходит. Погрузились удачно: лошадей не пришлось стегать, все зашли сами, после чего вагоны закрыли. Потом начальство сказало несколько слов напутствия, мол, товарищи курсанты на фронте не подведите, не опозорьте честь училища, и поезд тронулся. Было еще темно. Лошади стояли внизу, а мы разместились на втором ярусе над ними. Всего в пульман грузилось четырнадцать коней и четырнадцать курсантов. Отправилось из училища примерно 60 вагонов с курсантами и лошадьми плюс еще два пассажирских вагона, всего человек около тысячи.

Первая станция после Тамбова - Селезни, обычно все ее называли "Уткин муж". На этом участке, когда поезд шел груженый, к нему цепляли толкач, чтобы пройти подъем. Уже рассвело, когда к этому месту подъехал наш эшелон. Прицепили толкач, и поезд стал медленно преодолевать подъем. Вовка Якушев, предприимчивый наш товарищ, собрал с курсантов деньги, соскочил на ходу с поезда, чтобы купить выпивку. Сказал, что перед боем надо непременно выпить. А в продаже уже ничего не было, так он в ларьке набрал дорожных духов, и мы их выпили - за победу над врагом. Но "духи" оказались такой дрянью! Пахло вроде бы неплохо, но вкус - настоящая конюшня во рту! И никак не проходит. Даже кобылы, уловив аромат "духов", принялись прядать ушами. Кто-то из наших умудрился выпить весь пузырек, но я сумел сделать один глоток и сразу же кинулся к люку, высунул голову навстречу ветру и рот открыл, чтобы как-то избавиться от мерзкого запаха. Но в лицо тут уже угодили сажа и шлак, (29) что летели с нашего паровоза.

Ехали быстро, почти не останавливаясь - только паровозы меняли. В поезде шли разговоры, что курсантов отправят защищать Борисов в Белоруссии. Но поезд остановился, не доехав до Борисова - там уже были немцы. Разгрузились ночью, под утро состав ушел. Коноводы забрали коней и повели в укрытие, так, во всяком случае, было сказано. Куда на самом деле их увели - не знаю, только лошадей своих мы больше не видели. На другую ночь мы получили приказ сменить дивизию, державшую оборону. Какую точно, никто не знал. Я вообще никого не заметил. Навстречу нам выползло несколько раненых, и все. Кое-где было видно, что бойцы начали рыть окопы, но только и сделали, что сняли дерн. Последовала команда: окопаться, и как можно быстрее. Стали окапываться. Большинство вырыли ячейки, а мы с Витькой оборудовали общую щель на двоих. Вообще-то в училище мы перебросали не один десяток кубометров грунта - из нас ведь командиров готовили, а командир должен все уметь делать, что делает рядовой.

Еще только-только начинало светать, когда мы увидели, как из утренней дымки выполз один немецкий танк, потом второй. Казалось, что танк идет прямиком на нас. Он так махнул гусеницами по брустверу, что нас с Витькой землей присыпало, в лицо пахнуло отработанными газами.

"Стоять насмерть, отрезать от танков пехоту", - передали по цепи приказ.

За танками шли десантники. Уже рассвело, и можно было разглядеть немцев. Вид у них был наглый и, по-моему, хмельной. Шли они, засучив рукава, френчи расстегнули до самого пуза, как будто и не ожидали даже, что им может что-то угрожать. По команде мы открыли огонь. Я выпустил полтора диска из ручного пулемета, несколько фрицев скосил, другие залегли. В этот момент к немцам подошло подкрепление, Индэк скомандовал: "В атаку! За мной!" Мы вскочили и побежали, стреляя на ходу. Немцы попятились.

В тот день Витька погиб страшной смертью - осколок снес ему голову, и меня всего облило кровью. Я долго не мог забыть ту минуту, не мог ни есть, ни пить, было тошно.

Так началась для меня война. (30)

Мы бились насмерть. Ходили в рукопашную. Поджигали танки сначала бутылками и связками гранат, позже - из противотанковых ружей. Нам тоже доставалось. Однако отходили организованно, Индэк был опытным командиром. Рядом с нами попадали в окружение целые армии, а мы вышли к своим, да еще нанося ощутимые уколы первоклассным гитлеровским частям. То состояние передать невозможно: чувства все притупились, в голове - пустота, действовал я как автомат.

Отец мой, как я уже отмечал, был военным, с 1940-го он служил в штабе Орловского военного округа. В первые дни войны его направили в 20-ю армию. Практически вся она погибла между Дорогобужем и Вязьмой, остались считанные люди. О судьбе отца удалось узнать лишь много времени спустя.

Ну а мы вышли к своим, огрызаясь так, что немцы вскоре уже знали: под курсантов лучше не попадать. У Ельни очень много наших полегло. Здесь от нашего полка уцелел едва ли каждый десятый, а может быть и меньше. Расскажу один из эпизодов тех боев.

Коля Родин, незадачливый мой конвоир, с группой, которая именовалась эскадроном, а там и взвода-то уже не было, не смог удержать высоту. Полковник Индэк посылал нарочных с записками, а в записке одна фраза: "Не стыдно?" Ночью за высоту шел бой, но мы никак не могли подойти на помощь, потому как немцы окружили группу Родина со всех сторон. Только к утру мы сумели отвлечь немцев с фланга и прорваться. Когда рассвело, увидели на штыке красный флаг над высотой. Не сразу поняли, что никакой это не флаг, а окровавленная рубаха. Это была рубаха Коли Родина. Он погиб на высоте. В живых из его "эскадрона" остался лишь один курсант-нарочный, да и тот весь израненный. Мы его на руках вынесли.

Так сражались курсанты по всему фронту, наш полк был не единственный, были и другие стойкие части. Никто не жалел ни жизни, ни здоровья, мы даже не задумывались об этом. Все курсанты были люди уже с опытом, в среднем по 25-30 лет, только мы с Витькой пацаны.

Витька погиб, а меня, как говорится, судьба хранила. Однажды снаряд попал буквально под ноги. Меня подбросило взрывной волной вверх, как свечку. Потом ударило левым боком о бруствер так, что всего перетряхнуло. Контузило. Но серьезных ранений в те дни (31) не случилось: так, одни царапины. Тем не менее, хотя ничем я не выделялся среди наших ребят, мне дали орден Красной Звезды. Он-то меня вскоре и спас. В орден попал осколок, уже на излете, эмаль отлетела с нескольких концов звезды, и только.

А вообще то, что происходило в те дни, иначе как бойней назвать нельзя. Сколько моих друзей погибло! Осталось нас 92 или 94 человека. А я даже не могу перечислить их по именам. Память подводит, вообще удивительно, что я столько запомнил из прошлого.

Уже под Новый год, где-то 28 декабря или даже 29-го, когда мы перешли в наступление, уцелевших курсантов сняли с переднего края и отвели в поселок под Москвой. Индэка, раненного в руку, увезли в Москву. Мы смогли чуть-чуть передохнуть. Жители поселка встретили нас как родных, каждый тащил к себе двух или даже трех человек, кормил, одевал (мы же все были еще в летнем обмундировании, а тут зима наступила, и все помнят, что зима в тот год была лютая). Мы полагали, что так и останемся красноармейцами, курсантами до конца войны. Я приказом был назначен командиром взвода, а взвод мой состоял из четырех человек. То есть выходило, что я командир четвертой части отделения.

Странное ощущение - находиться в тылу после передовой. Нигде не стреляют, тихо. Иногда пролетал над нами разведчик "Фокке-вульф", по нашему - "рама", и все. Вдруг вернулся наш командир полка Индэк, собрал курсантов запросто, без всяких построений, и объявил, что всем нам присвоено воинское звание лейтенант. Приказ был подписан еще 5 декабря 1941 года. Индэк привез кусок красного сукна, чтобы мы могли нарезать себе кубики на петлицы. Из прежних командиров остался в живых только один Голубев. Он поздравил меня, снял со своей шинели четыре эмалированных кубика и подарил мне. К сожалению, кубики эти быстро "увели". Нам выплатили первую комсоставскую зарплату, получил я и пистолет ТТ в придачу к трофейному маузеру. Полковник Индэк поздравил нас, сказал, что мы заслужили свои звания. Повышение мы отметили на ужине. Угощение - 50 граммов водки в алюминиевой кружке и миска гречневой каши. Потом пошли к приятелю Вовки Якушева, там стол был получше - спирт и пельмени, а в довершение ко всему нас ждала парилка с веником. (32)

После производства в командиры всех распределили в разные части. В основном ребята поехали в Среднюю Азию. Там формировали кавалерийские части. А четверых - Вовку Островерхова, Вовку Якушева, меня и Ваню Ополева отправили в Сталинград. Меня назначили старшим. Вывел нас Индэк к какому-то поезду. Горло у него было луженое, командный язык отменный. На железке паровозы гудят, а его все равно слышно, паровозный гудок мог перекричать. Какой-то поезд притормозил (в этом месте не было остановки), и тут же последовала команда: "По вагонам!"

Тогда пространство между вагонами было открытым, называли его гармошкой. Мы вчетвером туда залезли, потом пробрались в вагон. Вагон оказался битком набитым, это был военный эшелон. Ехали в нем и красноармейцы, и командиры. Мы провели всю ночь на ногах. Вокруг были потные, прижатые вплотную друг к другу люди, дышать было нечем. Только к утру, когда уже начало светать, Володя Якушев обнаружил свободную скамейку, тут же занял ее и позвал остальных. Сразу же поднялось настроение - после бессонной ночи мы уже с ног валились. Однако скамейка эта, так вовремя освободившаяся, преподнесла нам сюрприз. Якушев нашел под ней здоровенный тюк, вытащил его, разрезал ленту. В тюке оказались три овчинных караульных полушубка. Когда поезд снова на минуту остановился, Володя выскочил из вагона, никому ничего не говоря. Через пять минут, как в сказке, вернулся с курами. Потом у него таким же образом появился чайник, а вместе с ним - и кипяток. Якушев всегда все успевал достать, он еще в училище этим славился. Он накормил нас и спать уложил - тем временем уже и верхние полки освободились. На нижнюю легли двое, на среднюю - один, самый солидный из нашей четверки, Островерхов. На самой верхней разместился Ополев - маленький и худой. Вообще-то Ополев был парень горячий, а кулак у него - как кочан капусты, хоть сам боец и не вышел ростом.

Так мы ехали более или менее спокойно, и только на станции Лиски решили получить продовольственный паек по аттестату. Аттестат хранился у меня как у старшего. Но он исчез. Видимо, украли, пока я спал. А мы по нему еще ничего не получили. Я страшно расстроился. Что делать? Продукты без аттестата не выдавали. Но ребята мне слова не сказали, только каждый глянул выразительно - кто как умел. (33)

И вновь Володя выручил - загнал последний полушубок, так что на пропитание до самого Сталинграда хватило.

В те дни еще был Сталинградский военный округ. Прибыли, но нас в штабе округа не приняли, а значит, и на довольствие не поставили. Но питаться же как-то надо! В магазине просто так хлеба не купишь. Карточки нужны. И опять Вовка Якушев всех выручил. Привел нас во двор какой-то столовой. Выскочила навстречу краснощекая бойкая девица, вынесла два топора и пилу. Двое принялись пилить дрова, двое других - лихо колоть. После работы нас накормили. Так мы зараз поужинали, позавтракали и пообедали. После этого стали все время ходить в эту столовую подрабатывать. В столовой нас хорошо принимали, кормили уже не один раз в день, а два. Но потом все же удалось пробиться в штаб округа и получить направление в Калмыцкую республику, в населенный пункт Башанта.

Бюрократы, что в мирное время, что в войну, всегда остаются бюрократами, никуда от них не деться. Нам ничего толком не объяснили - как, куда и зачем ехать. Дали предписание, и покатили мы до Сальска. Приехали туда. Вовка Якушев достал нож, проделал в моей шинели дырку и прицепил орден. До войны орденами награждали редко, их вешали на шинель, так что в тыловом Сальске такой орден был большой редкостью. Мы, четыре лейтенанта, зашли в клуб, там как раз проходило какое-то комсомольское мероприятие. Я даже не успел выяснить толком, какое, как меня усадили в президиум, все стали хлопать, встали. Ну, как же! Живой фронтовик. На что я ответил, мол, вон нас сколько живых, и указал на своих товарищей. Им тоже стали хлопать, и друзья оказались рядом со мной в президиуме. Нас принялись угощать, дали по стакану чаю с ломтем хлеба, на столе, неизвестно откуда, появился апельсин, оранжевый, яркий, как маленькое солнышко. Я поначалу даже не понял, что это такое. Потом с трудом вспомнил - иногда отец привозил апельсины на Новый год из Москвы. Тогда они были большой редкостью.

Мы перекусили и заночевали в этом клубе. А Вовка Якушев до полуночи где-то бродил. Мы уже стали волноваться, не случилось ли что. А он, как ни в чем ни бывало, явился и сказал: "Все в порядке, спать!" Словом, непонятно, кто в этой четверке фактически был командиром - я или Володя. (34)

Спать, так спать. В шесть часов утра Якушев нас растолкал. Мы умылись. Смотрим, снаружи черт знает что творится - степь, ветер рвет и мечет, настоящая буря. Подъехал к крыльцу какой-то дед на дровнях (оказывается, Вовка вечером с ним договорился). Мы побросали свои мешки с нехитрыми пожитками и выехали из города. Холодрыга была жуткая. Пронизывающий ветер швырял в лицо снег с дождем. Усидеть на дровнях хоть несколько минут оказалось для нас делом немыслимым. Дедок-то напялил овчинный полушубок и сверху тулуп. Посмотрел на нас и предупредил: мол, лучше не садиться - вмиг все себе отморозим. А от Сальска до Сандаты примерно километров тридцать - половина пути до Башанты. Но бегать-то то мы успели научиться...

В училище по приказу наркома обороны Маршала Советского Союза Тимошенко бегали мы на стрельбище 15 километров, а после выполнения упражнения на радостях бежали обратно столько же. Получали разные вводные: то "воздух", то "кавалерия с фланга", то "занять оборону и окопаться". А кто не выполнял упражнения или отставал, тех Белоконь "на буксир" брал. А это означало, что по возвращению будет наряд вне очереди. Так нас воспитывали. Правда, хотя с началом войны питались мы, как придется, физическую форму сохранили.

В общем, добежали мы до Сандаты, до крайнего дома, постучали в дверь. Вышла на порог красивая, совсем еще молодая женщина, увидела нас и тут же предложила войти. Оказалось, она жена летчика, живет в Сандате с двумя маленькими детьми, а муж на фронте. Мы после пробежки настолько устали, что, едва сбросив всю одежду (как велела хозяйка), тут же повалились на пол и уснули. Когда проснулись утром, часов в шесть, еще темно было, а все наше обмундирование выстирано, выглажено. Женщина накормила нас сытным завтраком. Нам было неловко: у нее же маленькие дети, время военное, голодное. Но хозяйка ответила, что у нее все есть, ей помогают друзья мужа, здесь рядом часть, в которой он служил до войны.

Опять к дому подъехали дровни с дедом. А сам дедок уже веселый - успел поутру принять на грудь. Он опять поехал на дровнях с нашими пожитками, а мы следом побежали. Деду весело, он песенки распевает, а мы бежим по насту, проваливаемся, раз за разом (35) приходится из провала ногу вытаскивать. Но мороз и ветер крепчали. К вечеру наст стал лучше держать, и мы побежали резвее. Благо, одежда во время пробежки нам не мешала: шинель курсантская на рыбьем меху, все обмундирование летнее, новоиспеченным лейтенантам командирскую форму не выдали. (36)

Глава 4.
КАЛМЫЦКИЕ КАВДИВИЗИИ И КОНЬ ЖУХРАЙ

13 ноября 1941 года ГКО принял решение о формировании национальных добровольческих дивизий в юго-восточных регионах, в том числе и в Калмыкии. Здесь формировались два соединения - 110-я и 111-я отдельные кавалерийские дивизии. Считалось, что они относятся к астраханскому казачеству, красноармейцам даже папахи белые выдали, которые вскоре сделались серыми от грязи.

Мы попали в 111-ю кавдивизию в начале 1942 года.

Командиром нашего 274-го полка был майор, бывший летчик. Во всяком случае, у него имелись авиационные эмблемы на шинели. Увидев нас, он облегченно вздохнул: "Теперь вам, лейтенанты, крутить конские хвосты". Майор тут же назначил нас своими заместителями и одновременно - командирами эскадрилий. "То есть, эскадронов", - тут же поправил себя майор.

Личный состав нашего полка проживал в двух деревянных бараках. Ходили кавалеристы в серых от грязи овчинных полушубках и валенках. Кони выглядели ужасно. Это были понуро стоявшие, либо попросту лежавшие у коновязей низкорослые калмыцкие лошадки. От самих коновязей мало что осталось - лошади их попросту изглодали. Этих "чудо-коней" пригнали в дивизию из табунов. Их хвосты волочились по земле и свалялись от налипшего снега, гривы выглядели не лучше, копыта заросли. Никакого корма не было и в помине. Теоретически калмыцкие кони должны добывать себе корм сами, выкапывая ковыль и траву из-под снега и льда, но вокруг все оказалось давным-давно выкопанным.

Первым делом мы заседлали калмыцкими седлами с деревянными  (37) луками и привязанными подушками самых лучших лошадок и отправились на поиски корма. Ночь была морозная, светила луна, степь лежала, как на ладони. Нашли два стожка. Мы прекрасно понимали, что это чужое сено, но выхода не было - наша 111-я кавдивизия готова была вот-вот превратиться в пехотную. Повозки у нас не было, на себе стог сена не увезешь. Вернулись в расположение полка, подняли наших калмыков, велели взять с собой ремни и веревки и следовать за нами. Однако, когда все собрались у стога, выяснилось, что половина конников ничего с собой не взяла. Ну что ж, мы покормили своих лошадей и прихватили сена, сколько могли увезти. Попытались подкормить других, особенно лежавших. Но как было разделить на этих доходяг две охапки сена!

Однако вскоре фураж стали привозить, и снабжение потихоньку наладилось. Сами мы питались в основном тем, что едят в Калмыкии. На завтрак делали "чайкА". Это заваренный плиточный чай, в который добавляют молоко, масло и соль. Он довольно сытный, питательный, мы к нему быстро привыкли. Потом, уже после войны, я несколько раз пытался заварить этот калмыцкий чай, но у меня получилась такая гадость, что и в рот не возьмешь.

Ели главным образом мясо - баранину, говядину и конину. Табак нам не выдавали, но мы не могли не курить, и покупали рубленый табак. Стоил он безумно дорого, один стакан - половину нашего месячного довольствия. Бойцы, глядя на такое транжирство, приговаривали: "Темку байна", то есть табак для богача.

Пьянство среди калмыков было редкостью, а вот самоволки - сплошь и рядом, причем уходили не на день и не на два, а на недели. Напрасно мы объясняли бойцам, предупреждали, угрожали, но они, похоже, попросту не понимали, что любая самоволка в военное время - это дезертирство, и положен за дезертирство расстрел. И на "губу" их не посадишь - гауптвахты у нас не было. "Степь да степь кругом", - как в песне поется.

Мы вчетвером жили в отремонтированной землянке с чугунной печуркой, топили ее по очереди, а с топливом была большая проблема. Еще большая проблема была со вшами. Они нас буквально заедали. Из Сталинграда привезли какое-то зелье для борьбы с этой напастью. Процедура борьбы с насекомыми выглядела так: между двумя (38) нашими бараками оборудовали землянку, превратив ее в камеру дезинфекции. Сначала один барак окуривали препаратом против вшей, а людей раздевали и собирали в другом. Всю одежду складывали в землянку и обрабатывали составом. Обнаженные бойцы по снегу стрелой мчались в барак, который успели обработать. В створе бараков стояло длинное кирпичное здание сельхозтехникума. Учились там, в основном, девушки, так что красноармейцы бегали как раз у них под окнами. В конце концов, от смущения и стыда студентки техникума разбежались.

Зимой Ваня Ополев завел роман с медицинской сестрой. Когда кто-то из наших дежурил по полку, вопрос решался просто. Ополев брал коня и гнал его 30 километров до Сандаты, доезжал за три с половиной часа, и попадал в объятия своей медсестры. Так он отправлялся в "самоволку" несколько раз. Правда, остальным такое положение вещей не очень-то нравилось. У нас была землянка на четверых, мы ее немного обустроили, даже раздобыли где-то венский стул. Но чтобы было тепло, приходилось постоянно топить, и когда Опалев отсутствовал, а кто-то из нас дежурил по части, делать это вдвоем было сложнее.

Вдруг Ваня Ополев по дружбе сообщает мне, что, похоже, подцепил нехорошую болезнь. Что именно - не знает, но все половые органы у него болят. Я тут же стал читать ему нотации: мол, тебя же предупреждали! При этом сидел на нашем единственном венском стуле. Внезапно Ополев выхватил шашку и как рубанет... Я слетел на землю за миг до того, как он снес спинку и часть сиденья, как будто их пилой отпилили. Опомнившись, Ваня шашку отбросил и кинулся целовать меня. Вот такая лихая была у Ополева натура.

Однако рубкой стульев в данном случае нельзя было помочь, надо было думать, как выручать товарища. В медсанчасть не обратишься - подобные самовольные отлучки считались дезертирством, для комсостава штрафная рота обеспечена.

Местные жители свели меня с медиком в Сандате, который брался лечить такие болезни. А время поджимало, Иван уже в седле сидеть не мог. Отправился я ночью к этому медику. У него в доме для приема пациентов огорожен был уголок, и тут же рядом скотина обреталась - свинья и коза. Я рассказал все как есть, медик запросил за (39) свои услуги 2000 рублей, сказал, что это минимальная сумма в таком деле. Ничего себе минимум, подумал я, но пришлось согласиться. Дело-то было безвыходное.

За время службы мы уже со всеми перезнакомились. Командовали взводами тоже калмыки - ребята из Ростовской области, их оттуда на военную службу призывали. Они нас "прикрыли", и я повез Ваню на тачанке, которую одолжил в пулеметном эскадроне. Первым делом медик взял деньги (мы все скинулись по 500 рублей), потом увел пациента за занавеску, а я уселся в доме ждать. Часа полтора было тихо, а потом и пациент, и медик начали хохотать. Оказалось, что Ваня просто поранил "это дело", потом началось воспаление и нагноение. Медик дал целую бутылку какого-то средства для дезинфекции. Так что дело оказалось плевое. Однако взять назад деньги у меня не хватило нахальства (точнее, я даже об этом тогда не подумал), да и другие тоже помалкивали. Поэтому у нас получился такой разгрузочный месяц по милости Вани Ополева, как говорят калмыки "чайкА байна". После приема у медика Ваня быстро поправился. Парень он был, как вы уже знаете, вспыльчивый, горячий. Случалось, лупил красноармейцев плеткой. И если у меня кто-то начинал "мудрить', я говорил, что отправлю парня к Ополеву. "Мудрость" сразу же прекращалась.          

В феврале 1942 года 111-я кавалерийская дивизия прекратила свое существование - не хватало ни людей, ни коней, а всех, кого удалось набрать, передали на доукомплектование 110-й кавдивизии. Здесь я стал взводным 1-го эскадрона 273-го полка. Командовал полком майор К. Ф. Бабков. При нем мы, наконец, занялись настоящей учебой. (40)

Здесь у меня появился конь Жухрай. Лошади из табуна хотя и были необъезженные, но справиться с ними было не просто из-за их маленького роста. А Жухрай был метр семьдесят в холке, этакий метис горбоносый. Местные джигиты обходили его стороной. Ездить на нем никто не осмеливался, дикарь бился и кусал всех подряд. Однажды Бабков во время проверок коновязи заметил, что жеребец не при деле и велел мне за пять дней его объездить.

Жухрай оказался настоящим зверем. Перед объездкой его надо было прогнать до седьмого пота на корде. Но руками на корде такого жеребца не удержать, а привязать было не к чему - бревно в Башанте тогда было невозможно найти. Седлали его чуть ли не всем эскадроном. Драгунских седел у нас не было, закрепили калмыцкое седло на пять подпруг, мундштуки ему в рот вставляли час или даже больше. Жеребец кусался, бил ногами, визжал, из глаз его катились настоящие слезы. От рассвета до заката я пытался его усмирить. Как ни старался Жухрай, он не сумел меня ни убить, ни искалечить - сказалась подготовка в кавалерийском училище. Но я был весь в кровоподтеках, синяках и ссадинах. Чего только ни выделывал этот зверь! На карьере падал то на бок, то назад, кувыркался вперед через голову. Но и я ему не спускал: рот весь порвал, да и стегать не забывал - у меня была хорошая нагайка. На девятый день (не сумел я уложиться в пять) Жухрай немного утих. Наш ветеринарный врач Матвеев чуть ли не месяц потом лечил жеребца. А Жухрай стал мне настоящим другом. Он был очень умный, преданный, как собака, никогда больше я не встречал такого коня.

Коновод Баджиев давал коню корм, поил его, но никогда на него не садился - Жухрай его не признавал. Баджиев был метра полтора ростом и столько же примерно в плечах, силы недюжинной. По-русски знал он только одно слово - "летенан". У них с Жухраем была такая игра: Баджиев хватал жеребца за передние ноги и качал моего зверя вверх-вниз. Жухрай радостно ржал, калмык хохотал - оба были счастливы.

Но красавец мой приглянулся заместителю командира дивизии полковнику В.А.Хомутникову. Он прислал своего адъютанта старшего лейтенанта Нагаева с двумя красноармейцами забрать Жухрая, хотя сам обычно ездил не верхом, а на машине М-1, и конь ему был (41) не нужен. Было как раз мое дежурство по полку, и я не видел, как его уводили. Мне потом рассказали, что Жухрай так и не позволил себя заседлать, и его эти трое вечером с трудом утащили на командирскую коновязь и приковали цепью. А утром Жухрай с обрывком цепи прибежал к нашей землянке. Я пришел только вечером. У жеребца были красные глаза, он принялся облизывать мои руки. Тогда мне уже самому приказали доставить его командиру. Но Жухрай опять удрал и вернулся. Так его и оставили у меня.

Половину состава в моем взводе составляли артисты, плясуны из Элистинского театра. Был среди них Борис Эрдниев, танцор, награжденный еще до войны орденом Ленина. Среди танцоров он был негласным лидером, держался как настоящий хан, все его ублажали. Меня это раздражало.

Однажды, как это было заведено, я повел своих кавалеристов на ужин, и с первых шагов подал команду: "Запевай!". Запевалы были разные, потому пели и русские песни, и калмыцкие - на любой вкус. Но в этот раз никто и не думал петь. Я повторил команду. Никакой реакции. Тогда я провел свой взвод мимо столовой. Прошли мы километра три, обратно я заставил красноармейцев бежать. А тех, кто сзади плелся, пригрозил отправить наутро к Ополеву. Но никто из них так и не запел. Тогда я опять прогнал их мимо столовой. И опять бегом. Наконец дал им команду "вольно", а потом построил и приказал: "На месте шагом марш! Запевай!" Как они запели! Так в самом лучшем хоре только поют! Когда пришли в столовую, ужин уже остыл. Вообще говоря, я сильно рисковал - данный инцидент вполне можно было представить как лишение личного состава положенного питания. Если бы кто-нибудь доложил наверх - мало бы мне не показалось. Но красноармейцы съели остывший ужин, и все обошлось. С тех пор власть Эрдниева пошла на убыль. Однако этот случай мне еще аукнулся. Служил у меня в эскадроне русский паренек по фамилии Щигальков. Такой же щуплый, как и я. Только я был роста высокого, пусть и худой неимоверно, как говорится - насквозь видно. А Щигальков еще и ростом не вышел. Уже на фронте, когда в одном из узких мест прорвалась немецкая группа, и эскадрон пошел в контратаку, под меня Эрдниев бросил лимонку. А тщедушный Щигальков вечно отставал, он эту лимонку увидел и отбросил ее назад. (42)

Она взорвалась в воздухе. Когда бой закончился, немцев перебили или отогнали, выяснилось, что мои калмыки поняли, что произошло. И хотя я лично Эрдниева пальцем не тронул и никому ничего не сказал по этому поводу, били "хана" до тех пор, пока он в госпиталь не попал. Сами калмыки с ним расправились, видимо, за все хорошее. Больше я "хана" не видел. Уже после войны пытался навести справки, но никто про лихого плясуна, награжденного орденом Ленина, ничего не слышал. Что и неудивительно. Репрессировали не только чеченцев, но и калмыков. В 1943 году Калмыцкую АССР ликвидировали, этнических калмыков переселили, фронтовиков-калмыков отозвали с фронта, многих отправили в Широклаг на строительство Широковской ГЭС в Пермском крае. Там же оказался и Борис Эрдниев. Сгинул он там или жив остался, не ведаю.

Наша подготовка к военным действиям оставляла желать лучшего: занимались мы в основном манежной ездой, строевой подготовкой в пешем и конном строю, да еще проводили постоянно политинформации, хотя ни радио, ни газет у нас не было, а большинство калмыков знали по-русски всего несколько слов. Выучка у них была, мягко говоря, слабоватой. Огневой подготовкой или рукопашным боем мы почти не занимались – (ред. до вхождения дивизии в Действующую армию и получения вооружения) не было для этого условий.

В конце зимы нам удалось отдохнуть на какой-то ферме, которую называли "домом отдыха". Ели там творог и сметану. А с наступлением ранней весны передвинулись в район Садового, здесь кони перешли на выпас, на подножный корм. Меня назначили командиром команды, обслуживающей табун чесоточных коней. Их могло хватить на два эскадрона. (43)

Глава 5.
НА ДОНУ

Нам было приказано выдвигаться на запад. Шли разными дорогами, чтобы немцы не заметили, какая грозная сила идет - необстрелянные калмыки на дохлых лошаденках. 3 мая (ред. 22 июня 1942г.) наша дивизия прибыла к месту назначения на левый берег Дона. Я знал несколько немецких слов, поэтому меня назначили командиром разведотряда. В нашу задачу входило определить, возможно ли продвижение полка на север или расширение плацдарма.

Наша дивизия заняла оборону от станицы Семикаракорской до станицы Багаевской, хотя реально прикрыть такой участок мы просто физически не могли. Но поступил приказ: любой ценой удержать донские рубежи, чтобы обеспечить переправу через реку отступавшим войскам Южного фронта и беженцам. Вся степь была запружена - люди, коровы, телеги, среди гражданских небольшими группами шагали красноармейцы. Нас непрерывно бомбили с воздуха, обстреливала артиллерия. В те дни положение Красной Армии на Юго-Западном и Южном фронтах было крайне тяжелое. Немцы бросили сюда группу армий "А" генерал-фельдмаршала Листа. В эту группу входили танковая армия генерала Клейста, немецкая и румынская армии, часть сил танковой армии Гота.

Бои были лихие. Страшные бои. Немцы продвигались по 50-70 километров в сутки, но на Дону встретили неожиданное сопротивление. К концу июня (ред. июля) в нашей дивизии осталось не более 2000 бойцов, и их растянули на 4 (ред. имеется в виду при обороне Карповки – Ажинова) километра, чтобы мы задержали продвижение противника. Многих мы потеряли из-за того, что не было касок.

Здесь меня сделали начальником пропускного пункта, я встречал тех, кто бежал из других армий, в основном из 9-й. Мы отбирали у них оружие и отправляли на сборные пункты: рядовых в одно место, (44) командиров - в другое. Один седой капитан, у которого отобрали никелированный именной наган, принялся умолять вернуть оружие, и заплакал. Я не смог ему отказать и приказал вернуть оружие.

На Дону меня два раза ранило. В первый раз, когда мы только-только прибыли, перешли Дон, и тут же столкнулись с немцами. Мы сумели оторваться, даже взяли языка - маленького прыщавого немца-связиста. Но когда переправлялись обратно в районе Цымлянской, меня ранило в ногу, так что наступать стало трудно. Санчасть у нас была своя, полковая. Я поехал туда, меня перевязали, поставили шину, потому что одна кость голени была задета, а в мякоти засел осколок. Надо было ехать в полевой госпиталь, но шло отступление (ред. войск Южного и Юго-Западного фронтов) (больше похожее на бегство), и никто не знал толком, что и где находится. Дали мне нашатыря понюхать, пришел я в себя, кое-как выбрался наружу. Смотрю - мой Жухрай стоит. Меня положили на него животом и так доставили в санчасть. А оттуда потихоньку поехал в полк. Там коня спрятал. Его удалось сохранить, пока я был в кавдивизии и потом, когда стал офицером связи. Мне нашли здоровенный сапог 44-го размера, хотя в то время я носил 39-й. Опираясь на палку, я мог ковылять весьма резво, потом ребята достали где-то костыль. Они вообще ко мне замечательно относились, прикрывали мое не совсем законное возвращение.

Тогда на мне все заживало, как на собаке, но тот осколок до сих пор сидит в ноге и при прохождении звонковых ворот на таможне или в аэропорту приходится доказывать всякий раз, что это кусок немецкого железа, а не контрабанда. Так однажды было в Чикаго. С трудом удалось объяснить, что я не террорист.

Командир полка Бабков храбрый был мужик, бывший чапаевский боец. Увидев, что я ранен, сказал, что надо бы мне в госпиталь, нечего на передовой торчать. Но, поругав немного, успокоился. На том и разошлись.

Когда немцы рвались через остров на Дону (теперь я уже позабыл его название) (ред., о.Поперечный, по описанию события происходили 18-23 июля 1942г.), мне пришлось вести бойцов врукопашную. Вот там мои калмыки себя показали. У них много разных народных игрищ - скачки, стрельба из лука, борьба. Когда борцы тренируются, они, чтобы приспособить себя к ударам, с размаху бросаются на землю, валяются на песке, спят на открытом воздухе, подложив под себя (45) жесткий аркан. После этого тело становится малочувствительным к боли, к царапинам и ранам. Еще у этих бойцов была отличительная черта: стреляли они обычно точно в цель, не как некоторые, что палили в белый свет, лишь бы самим не так страшно было.

Удержали мы тогда этот остров и немцев не пустили. После боя командир полка сказал мне, что я молодец. В ответ я хотел выкрикнуть что-то, махнул рукой с пистолетом, и в этот момент разрывная пуля угодила в пистолет ТТ, они тогда только появились, а прежде были системы револьвер-наган. Пистолет вдребезги, пальцы раздробило, большой палец пострадал больше всех. Замотали мне руку, опять повезли в медсанчасть. А врачом там был недоучившийся студент, он два курса медицинского института окончил, и только-только попал на фронт. Чуть ли не первый день работал. Он заявил, что изуродованные пальцы придется ампутировать, иначе заражение крови начнется. Только никакого наркоза у него не было. "Пилить буду по живому", - заявил студент. Принялись за дело. Из операционного стола сделали подобие кресла, привязали к нему ноги, два здоровяка лет по тридцать ухватили меня за плечи и держали насмерть, пока этот горе-врач пилил пилой фалангу большого пальца. Я выдал весь фольклор, какой знал, но это оказалось слабенькой анестезией. В конце концов я потерял сознание. А врач, вместо того, чтобы правильно завернуть культю, оставил оголенной кость, просто обмотал ее бинтами, а потом дал мне нюхнуть нашатыря. Я пришел в себя, поднялся и поехал назад в полк. Рана эта долго не зарастала. Да и сейчас, когда кость соприкасается с твердым предметом, ощущаю дискомфорт.

Увидев меня с перевязанной рукой, командир полка Бабков стал орать: мол, ты, парень, видимо, решил поиграть в героя. Только зря он кричал, не до игр было - люди вокруг все полуживые от усталости, от ран, практически некому было уже обороняться.

Бабков отослал меня в штаб дивизии. Там мне выдали удостоверение офицера связи (ред. удостоверение офицера связи было выдано 15 июня 1942г., так как 110кд оперативно подчинялась ОКК)

и направление в штаб отдельного кавалерийского корпуса. Этот документ у меня чудом сохранился. Со связью в те дни было очень плохо. Она то и дело нарушалась, к отдельным частям высылались порученцы, передавали приказы или попросту находили потерявшиеся в неразберихе войска. Так отправили меня на  (46) поиски 135-й (ред. 125 отдельного танкового батальона, 135 тбр прибыла в распоряжение армии и выгрузилась из вагонов вечером 26 июля на ст.Куберле) танковой бригады.

Я нашел ее, это было 24 июля. Только от 135-й бригады осталось меньше половины танков. Потом пришлось несколько раз летать на У-2 и в Зерноград, и в Краснодар, в штаб 51-й армии, и в штаб фронта.

Ранним утром 26 июля начальник штаба корпуса подполковник Панасюк вызвал меня к себе. В станице Багаевской погибали два (47) полка нашей 110-й кавдивизии (ред. 51 армия и корпус только что вошли в состава Южного фронта. Ознакомившись с приказом ЮФ на отвод войск за Маныч, командование посчитало необходимым подвердить приказ на отход 110кд, находившейся до этого в оперативном подчинении корпуса) во главе с ее командиром В.П.Паниным. Панасюк приказал добраться до них и передать приказ Панину немедленно вывести полки, причем вывести их надо было днем, потому что по всем расчетам в ночь или уже к ночи их должны были уничтожить. При этом разговоре присутствовал заместитель командующего Северо-Кавказским фронтом генерал-полковник Я.Т.Черевиченко. Никто точно не знал, какова его роль, говорили, что он - представитель Ставки, все перед ним вытягивались в струнку. На прощание генерал-полковник пожал мне руку и сказал: "Успеха тебе, мальчик".

До меня туда уже не раз посылали и группу, и связистов поодиночке. Но никому не удалось добраться. Часть дивизии стояла в Ажинове. А два полка - 311-й и 273-й – были в этой самой Багаевской, (ред. получив приказ на отход из 37 армии, полковник Панин выводил полки с рубежей обороны от Раздорской и Мелиховской по пойме Дона в сторону Багаевской) они не могли выйти из окружения, и известий от них (ред. из-за большой удаленности штаба дивизии от расположения штабов ЮФ, 37А, 51А, ОКК) не было никаких. Я вскочил на своего Жухрая и отправился в путь. Жара стояла страшная, болота, через которые ехал, высохли, так что можно было по ним двигаться беспрепятственно. Я пустил своего жеребца галопом. Сам чувствовал себя мерзко: не зажившие до конца рука и нога отекли, в глазах рябило, видимо, поднялась температура. То и дело слышался рев моторов, грохот стрельбы - немцы обстреливали наши позиции. Наши почти не огрызались.

Когда выскочил на открытое место, за мной увязался "Мессершмитт". Он принялся обстреливать меня на бреющем полете, как будто дела другого не было, как гоняться за одиноким всадником. Я вернулся в кусты, положил Жухрая на землю, сам лег рядом. Жеребец, умница, все понимал, лежал тихо, только ушами поводил. Полежали мы так минут двадцать, решил я сделать новую попытку прорваться. Вскочил на коня, помчался. А "мессер" опять тут как тут. Но я решил больше не тратить времени, скакал, петляя, то галопом, то рысью, изредка останавливаясь и давая красавцу моему передохнуть. Немец обстреливал нас, но все обошлось.

В Багаевской на меня уставились в изумлении. Как добрался? Где прошел? Они уже и не чаяли выйти, окопались, решили драться до последнего. А тут появилась надежда на спасение. Однако, пусть и по высохшему болоту, идти придется днем, под носом у немцев. Вряд ли фрицы согласятся без боя пропустить два полка. Чтобы хоть (48) как-то выиграть время и одурачить немцев, я предложил (ред. выдумка, в этом районе немцев еще не было) отобрать человек сто таких, у кого внешность более или менее европейская. Нелегкая задача для калмыцкой национальной дивизии. Потом на этих "арийцев" надеть немецкие пилотки и френчи, снятые с трупов, посадить на лошадей - пускай изображают конвой. А остальные должны были сойти за пленных. Эти переодетые "конвоиры" и их "пленные" должны двигаться по флангам.

Идея с маскарадом понравилась. Признали ли немцы "конвоиров" за своих - неизвестно. Мы вышли сравнительно легко. Немного пострадал 273-й полк, он почему-то не имел конвоя, выбрал маршрут чуть левее и напоролся на немцев. Но и там отделались ранением нескольких всадников и потеряли с десяток коней. Комдив послал разведчиков-добровольцев в Ажинов, но они вернулись ни с чем. Комиссара Заярного, который должен был быть в Ажинове, не нашли, там уже были немцы. Разведчики видели наши разбитые орудия и мертвых красноармейцев, из живых - никого.

Идти пришлось не только по высохшим болотам, но и через минное поле. Роль главного сапера опять же пришлось взять на себя. Вообще-то в училище наш сабельный эскадрон специализировался еще и по саперному делу, мы досконально изучили главную саперную машину БСЛ 110, а если серьезно - то это большая саперная лопата, 110 сантиметров длиной. Но в училище мы имели дело только с макетами мин, а тут пришлось схватиться за мину голыми руками первый раз в жизни. Но недаром я считал себя везучим, вывел так называемые полки за реку Маныч - недалеко идти было.

Еще засветло прибыл я в штаб кавалерийского корпуса и доложил о проведенной операции. Туда же явился вышедший из окружения командир дивизии Панин. Крепко (ред. штаб ОКК находился на р.Сал и дивизия вышла на южный берег Маныча) они с Черевиченко обнялись. Оказывается, они были давними друзья, вместе прошли Гражданскую. Черевиченко при всем честном народе снял с себя орден Красного Знамени (тогда они крепились на винте), навернул мне на гимнастерку и велел своим адъютантам немедленно награждение оформить. Но какое там оформить! Тогда было не до наград. Никаких бумаг они не написали, а потом я уже ничего не смог восстановить. А сейчас, спустя 65 лет, какой смысл об этом говорить! Только я на снимке к (49) некрологу Я.Т.Черевиченко заметил, что он себе знак ордена не восстановил.

В тот же день меня назначили и.о. помощника начальника разведотдела (ред. также бывшего командира 110кд капитана А.И.Надточий) с присвоением звания старший лейтенант. Я был доволен. Но еще большую радость испытывал от того, что вывел полки из окружения. Физически же я был совершенно разбит - сказывались незажившие раны и усталость.

На другой день, 27 июля, меня отправили в совхоз "Гигант" на самолете У-2. Сели мы на селекционном поле. Я еле нашел, куда сдать секретный пакет, с которым меня послали. Никто не хотел его брать. Неизвестно, правда, что было в том пакете секретного, когда и так было ясно: мы отступаем. Но это сейчас легко рассуждать, а тогда мне казалось, что я большое дело сделал.

И тут же новое задание - посмотреть где, откуда и какими силами наступают немцы.

Я вернулся к самолету, а пилота нет. Кинулся туда, сюда - нет пилота, и все. Наконец нашел его. Пилот сидел за кустом, и от него ощутимо пахло водкой.

"Ты что, одурел?" - возмутился я.

Пилот был уже немолодой, в отцы мне годился. Однако, перечить не стал, молча вернулся в самолет, занял свое место. Взлетели, осмотрелись.

В тот день еще не везде фрицы форсировали Дон. Примерно километрах в пяти-семи от места, где мы взлетели, шли немецкие танки, десятка полтора, и мотопехота на машинах. Я попросил пилота немедленно вернуться и сесть как можно ближе к штабу-землянке. Подрудили, я побежал докладывать. А бежать с моей раненой ногой было нелегко. Но доложить кому попало было нельзя, нужно было докладывать, кому положено, да еще на карте показать, где видел немецкие танки. Такая вот морока.

Доложил. Выскакиваю из штаба, а пилота опять нигде нет. Кинулся искать своего горе-авиатора. Навстречу мне попались две девицы, Здоровые такие хохлушки, я к ним: мол, не видели ли они пилота, пилот пропал.

"Пропал? - девки прыснули. - Да вон же он лежит за соседним кустом. Совсем пьяный!" А танки уже рядом где-то рычат, и на (50) селекционное поле совхоза 'Гигант", где мы садились, выезжает легковая немецкая машина.

Я взмолился: "Девки, милые, помогайте!"

Они помогли погрузить пилота головой вниз во вторую кабину Я же уселся на место пилота и попросил девок крутануть винт. Они сначала не поняли, о чем я говорю, но потом дотумкали, крутанули, да так, что мотор схватился сразу же, с пол-оборота - еще горячий был. Я взлетел. Лечу и думаю - задохнется у меня в кабине пилот, лежа головой вниз, или не задохнется. Но сделать-то ничего нельзя. А тут еще к нам "мессер" прицепился, увидел легкую добычу, гад, и давай над нами кружиться, решил, что несложная будет работа - сбить "рус фанеру". Может, это тот же самый, что и вчера за мной охотился. Нет, думаю, не дамся, проскочим. А снизу еще автоматчики палят. В нескольких местах плоскости и корпус пробили, ведь действительно из фанеры и брезента самолет. Я жался к кустам, чуть ли не по земле стелился. А был это мой восьмой самостоятельный полет. Когда садился, чувствовал себя из рук вон плохо, плюхнулся с креном, чиркнул и левым, и правым крылом по земле. Вылез из кабины сам, вытащил чудака-пилота, он к тому времени уже протрезвел. Оба рухнули на землю. Самочувствие было такое, будто с того света вернулись. (51)

Глава 6.
28 ИЮЛЯ 1942 ГОДА

Это теперь известно, какие в том районе разворачивались события - немцы пытались окружить наши войска у Сталинграда и одновременно прорваться на Кавказ, чтобы добраться до бакинской и грозненской нефти. Им удалось создать плацдарм за Доном южнее станицы Раздорская, а также небольшой плацдарм южнее Мелиховской. Это как раз рядом с Багаевской.

Еще 20 июля немецкий мотоциклетный батальон 23-й танковой дивизии форсировал Дон в районе Николаевской и закрепился на левом берегу реки. Наши контратаковали, пытаясь вернуть станицы Константиновская и Николаевская, и не давали немцам продвинуться дальше еще три дня. Однако события развивались стремительно. 26 июля я вывел два полка из окружения. В тот же день немцы захватили хутор Соленый. 27-го я летал на разведку и сам пилотировал самолет. В тот же день немцы захватили северный берег Маныча и были уже в совхозе "Гигант".

Наступило 28 июля. В штабе корпуса не знали, что и где происходит. Немцы все время обстреливали и бомбили левый берег. Утром они включились в нашу телефонную сеть и на ломанном русском объявили, что если не сегодня вечером, то завтра утром непременно будут обедать в станице Морозовской. Только они перепутали: Морозов - это хуторское поселение недалеко от Дона, а не Морозовская станица, о которой шла речь. Мне было велено проскакать вдоль Дона и посмотреть, что делается. Я стал просить машину, под таким огнем скакать на коне невозможно. Тогда мне приказали отправиться в сторону Морозова и выяснить, как там очутились (ред. немцы захватили плацдарм у Николаевской 20 июля) немцы.

Быстро сколотили группу. Кроме меня, в нее вошли связисты, один сапер, шофер Чернуха (единственный, чью фамилию я (52) запомнил), разведчики, здоровые парни - старшины. Всего девять душ. Пока готовили группу, я решил побриться. Встал в траншее, положил маленькое карманное зеркальце на бруствер и стал бриться прямо по сухому (мыла не было). Зеркальце соскользнуло, упало и разбилось. Учитывая дальнейшие события, попробуй не быть суеверным...

Поехали мы на машине 'ГАЗ-АА". Старушка, судя по всему, в колхозе отработала не один межремонтный срок. Она рычала, как настоящий танк, а скорость у нее включалась через раз. Поехали мы на запад, параллельно переднему краю. Большую часть дороги ехали между первой и второй линиями обороны, здесь стояли части, сформированные (ред. 302сд и 155кд) в основном из кавказцев. Вскоре увидели следы гусениц, по виду явно оставленные Т-34. Немецких следов нигде не нашли. Проехали километров двадцать, но по-прежнему никого не встретили. Тогда я решил, что этот фокус с телефонной линией устроили (ред. передовые немецкие части уже 23 июля 1942г. были в Несмеяновке и перерезали линию связи 156сд и 110кд с ВПУ 51А) нам диверсанты. В то время гитлеровцы забрасывали к нам в тыл группы диверсантов, нередко в нашем обмундировании, которые устраивали стрельбу и сеяли панику.

Решил заехать в Морозов - никаких немцев я уже поймать не надеялся, - там перекусить, может быть, молоком угостят или даже яичницей. Такие хорошие планы у меня были.

И вот в том месте, где на правом берегу станица Николаевская, а точнее, курган Черненький, а с этой стороны озера Запертое и Донское, мы повернули на юг. Переехали высохшее русло Старого Дона по жиденькому мостику, и... нос к носу столкнулись с немецкой разведгруппой. У них был танк Т-III и два легких танка Т-II, которые наши именовали танкетками. Танкетки эти, способные развивать скорость до 60 километров в час, использовались обычно в разведке для переброски автоматчиков.

Немцы начали бить по нашей машине. Снаряды ложились сначала сзади, потом спереди. Танкетки двинулись наперерез. Скорость у них в два раза выше, чем у нашей раздолбанной колхозной машины. Она выжимала километров 30, не больше. Я приказал Чернухе: "Разворачивайся!" Кое-как он развернул машину, помчались назад (если 30 километров в час означает мчаться). Переехали мостик, еще метров 500, и тут сзади разорвался снаряд почти у самой машины. Старушка так и встала на радиатор. Мы разлетелись, кто куда. Я стоял на (53) крыле, так сделал сальто и каким-то чудом снова оказался на ногах. Одного бойца убило, второй сломал руку. Чернуха побежал в сторону Дона, остальные, наоборот, в сторону Морозова по полю с пшеницей. Пшеница выросла в то лето невысокая из-за страшной жары. Так что укрыться в этом поле было невозможно. И следы наши были отчетливо видны - как назло, не было ветра, чтобы "замести" их. Я сказал ребятам: "Будем стоять до последнего". Все промолчали - значит, были согласны. Связисты с младшим лейтенантом расположились с одного фланга, я - с другой стороны. С собой у нас были гранаты РГД. Разведчики по краям тоже заняли позиции.

Подъехали немцы. Расхристанные все, в нижних рубашках, мундиры сбросили. Ржут. Считают, что загнали добычу, никуда мы от них не денемся. Я насчитал четырнадцать автоматчиков. Видимо, решили взять нас в плен, потому что стали обстреливать со всех сторон, но все больше - вокруг, чтобы напугать. Стали подходить ближе, пули уже над нашими головами засвистели.

Я сказал ребятам: "Вперед! Помирать, так с музыкой!" И все рванули. Атака оказалась полной неожиданностью для немцев. Теперь уже мы наступали, а они оборонялись. На бегу мы метнули гранаты, метров на сорок вперед. Взрывная волна от гранаты идет в основном вверх, мы еще прибавили - пока немцы не очухались. Началась рукопашная. Кто-то кого-то грызет, кто-то колет, стреляют, не поймешь, кто и в кого. Длилось все какие-то мгновения. И – кончилось в тот миг, когда я ощутил у виска холодный ствол. Самого выстрела не слышал, но как-то сразу пропала вся прыть, руки и ноги перестали действовать. Не сразу сообразил, что ребята меня куда-то тащат. Правда, успел заметить, что у немцев одна танкетка горит, а вторая, развернувшись, едет назад, и на броне уже никого нет. Танк же остался и даже подошел ближе. Из моей группы вместе со мной осталось в живых пятеро. А из этих пятерых четверо были ранены, один в шею, но он мог двигаться, второму пули угодили в плечо и подбородок. А я и пошевелиться не мог, ноги не слушались. Пуля была разрывная.

Машина наша сгорела. Но поле боя осталось за нами. Старшина перевязал раненых, в том числе и меня, рана все равно кровила. И тут я вспомнил, что так и не отдал оперативную карту (ред. судя по фрагменту в книге 2-х километровку) в штабе. Когда (54) накануне я сидел в штабе корпуса перед оперативной картой, отмечал движение немецких частей, думал, что это очень важная информация. Карту же не сдал, потому что не нашел секретчика, и планшетка с картой так и осталась у меня, а потом я закрутился и забыл про нее начисто. Удивительно, что тяжело раненный, я вспомнил в этот миг о карте. Что ж теперь делать? Сам я не мог даже сдвинуться с места: при малейшем движении чудовищная боль разрывала голову. Тогда я сделал вот что: приказал здоровому старшине взять планшетку, возвращаться и, как говорится, кровь из носу, доставить ее в штаб. Приказ пришлось прошептать, не разжимая зубов - открыть рот я попросту не мог. Как потом выяснилось, осколок засел в челюсти. Старшина предложил отнести меня (он был здоровый бугай, а во мне был бараний вес, килограммов 45, не больше). Но только тронул меня, как тут же боль везде вспыхнула страшнейшая. Я подумал, что попросту умру сейчас, приказал старшине возвращаться одному. Тот пошел. Но вскоре вернулся, стал снова меня уговаривать. Я только сипел сквозь стиснутые зубы: "Уходи". Сколько раз возвращался (55) старшина, сколько раз я шептал, не разжимая зубов, чтобы он уходил, не знаю. Наконец, старшина ушел, я остался один.

Я помнил карту: похоже, рядом должен находиться какой-то хутор. Видимо, оттуда пришел парнишка лет десяти, плотный такой пацаненок, сказал, что ищет корову. Я тогда еще видел... Парень, заметив меня, окровавленного, испугался, но потом разглядел форму, понял, что я свой. Мальчишка пообещал, что они с бабушкой меня спасут, и убежал.

Смеркалось. Я лежал на животе ничком, а под животом на ремне, чувствую, лимонка оказалась. Вот и отлично! Если кто из немцев подойдет, мне останется только рвануть колечко.

Ночью выпала роса, стало прохладней, я немного пришел в себя. Даже сумел разглядеть луну, только странного она была цвета - кроваво-красного. И все вокруг было красным. Я тогда еще не понимал, что это кровь, которая залила уцелевший глаз. Что одного глаза у меня больше нет, и отныне мне смотреть на мир одним глазом, я не догадывался.

Той ночью мальчик не вернулся, пришли немцы собирать своих убитых. Один из них подошел ко мне, пнул ботинком. Я дышать перестал, думал - все, конец. Пальцы свело на кольце лимонки. Немец сказал "капут" и ушел. Я перевел дыхание. Дышать тяжело было - нос и рот были забиты грязью, песком, запекшейся кровью. Невыносимо хотелось пить.

В тот день фронта на нашем участке уже практически не было. Между нашими армиями образовались большие разрывы, войска не могли сдержать наступление противника и продолжали откатываться на юг. (56)

Глава 7.
ЭММА ТРУНОВА

Наступило утро 29-го. Мысленно я уже распрощался с жизнью.

Еще целый жаркий день пролежал я, совершенно беспомощный, без воды, ничего уже не видя. Повязка, которую наложил старшина, вся промокла от крови. Как я выжил - не ведаю. По всем законам медицины должен был умереть от потери крови и от обезвоживания.

Ночью наконец пришли мальчик с бабушкой, перетащили меня на какой-то одежонке к себе на хутор и спустили в погреб. Наши уже отступили, на хуторе были немцы.

Помню, что в погребе пахло рассолом и плесенью. Еще помню, что эта женщина пыталась перевязать меня получше - я слышал, как она рвала какую-то ткань. Но рана все равно продолжала кровоточить. Женщина меня напоила - вливала по капле в щель между зубами (верхние зубы у меня были все обломаны). Что происходило вокруг, я сознавал весьма смутно, то терял сознание, то приходил в себя.

Потом - через день или два - я услышал женские голоса.

"Я - медсестра. Сейчас тебя перевяжу, как надо, - голос говорившей женщины был совсем молодой. - Сможем его нести?" - вопрос явно был адресован не мне.

"Вынесем, - голос другой женщины был ниже, грубее. - Не оставлять же его здесь у немцев".

Я различал их только по голосам, потому что к этому времени и второй глаз перестал видеть, наступила полная темнота. Как выяснилось позже, мне опять повезло: несколько девушек из попавшего в окружение медсанбата пробирались к своим и вышли как раз к этому хутору. В те дни стремительного немецкого наступления отдельные наши части или просто отставшие от частей бойцы пробирались (57) по немецким тылам, так что в появление наших не было никакого чуда. А вот то, что на хутор пришли именно медицинские сестры, было огромной удачей. Среди медсестер  была Эмма Трунова, семнадцатилетняя девушка, моя ровесница. Она перевязала мне раны и вместе с другими сестрами вынесла к своим. Гимнастерка и вместе с ней орден, врученный Черевиченко, пропали. Сохранились только документы, лежавшие в маленьком кармашке (ред. а как же орден Красной Звезды за бои 1941г.?) для часов в брюках. А это опять же везение, и немалое в такой ситуации. Очнулся я километров не меньше чем за 30, если не больше, от того места, где был ранен.

Сначала меня перевезли в какой-то эвакогоспиталь на машине, потом, кажется, мы ехали на подводе. В Моздок я попал (ред. практически одновременно с основным ядром 110кд) только 21 августа. Со времени ранения прошел почти месяц. Но везли меня не напрямую в Моздок. Напрямую получится километров семьсот, а мы проехали более тысячи. И это при том, что немцы непрерывно наступали. Запомнил я, что стояли мы на станции (ред. вероятно ст.Куберле Зимовнического района Ростовской области) Кубурле. Запомнил потому, что там мне из курицы сварили бульон. Эмма заливала этот бульон через зонд - я ведь по-прежнему не мог разжать челюсти. Бульон этот оказался самым лучшим лекарством, надо сказать. У меня почти сразу упала температура, и я пришел в себя, а то постоянно почти был в забытье.

На этой станции Эмма подобрала еще двух раненых. Один из них - летчик, старший лейтенант Алексей Кожемякин, раненный в воздушном бою в руки и ноги. Потом я узнал, что он станет известным асом и погибнет. Другой спасенный оказался сержантом-артиллеристом. У него не было левой руки, из культи торчали кости. Вышло так, что я слышал хорошо, хотя левое ухо и вся левая сторона как будто омертвели. А Лешка Кожемякин все видел, но ничего не слышал. Вот мы и составили подходящую пару - слепой и глухой, и без особого труда понимали друг друга. У безрукого была с собой скрипка, он зажимал ее подбородком и что-то пиликал иногда. Такая вот собралась команда!

Эмме, старшине медицинской службы, приходилось изворачиваться, доставая для своих подопечных медикаменты (фурацилин был среди них самым главным) и еду. Я в те дни считал ее сумку волшебной - когда боль становилась нестерпимой, Эмма делала мне укол, и боль отступала. Она была отличным медиком. И еще она (58) защищала нас не только от местного населения (в тех краях относилось к военным без особой симпатии), но и от противника. В те дни не всегда можно было разобрать, где проходила линия фронта.

Трудно теперь сказать, с кем нам довелось столкнуться. Возможно, это были немецкие диверсанты, возможно - мародеры. Эмма и скрипач уложили двоих, остальные скрылись. Так мы доехали до совхоза "Красная Сунжа". Сейчас все знают, что Сунжа - это река в Чечне. На этой Сунже наша маленькая группа примкнула к какому-то госпиталю. Где именно остановился госпиталь, я сказать не могу - попробуйте-ка следить за маршрутом, ничего не видя, не имея возможности толком открыть рта, переговариваясь шепотом со своими товарищами. Знаю только, что госпиталь остановился в большом строении, похожем на амбар. Но в этом амбаре почему-то имелась сцена, так что, скорее всего это был клуб. Видеть всего этого я не мог - о том, где мы и что вокруг нас, рассказал Кожемякин. Он же сказал, что рядом с госпиталем стоят какие-то бочки. Похоже, что с горючим.

Однажды скрипач сказал мне, что у ворот стоит машина с разбитым кузовом, оборванными бортами. На ней приехал капитан с бойцами, большей частью ранеными. Но раненых своих капитан не стал оставлять в госпитале, сказал, что в пяти или семи километрах от нас он видел немецкий мотоциклетный отряд, так что он уезжает и всем нам лучше убираться отсюда как можно быстрее.

Начальник госпиталя, военврач третьего ранга, пообещал, что рано утром за нами придут машины. А сам он, еврей по национальности, собрал всю свою родню и ближе к вечеру уехал. Вслед за ним и раненые, кто мог передвигаться, стали расползаться кто куда. Но куда они могли уйти?

Наступило утро, а машины так и не пришли. Меня и Кожемякина оставили в этом "клубе", где было раненых не меньше сотни, а скрипач с Эммой пошли по Сунже искать какую-нибудь повозку. Несколько домов обошли, заходили, просили. Но никто ничего не давал. Жившие там казаки были настроены совсем недружелюбно. В одном из домов Эмму встретили юноша лет шестнадцати и старик. По каким-то приметам Эмма сообразила, что в хозяйстве этом непременно должен быть конь. Она направилась в сарай. Вошла, и тут же (59) услышала ржание. Коня прятали за копнами сена. Эмма и скрипач стали раскидывать сено, чтобы вывести коня. Тогда старик в ярости бросился с оглоблей на Эмму. Скрипач выхватил из-за пояса пистолет (он носил заткнутый за ремень "Вальтер") и застрелил старика, а мальчишка убежал. Эмма и скрипач вывели коня, запрягли в арбу, борта у нее были с наклоном наружу. Эмма подогнала эту повозку к "клубу". Время было уже за полдень, но никаких машин так и не появилось.

Как раз в это время послышалась стрельба. Меня с Кожемякиным положили на носилках друг с другом чуть ли не в обнимку. Скрипач с Эммой сели на облучок. Только мы доехали до лесополосы, как рвануло. Возможно, взорвались те самые бочки возле "амбара". Опять какой-то миг отделял нас всех от смерти. Таких моментов на пути было еще немало. Все время казалось, что немцы наступают нам на пятки, они где-то рядом, и мысль у нас была одна-единственная - как бы вырваться из этого ада.

Эмма гнала коня, что есть мочи. Конь попался хороший, шел рысью. Мы с Лешкой чуть ли не целовались, лежа нос к носу на повозке. Так ехали больше суток. Коня только поили, кормить его было нечем. Население бежало, все дороги были запружены. И только на вторые сутки к вечеру добрались мы до Моздока, въехали прямиком на своей арбе на платформу железнодорожной станции. Как раз в это время разгружался эшелон. Приехали "стираные". Так называли запасников в постиранном обмундировании. Среди них было много пожилых людей, выгружались они очень медленно, будто не на войну приехали, а на какие-то срочные работы. Боя еще не было слышно, только издали доносился рокот артиллерии.

Эмма быстренько скомандовала, чтобы ее раненых положили в вагон-теплушку. Жара стояла дикая. Раскрыли вторые двери, чтобы хоть немного продувало, но это помогало мало. Эмма пошла за добычей - за едой и медикаментами. У нее сломался зонд, через который меня кормили - рот я по-прежнему открыть не мог, жиденькую пищу заливали через нос, который весь ободрали, так что зонд был просто необходим. А это было, как я уже говорил, 21 августа, в день моего рождения - мне исполнилось 18 лет. Узнав об этом, скрипач побежал искать Эмму, решили они эту дату отметить. Медики в большинстве (60) своем жила очень дружно, помогали друг другу, чем могли. Неважно, какой армии, госпиталя или медсанчасти - одно дело делали. Так что Эмма быстро сумела раздобыть спирт, принесла еще какую-то еду. Из своей волшебной сумки извлекла мензурки.

"Это тебе не фунт изюма - 18 лет!" - заявил скрипач, который был значительно старше меня.

Мы выпили разбавленный спирт, но мне по ошибке дали запить вместо воды чистый спирт. Чтобы я мог пить, мне ножом приоткрывали рот. Я от такого угощения одурел, но меня тут же привели в чувство нашатырем. На жаре от спирта мы все тут же захмелели. И вдруг Эмма сказала, что видела на станции нашего начальника госпиталя. Лешка Кожемякин первый, хотя и не слышал ничего, разобрался что к чему, и предложил привести врача к нам. Скрипач с Эммой отправились искать начальника госпиталя и довольно быстро нашли. Он пришел, ничего не подозревая, деликатно поздоровался. Скрипач подал ему свою последнюю руку, помог влезть в вагон. И тут у всех возникла одна и та же мысль: "Паразит, предатель! Расстрелять!" Лешка зачитал "приговор": мол, именем Союза Советских Социалистических Республик и т.д. Я подал команду "Огонь!". Скрипач исполнил приговор. Как раз в этот момент стали бомбить станцию, выстрела никто не слышал. После убийства мы все мгновенно протрезвели. Мы же убили человека, семья у него осталась! Если бы семья попала к немцам, они бы все погибли. С другой стороны, он врач, бросил свой (61) госпиталь на произвол судьбы. В том "амбаре" осталось больше сотни ребят, а может быть, и несколько сотен.

Я слышал, как Эмма плачет, сидя в углу вагона. Бомбежка продолжалась. Тем временем поезд тронулся, и, набирая скорость, покатил. Куда - никто из нас не знал. Когда выехали из города, выбросили тело убитого из вагона. Да, и такое было на войне. Но мало кто говорил тогда об этом, да и теперь предпочитают умалчивать. Я понимаю, это страшно. Но ведь война - один сплошной страх. Я не встречал таких, чтобы не боялись и не страшились. Рассказываю я не для того, чтобы оправдаться или кого-то обвинить. Поздно уже обвинять. Просто надо чтобы люди знали, как все было.

Не знаю, успела семья убитого врача уехать из Моздока или нет - ведь город 25 августа захватили немцы.

Наконец мы добрались до Махачкалы. Здесь мне показалось очень тихо - я ведь мир вокруг отныне воспринимал только на слух, иногда друзья рассказывали, что вокруг происходит. Был поздний вечер. Стали потихоньку выгружаться. Потом кто-то скомандовал, что (62) меня надо отправить в Тбилиси в госпиталь № 2464. Так я расстался с Кожемякиным и скрипачом.

Эмма довезла меня до госпиталя в Тбилиси. Это был специализированный черепно-мозговой госпиталь, где работали и отличные окулисты. До войны это был госпиталь Военно-воздушных сил и Военно-морского флота. Рядом была больница Арамянца. Здесь 31 августа 1942 года я с Эммой распрощался. Она положила мне в брюки записочку с номером своей полевой почты и отправилась в штаб Закавказского округа. Так что семнадцатилетней девчонкой я ее так и не увидел - только на фотографии.

Снова мы встретились только в 2001 году.

---

Наверх

---

В.А.Хитров

Издание: Владислав Хитров «Недосказанное…», Ярославль, изд.центр «Пионер», 2009, (тираж 155 экз.)

Недосказанное…

(32) ЧАСТЬ 2

ГЛАВА1
ТАМБОВСКОЕ КРАСНОЗНАМЁННОЕ
КАВАЛЕРИЙСКОЕ УЧИЛИЩЕ
им. ПЕРВОЙ КОННОЙ АРМИИ С. М. БУДЁННОГО

... Кони мчатся, кони скачут, Толъко пылъ из под копыт...

Нам всем прислали ответ, что принять не представляется возможным, так как приём прекращен, а мне с припиской, что в училище принимаются с 17 лет.

Издевательским показался яркий отпечаток армейского сапога на обороте этой тонкой бумажки, который казался специально сделанным.

Тут же сгоряча вырвал из тетради лист и написал просьбу Наркому обороны, указав, что оканчиваю 10-й класс (в училище принимали отличников боевой и политической подготовки после (33) первого года службы с семилеткой), что прошел курс первоначального обучения в Осоавиахиме, являюсь пилотом самолёта У-2 и парашютистом. Мне не очень-то и хотелось служить в кавалерии, но принцип...

Как говорят, со зла написал, чтобы отвести душу, не ожидая каких-либо последствий, тем более, что приём на тот момент был уже окончен.

Отца просить о помощи было бесполезно, он был ярым противником моего желания служить в любом роде войск, да и вообще в армии. Хотел видеть меня гражданским, свободным, ничем не связанным человеком. По своему опыту.

Через несколько дней шёл с экзамена, а в проходной говорят, что меня ищут. Появившийся конный нарочный совсем неожиданно вручил мне пакет с уведомлением о приёме в училище и вызовом на следующий день, т.е. 19-го июня 1940 г. для прохождения службы.

Теперь откровенно скажу, такой быстрый оборот меня напугал и потряс. Даже мелькнула мысль: может, отказаться, да лучше бы приёмная комиссия отказала. Посмотрят на меня, хотя и вырос, но тщедушен. Еле-еле выжимаю пудовую гирю, а лейтенант говорил, кавалерии нужны люди очень сильные. Всю ночь не спал, однако твердо понял, что не идти никак нельзя.

Прибыв в училище, узнал, что все прошли комиссию, больше двух недель работают в карантине на самых тяжелых и грязных участках обслуживания военного городка. Меня тоже определили, я ожидал вызова на комиссию.

Во время приёма по личным вопросам начальник строевого отдела сказал, что я принят по указанию Наркома обороны К.Е.Ворошилова, только с несоответствием по возрасту, имею достаточное образование и здоровье, так как был в лётном составе, и никакой дополнительной комиссии не требуется.

Познакомился с коллегами, которые приняты в основном после срочной службы или на втором году как отличники боевой и политической подготовки. Очень доброжелательно отнеслись ко мне желторотому, что было, в основном, на всём протяжении пребывания в училище. (34)

Да, служба не была мёдом, случился такой кульбит: заснул на первом дневальстве. Считал - страх божий, однако, случай этот послужил для меня показательным примером исполнения Устава гарнизонной и караульной службы. Теперь жалко, что не попал на гауптвахту: все основания были. (35)

ГЛАВА2
ТАК КОНЧИЛОСЬ
МОЁ ДЕТСТВО, НАВЕРНОЕ,
И ОТРОЧЕСТВО С ЮНОСТЬЮ

В книге немало освещена конница. Что трудно досталось, то лучше помнится, но вполне возможно кое-что дополнить для уточнения.

Через неделю нам устроили хорошую баню, отмыли мы всю карантинную грязь. Такой продолжительной бани больше никогда в училище не было, а на всё была команда «... выходи строиться», так же нам выдали новое курсантское обмундирование и подогнали его. Показали, как накручивать портянки и подшивать подворотнички.

Попал я в Тамбовское Краснознаменное кавалерийское училище имени Первой Конной армии, в первый сабельный взвод первого эскадрона, командиром которого был капитан Телегин, а командиром взвода лейтенант Белоконь, друзья звали его Костей. Одновременно с выдачей карабина, а потом и ручного пулемёта, шашки, противогаза, фляжки и другого снаряжения в казарме хором зачитали присягу. Никакой помпы с родителями не было.

Строем - колонной по 2 с интервалом 3 шага завели нас во взводную конюшню, развернули лицом к лошадям и приказали (36) осторожно войти в станок для знакомства со своей лошадью, огладить её по шее, приговаривая «олля».

Лошади стояли на коротком недоуздке. Некоторые заржали, в память о бывшем хозяине, а какие-то начали нервничать и даже биться. Мне досталась вороная кобыла Варшава, 1,70 м в холке. Кстати, клички присваивались с учетом родословной и других данных (не помню условий). По-моему, мы друг другу понравились с первого взгляда. Мне был очень приятен такой её приём с солидным достоинством.

Я ни за что не расписывался. Нам доверяли и безошибочно. В то время было всем понятно, что невозможно стать командиром человеку без доверия. Никто никогда не слышал об утрате оружия и боеприпасов, не то, что сейчас - идёт торговля.

По территории училища передвигались строем, прогулки по одиночке не допускались - только бегом, не трусцой, а именно бегом, трое и меньше, а больше уже строем. Отточенная строгость была во всём и всегда. Если до кого не доходило, то плохо кончалось, помню единственный такой случай: отправку здоровенного плачущего парня в дисциплинарный батальон.

Началась напряженная учёба, постоянно задачи усложнялись, а время на исполнение сокращалось, без продыха и отклонений, за счёт сна и отдыха, принципом было «ДЕЛАЙ и ЗНАЙ, КАК Я!» без отступлений и смягчений чётко и точно, летом и зимой, в любое время суток, холодно ли, жарко ли. Мне всю жизнь помогала моральная и физическая закалка, полученная в училище.

Перед стрельбами, ещё в казарме все рассказывали и показывали, а первыми всегда стреляли командир взвода, его зам. Величко и командиры отделений.

До стрельбища было 7 км. Пробегали строем, в полном боевом снаряжении и сразу на боевой рубеж. Если упражнение не выполнишь с двух попыток - на конюшню вне очереди.

Назад - бег с вводными: то «воздух», то «окопаться - танки», то «занять круговую оборону», то «в атаку марш-марш» (в коннице эта команда). Прибежим, семь потов сходит, а в умывальнике старшина эскадрона, по национальности монгол, смотрит: если (37) глотнёшь воды, то и подарит наряд вне очереди. Чтобы не очень хотелось пить, на завтрак давали нам селёдку.

Обращение с лошадью смягчало трудности и добавляло прыти. Конная подготовка значительно труднее и во многом сложнее пехотной, она ведь включала в себя и усиленную пехотную,

Настоящее владение конём - это преодоление на нём различных препятствий в прыжках, вплавь, при стрельбе и взрывах, стрельба из пистолета на поражение из любого положения, рубка, а также джигитовка на карьере, в строю и др. О сложности можно судить хотя бы по такой лёгкой вводной: «К пешему бою слезай! Занять оборону! Коноводам увести коней в укрытие. (Только начали окапываться). Коноводам галопом подать коней! Эскадрон повзводно по коням! В атаку марш-марш! Шашки к бою! Ура-а-а!».

В училище, в основном, были кони высшего класса выездки, и когда звучало «Ура», они, идя на карьере, делали неожиданный рывок. Казалось, взлёт! Чтобы получалась эта вводная, требовалась отработка по разделениям команды «К пешему бою, с посадкой в седло слезай!»

Представьте, что следовало делать, идя галопом, сжатыми звеньями (звено - это две тройки), то есть колено в колено с соседом. Передать поводья среднему в первой тройке (он коновод и всегда в седле). По последнему слову «слезай!» - соскочить налево, придерживаясь за холку или переднюю луку седла, толкнуться ногами о землю и от толчка вновь попасть в седло. А если промазал, то крайнему слева просто, а правофланговому надо бежать зажатому между конями быстрее своего коня, пока не ухватишь переднюю луку, так как за хвост не удержишься. Верховой конь на человека не наступит.

Частью джигитовки является вольтижировка, которая проводилась в манеже. Конь галопом идёт на корде, а курсант работает на вольтижировочном седле. В наших цирках сейчас подобного нет.

Варшава здорово помогала и всемерно меня оберегала. Посмотришь на показе, послушаешь инструктаж, кажется, сам никогда не сможешь сделать. С первого раза действительно не получается, а потренируешься, оказывается легко и (38) проведение стрельбы из-под брюха коня на галопе. Без хлеба с солью или без сахара у нас с Варшавой не было свиданий. Встречались мы два раза в день, а то и чаще.

Однажды на втором месяце учёбы подвел я мою добрую лошадь на ежедневном преодолении препятствий. Вроде перед последним была кирпичная кладка, мы звали ее «гроб», наверху находилась закладная доска, которую если задеть, она падала. Я понадеялся и должным образом не помог Варшаве, не «облегчился» (на взлёте не подался вперед и вверх), а она забыла, что я салага, в результате передними копытами зацепила кладку и пошла в переворот, мне крупом поддала скорость, сама же так сильно ударилась, аж гул пошел. Я не ушибся, но испугался, бросился к ней, подняли её, она тихо заржала и так посмотрела на меня, что меня бросило в жар, готов был провалиться. Белоконь побледнел, подскочил ко мне, потрогал спину и голову и говорит, вроде того: «Феномен, в нашем эскадроне лучшей прыгуньи, чем Варшава, нет». Её понурую повели в ветеринарный лазарет, меня в санчасть.

Нежданно-негаданно пришла мама. Как узнала, не сказала (тогда мобильной связи не было, да и телефонная кое-как теплилась на ветрянке, а она работала на коммутаторе части, наверное, общалась с телефонистками училища, я только сейчас соображаю). Она всё поняла, принесла подарки Варшаве: две буханки тёплого хлеба и кулёк рафинада, а мне - папиросы, рассказала новости.

Мой друг Паша Мартынов поступил в пехотное училище, оно рядом, он часто бывает дома. Я же со времени поступления родичей не видел, переписывался по почте, так как дом был на противоположном конце города, а в училище вход был ограничен, так же как и увольнения курсантов.

Курсанты были со всей страны и разных национальностей, из Тамбова были только Виктор Савинов и я, а дружба была одна на всех - нерушимая. Истина: друзья познаются в трудностях.

Из-за сотрясения мозга мне дали два дня постельного режима, проводил эти дни в лазарете с Варшавой, ей ставили компрессы. Два дня она ничего не ела, только пила. Пробыла она там семнадцать дней, а потом - в своём станке. Зверем смотрел на меня (39) Белоконь, отделённый Данилин, казалось, до предела усилил свое влияние на меня, хотя предела и не бывает.

Курсанты взвода, а может, и эскадрона, сочувствовали. Здорово ободрил меня пом. комвзвода Величко, рассказывал, что у него и не такое бывало. На другой день меня вызывают в санчасть, врач говорит: «Ты не выполняешь постельный режим, я не могу его тебе продлять, завтра утром отправлю в госпиталь». Я взмолился, что продлять и в госпиталь не нужно, потому что я здоров и у меня ничего не болит. Дали мне резервного коня по кличке Быстролёт, который повыше Варшавы и жирный, но главное, он ничего не видел: на одном глазу бельмо, а другой смотрит вверх - звездочет, да ещё и голову задирает. Работал он от случая к случаю, некому было гонять его ежедневно до пены, а значит - его следовало сдавать на колбасу, но он не знал об этом.

В первую ночь по боевой тревоге мы выскочили в чистое поле, он взыграл от радости и понёс, куда попало, со всей силой я затягивал повод, удерживая его и пригибая ему голову, чтобы видел в черной ночи, а тут команда: «Эскадрон, лавой, шашки вон, ура-а-а!». Он рванул и попал в кучу металлолома, там что-то зацепил задними копытами, загрохотало, брыкаясь козлом, понёс в разнос. Я постоянно передёргивал, поворачивая ему голову, а он шарахался из стороны в сторону, дико заржал, взмывал в свечку... В общем, я с поводом оказался на земле. По закону наездник сам должен ловить коня, я сначала слышал его и бежал на звук, а он удалялся, потом услышал его ржание издалека. Когда стало светать, вдалеке увидел, что Белоконь и Величко ведут этого гада. Тогда я бы сам отвел его на бойню! Белоконь сказал, что он сам виноват, хотел меня на утреннем осмотре проинструктировать, что конь особый и в его станке над кормушкой другой козырёк. Там седло с натяжкой и его мундштуки, он ходит под ними, а на козырьке у прохода обычное седло для равнения. Тревоги он не ожидал и в ходе ученья хотел перехватить меня, но не успел, извиняется и теперь верит тому, что я летал, доволен, что обошлось, и главное тому, что порванный повод не выпустил из рук.

Случай круто изменил отношение ко мне всех начальников. (40) Оказывается, Быстролёт во взводе, когда Белоконь был курсантом, некоторых изувечил или крепко перепугал.

Больше месяца Варшава отдыхала в станке, а Быстролёт с мундштуками ходил у меня, как на параде. Я кормил, поил, мыл и чистил обоих, но не хватало времени. До тревоги на Быстролёта я не обращал внимания. Не знал, что он ни за кем не закреплен, стоял он в последнем станке спокойно, когда дневалил, скажу: «Прими», сразу слушает и не топчется. Прошло какое-то время, при подходе к его станку слышу: занервничал, этого вроде никогда не было. Захожу, стоит с поникшей головой и нежно прикасается к моему плечу, подношу ему кусочек хлеба, он вздохнул так, что чуть не сдул корочку. Жалко мне стало его, он не виноват за свою слепоту и удаль, зато у него хороший слух и обоняние, а вообще, он же конь. Пропало зло на него. Стал иногда к нему заходить. Вдруг Белоконь спросил: «Почему ухаживаешь за Быстролётом? Это дело взвода обслуживания, он обязан».

В училище с коня больше не падал, но науку получил не зря. Мы изучали все профессии сухопутных войск, а потом я узнал, что каждый взвод готовился с увеличенным объемом знаний по смежной профессии, в частности, наш взвод был ещё и саперный.

На какое-то время, по указанию взводного, каждый курсант принимал командование взводом. Преподаватели всех дисциплин подыгрывали - работой с картой, оформлением боевых донесений и пр.

В училище много раз наступая, ходили в атаку днём и ночью на любого противника, но в войну мне не удалось участвовать в конной атаке, а в боях на коне - только будучи офицером связи, и не жалею, а благодарен судьбе. Воевал я в пехоте. Что лучше, кто знает? (41)

ГЛАВА З
СОРЕВНОВАНИЯ

Заместитель политрука рассказал мне, что Белоконь и командир эскадрона упросили начальника училища, чтобы именно меня отправили на соревнование по рубке, так как, якобы, они были твердо уверены во мне, я зарекомендовал себя, оправдал доверие и их нигде не подвёл.

Когда меня назначили, я подумал, прокачусь, посмотрю на Москву и на сильных мастеров. У нас в училище тоже были рубаки - командиры и сверхсрочники: тремя клинками, с обеих рук, стоя на перекинутых стременах. На какие-то высокие показатели я не рассчитывал. Училище тоже не хотелось позорить, но меня же никто не спросил.

За неделю до соревнований с Варшавой приехали в Москву. Перед днём соревнований и в день никакой нервозности, нерешительности у меня и Варшавы не было. Обычно, когда её выводил из конюшни, она подтанцовывала, так шутя, поддёргивала меня. Что чужая конюшня ей явно не нравилась, чувствовал по её дыханию.

Это было в морозный день начала февраля (ред.1941г.). Утром я прошел рядом с расчищенной до земли дорожкой, по ней ходить не положено. По жребию мы были восьмыми. Время вывода не было установлено. Вышли мы к третьему номеру. Два номера она (42) поглядела, играя мышцами, и отвернулась. Среди гарцующих коней она была гордой красавицей. Не ожидая объявления, она рванулась к старту, и под удар передними копытами я влетел в седло без стремян, как не все могли. Метров за 50, танцуя, подошли к старту, как только дали команду «Руби», мы оказались у первой стойки.

Соревнование было по последнему классу отрабатываемого в училище упражнения - 20 целей. Без шевеления шенкелями, а шпорами я никогда к ней не прикасался, она вытянулась и по времени пришла первой, но вразнос упали обрубки лозы, что у нас в училище не учитывалось, но тогда, между нами говоря, надо было уступить место полковнику из высшего училища, и это правильно.

Что значит «20 целей»? На 240-метрой дорожке 20 целей, каждая представляет полутораметровую стойку, на ней такой же длины лоза - ивовый прут, толщиной до двух сантиметров. Стойки расставляют в шахматном порядке с обеих сторон дорожки, ширина которой до 2-х метров, на расстоянии друг от друга в 12 метров. Требовалось, проскочив галопом, срубить лозу так, чтобы она не зависла. Учитывалась скорость, чем тоньше слышен свист клинка, тем выше скорость, соответственно и оценка. Совершенно случайно порубив всю лозу по дорожке, я содрогнулся и сразу не поверил, а потом перепугался, такого у меня в училище никогда не было, казалось, что я у кого-то что-то утащил. Когда меня поздравляли, был в растерянном шоке, как будто это не я. По прошествии стольких лет я и сейчас плохо представляю всё это. Пишу и смотрю ХХIХ-ю Олимпиаду, и тогда с призерами было, что-то похожее в микрообъёме, а для меня - сказка во сне. Такое достижение, в основном, заслуга Варшавы.

Позднее Белоконь мне рассказал, что в соревнованиях она участвовала несколько раз: по разу в Тамбове, Новочеркасске и последний раз удачно в Москве и везде была в призовых.

Нас четырех курсантов (двое до училища служили срочную, один сверхсрочник и я), занявших призовые места на Всеармейском соревновании по разным видам боя, посвященном Дню Красной Армии, с прибытием из Москвы пригласил начальник (43) училища полковник Вальц. Он объявил нам благодарность, представил отпуск на трое суток и время на проезд.

Наши фотографии поместили на доску отличников боевой и политической подготовки. Мы получили приглашение на торжественное собрание в Театр им.Луначарского и на парад Тамбовского гарнизона. После соревнований из многих десятков уроков рубки в училище только два раза получилось подобное. Став призёром, я ощутил, что вся нелёгкая служба стала в радость, несмотря на оставшиеся трудности.

Под праздник приехал Маршал Советского Союза С.М.Буденный. Меня поставили дневальным по казарме, обход начинался с нашего взвода. Как положено, представился, он подал руку и крепко пожал, спросил: «Гоняют марш-броском имени Тимошенко?»

Ответил ему, что не всегда догоняют! Заулыбался и пошел. Как ответил, Белоконь, идя сзади всех, показывает кулак, а к исходу процессии - большой палец.

В тот вечер Буденный был в театре в первом ряду и все призёры несколько сзади него, на другой день в клубе была самодеятельность, а потом пляска, и там он тоже плясал и играл на баяне. Было очень весело.

В трёхдневном отпуске отоспался и отмылся дома, пообщался с товарищами и соседями Борей и Машей Бокарёвыми, был с ними в кино.

Прибыл в свой взвод и сразу на лыжный кросс - 10 км. Эскадрону принёс первое место, а по училищу был во втором десятке. Ребята решили: отпуск для меня вреден, потому что под Новый год я был призёром по училищу.

В те годы зимы были холодные не в пример настоящим, но курсантам было всегда жарко. Зарядка утром на плацу в трусах, чем было холоднее, тем упражнения труднее, и пробежка до пота с растиранием снегом, Любил я, кроме турника и брусьев, вдвоем патрулировать с заката до рассвета северо-западную окраину города, а после разрешалось отдыхать до обеда, но мы, как правило, лошадей выводили на коновязь и трамбовали свои станки. (44)

Как-то сблизились с комвзводом, отношения стали товарищескими, но без свидетелей и панибратства, он считал, что я буду выпущен из училища с правом выбора места службы, советовал ехать на юг и не оставаться в училище.

Весной прибыла большая комиссия, возглавлял которую добрейший человек - генерал-полковник Городовиков Ока Иванович. Костя рассказал, что на сборе командно-начальствующего состава Городовиков возмущенно говорил о недомыслии руководства РККА, которое считает кавалерию отсталым родом войск, что люди, не имеющие ни малейшего понятия о тактике кавалерии и туманно представляющие себе её оперативное использование, сокращают кавдивизии и полки.

По результатам проверки были уволены отдельные старшины и многие каптенармусы, наложены взыскания на часть командиров и начальников. Наш же эскадрон был отмечен положительно. Городовиков был в нашей каптёрке и лично провёл выводку конского состава эскадрона. При нём перековывали коней. Ему понравилось, что каждый курсант сам выполняет очень ответственную работу со своей лошадью. Результаты придирчиво проверяли окружной кузнец с одной шпалой на петлицах - капитан и ветеринарный врач, никаких замечаний не было.

Почти месяц нас обучали управлению четырьмя конями с боевым разворотом тачанки. Дело такое непростое, как кажется со стороны, притом не безопасное.

Первое свободное воскресенье - никаких хозяйственных работ, соревнований, турниров, повели неоседланных коней на реку. Видимо, ночью прошел летний дождик. Погода стояла прекрасная... (45)

(46) ЧАСТЬ 3

ГЛАВА 1
ВОЙНА-ЗАРАЗА

Смелого пуля боится! Храброго штык не берёт!

Все люди мира знают в той или иной мере, вспоминают, видели в кино, слышали рассказы, читали и, кажется, понимают, что это такое. Притом, это только кажется, что понимают.

До настоящего времени живы последние непосредственные настоящие фронтовики, правда их очень мало, но есть. Это те, кто шел в атаку и твердо удерживал оборону, они все перераненные, но до сих пор живы. Они содрогаются от тяжелых и страшных воспоминаний, в холодном поту просыпаются по ночам от былых, пережитых ужасов, а потом никак не могут заснуть, удивляясь: каким же чудом, не только побывал в «кромешном аду» войны, да ещё и дожил до такой старости?!

Седьмой десяток лет отделяет нас от Великой Отечественной, нет пока средств, способов или возможностей точно и всем ясно передать весь объём и спектр ситуаций, людского горя и чувств в период прошедшей войны. Да и вряд ли когда-то будет действительно честная исповедь. Сейчас бессовестно извращают святое прошлое, а уйдем - будут обвинять, что не продали и даже не подарили свою Родину, не дали вдоволь попить корна и (47) бургундского. 0б этом лично слышал на полном серьёзе не от бедных или убогих. Не молодым, а отдельным людям с затемнённым сознанием мы не нравимся, потому что твердо и убедительно разъясняем правду-матку, не позволяем глумиться над Победой, доставшейся нам очень дорогой ценой, миллионами жизней и реками крови. Отнять её у нас нельзя, как бы ни пытались.

Мне выпало с первых грозных дней увидеть кровь, грязь, страх, ложь, прочувствовать свою необходимость идти не на жизнь, а насмерть, порой по колено в крови, причем в полном смысле этого понятия.

Всё началось так. После отбоя меня разбудили, и дежурный приказал вызвать майора - преподавателя топографии. Недалеко от него, на параллельной улице жила мама. Я решил, хотя было 2 часа ночи, сначала заскочить к ней. Что меня дернуло, сам не знаю, такого никогда не было, к тому времени мне всегда давали увольнение без ограничений. Потом подъехал к квартире майора. За ним не раз гонял, когда проводили учебные ночные тревоги, на которых обычно он был посредником. В этот раз тревоги не было, хотя ее ждали, говорили, что прошло штабное учение МВО.

Было это в ночь на 22-е июня 1941 г, видимо, стечение обстоятельств.

Поспать почти не удалось, после завтрака повели коней на реку. С согласия Кости подремал часок в кустах. Слышно было, как плескались и фыркали лошади да гудели оводы. Тишину и покой разорвал скачущий помощник начальника политотдела по комсомолу, капитан, подавший команду: «За мной галопом на плац!» Вскочил на Варшаву и карьером полетел, как на пожар. В воротах столкнулись с табуном лошадей, бывших ниже по течению реки. Без седла неуютно, и каждый думал, что же случилось? Такого никогда не было. Подозрения были, но совсем не такие... А какие? Прогудел на плацу большой громкоговоритель, я услышал: «... Молотов Вячеслав Михайлович». Сотни курсантов и даже лошади замолкли. Минуты стояло абсолютное молчание.

«Граждане и гражданки! Без объявления войны сегодня в 4 часа утра вероломно напали войска гитлеровской Германии, (48) атаковали наши границы, бомбят наши города». Выступление окончилось словами: «Враг будет разбит! Победа будет за нами!» Последовало гробовое молчание, тишина. Все как-то опешили, а потом разразился общий разговор с нарождающейся злобой к немцам.

Задав коням корм, ровно через час по сигналу «СБОР» вновь собрались на плацу эскадроны раскрасневшихся от напряжения курсантов в пропотевших пятнами гимнастёрках. Командиры эскадронов доложили заместителю начальника полковнику Индэку. Оркестр исполнил марш, а Индэк встретил начальника училища полковника Вальца, который исключительно спокойно и кратко повторил выступление Молотова, попросил поддерживать установленный распорядок и пожелал обедать с приятным аппетитом.

Всё по строевому уставу, как всегда без суеты, как будто ничего и не случилось. Перед вечерней поверкой по курсантской связи узнали, что мы будем воевать, а на поверке объявили: Савинову, Родину, Якушеву и мне после завтрака прибыть в клуб. Все подумали, что в связи с войной нас заставят рисовать или писать плакаты: мы это много раз делали.

Утром, придя в клуб, мы поняли, что художество будет другого рода. Начальник строевого отдела в фойе проверял явку. Примерно было человек триста (с цифрами и фамилиями могут быть уточнения или разночтения - память подводит). Начальник училища объявил, что отряд добровольцев из числа отличников учёбы и сверхсрочников будет отправлен на фронт. Списки вывешены. Кто не сможет, не готов, без указания причин может заявить любому руководителю до обеда и продолжить учёбу без всяких претензий. После обеда состав будет утверждён. Отказавшихся не было, только был заменён один конь.

К вечеру был сбор состава утвержденной группы, и начальство пожелало нам, удостоенным чести, победить оголтелых фашистов, т.к. за год мы успешно полностью освоили всю программу двухгодичного курса.

После заместитель политрука рассказал мне, как Костя (49) просил начальство оставить меня в связи с недостаточным возрастом, а Вальц ответил, что его не поймут, потому что он своего сына, моего ровесника, не может удержать и тоже отправляет.

Засветло погрузились в вагоны эшелона у задних ворот училища, там были родственники курсантов, но их к нам оцепление не подпускало. Я никого не ждал, хотя в Тамбове кроме мамы, жила и работала двоюродная сестра Екатерина, которая раньше приходила в училище просить начальство, чтобы меня отпустили помочь ей похоронить самоубийцу-мужа.

Костя получил старшего лейтенанта. Провожая нас, был суров и мрачен, что-то доказывал Якушеву. Подойдя ко мне, тихо буркнул: «Жизнь одна, не гони её, как делал раньше до этого, ты всех опередил...»

Командовали группой майор и батальонный комиссар, фамилии их не помню. Командиры постоянно менялись, погибали, кто-то был ранен, контужен, переведен в другую часть. Помню только старшего лейтенанта Голубева, он был из училища. (50)

ГЛАВА2
ИЗ г. БОРИСОВА БЕЛОРУССКОГО ДО ПОДМОСКОВЬЯ
(Первый период — оборонительный. Конец июня 1941 г. - 18.11.1942 г.)

Утром проснулись и увидели, что проезжаем станцию Селезни. А следующей ночью выгрузились в поле, не доехав до Борисова. Коноводы куда-то увели лошадей, больше мы их, родных, не видели, имею в виду своих лошадей. Слышались рядом не только гром артиллерийской канонады и бомбёжки, но и ружейно-пулеметная стрельба. Образовали 3 эскадрона, в каждом 4 взвода, в них по  4 отделения. Я был назначен заместителем командира взвода разведки. Был штаб, в нём хозяйственный взвод с отделениями снабжения и медицинским. Приказ о создании полковой группы подписал начальник училища, а объявили, когда все выгрузились и вернулись на машинах коноводы, сдавшие где-то лошадей.

Пробежали минут сорок и попали на окраину города. Кто и как его оборонял, из нас никто не понял, но то, что заскочили мы с фланга и чуть ли не с тыла к немцам, это была заслуга разведки.

Начальником разведки у нас был курсант старшина Трусов, который поступил в училище в 30 лет, пройдя финскую войну. Он умел думать, предугадывая и опережая немцев в их происках. (51) Только он спасал нас от окружений, куда нас усиленно втягивали. Часто командиры разных степеней совещались с «ясновидящим» Трусовым. А тут немцы нас просмотрели и совсем не ожидали, считая, что догорающий город с массой повешенных людей полностью захвачен ими.

Густой трупный запах, к которому невозможно привыкнуть, не давал дышать. Мы цеплялись за каждый угол, сарай, печь. Рыли окопы в земле, а она как камень. Окопались меньше метра, и рассвело. Стоял туман или мгла. Послышались вдали громыхающие танки. Был для нас приготовлен последний замечательный, и поэтому очень хороший завтрак, даже горячий, плотный и очень вкусный. До сих пор помню.

Первый бой был очень страшен ужасной гибелью очень близкого мне друга Володи Савинова, сына заместителя начальника штаба училища. Он также поступил в училище после школы, ему только что исполнилось 17. Он был у меня вторым номером и соседом по станку, в котором стояла его молодая и злобная кобыла Инза, кусавшая даже его. Многих там мы потеряли, а также было немало тяжело и легко раненных. Самым страшным было видеть убитыми товарищей. Вот только что они все были рядом, шли в атаку и вдруг... не стало.

Я постоянно читал газеты, слушал радио, знал, как фашисты в числе первых задушили Австрию, Чехословакию, но ничего подобного увиденному представить не мог.

Артналеты, бомбежки. Попадают туда, где густо - много людей, кажется, корректировщики видят нас насквозь. Рама висит над нами, а сбить её некому. В небе только немецкие самолёты, наших вообще не видел. Танки прут вслед за опережающим заградительными артогнём и бомбёжкой вместе с мотопехотой прямо по трупам наших павших и раненых. Кровь лилась рекой.

Все мы наполнялись такой неистовой злобой, что готовы были рвать этих нелюдей на части, несмотря на незначительное количество наших танков, слабую артиллерию, быстро перегревающиеся «максимы» (с кожухами водяного охлаждения) и полное (52) отсутствие воздушного прикрытия. Мы сразу перестали трястись от страха, что ранее внутренне было, наверное, у каждого из нас. Мы тоже не дремали. Боевое охранение со всех сторон успешно обеспечивало нам жизнь. Мы не позволяли его сломить и уничтожить. Была налажена постоянная ответственная двухсторонняя связь, как было предусмотрено Боевым уставом кавалерии, хотя и бились мы в пешем порядке. Пехота, как правило, ее не имела, или обозначала охранение и несла большие потери.

Сейчас, восстанавливая былое, незримо представляю встряску (ред. имеется в виду грузино-осетинский конфликт) с грузинами. Может, по политическим соображениям и надо раздать кресты, а по делу - этих награждённых многих, занимающих самые высокие посты, надо судить за допущенные грубейшие провалы, замять и замаскировать которые никогда и никому в истории не удастся.

Наша группа всё время действовала клином, соседние части с флангов от нас отставали, разбегались, сдавались, а мы свои фланги усиливали, понимая, что там-то педантичный противник обязан нарваться. Так и были у них на флангах значительные потери. Поняв, противник иногда менял маневр. Фланговые проколы заменял лобовыми атаками, пускал десятки танков по, как им казалось, разминированным и обозначенным проходам. А там за час до этого наш Трусов не только восстанавливал подготовленные немцами проходы с их обозначениями, но и успевал постелить мины в наброс. Нам стало понятно, что всё решало время и оперативность в опережении их действий, а поэтому старались лучше 2 раза задохнуться на бегу, чем раз погибнуть.

Ползали ужами и перемещались «трусливой» мышью, а то и спринтерским бегом. В ходе отчаянных боёв раздумывать было некогда, мы отчетливо понимали, что сами к этому готовились, мы - добровольцы, другого пути у нас нет и не будет. Подбадривали друг друга, сдерживали противника, а если надо было, держали круговую оборону, и наши же нас выручали. Попытки задушить нас были безуспешны.

В первый раз, когда прорвались через нас танки, у немцев резко уменьшилось количество наступающих десантников (53) (а подкрепление к ним подвозили издали). Именно в тот момент комиссар под прикрытием нескольких сорокапяток, «максимов» (в ленте 250 патронов), ППД (в барабане 71 патрон), в том числе и моего, под прикрытием гранат РГД повёл нас в контратаку. По-моему, немцы никак не ожидали такого оборота во время пересменки, они дрогнули и неудержимо драпанули вместе с подкреплением, заодно мы подожгли две самоходки и танк, Наша яростъ, подготовка по бегу, чему они не были достаточно тренированы, рукопашный бой оказались не хуже их наглости, не зря нас гоняли и гнули целый год круглыми сутками. Вот тут, кажется, они должны были понять, где «живёт кузькина мать», да еще, что есть у них путь только назад, а сзади быстро догоняют по их трупам и смертельно бьют, да и с подранками не церемонятся. Видимо, пройдя всю Европу, они такого не попробовали.

Раньше задумывался, как же убить человека? А в день, когда погиб Виктор, у меня вся оторопь прошла, я был не только должен, а кровно обязан только убивать и убивать, опережая противника.

Рядовым был я, но прилично обученным, а мои боевые друзья еще лучше. Нам стало ясно, что мы способны бить их, и еще как, на деле показали своё превосходство над их приёмами, силой, а главное, своей справедливой моралью, правдой, дружбой, поддержкой друг друга.

Срочники, запасники, не говоря о необученных, никак не могли с нами равняться и оказывать какое-нибудь сопротивление.

У нас до сих пор ведутся дискуссии о военном деле, а в школах необходимо заниматься с 14 лет, и не особо надеяться на контрактников, торгующих своей жизнью за деньги. Торговлю пора прекратить, она погубит нас. Офицеры - одно дело, а всё, что ниже, может, не все, но также покупаются и продаются тем, кто больше даст.

Мы стали у немцев, как кость в горле, и они открыли на нас настоящую охоту. Тут и вспоминали добрым словом нашего бескомпромиссного командира лейтенанта Костю. Он во всех отношениях (умственно и физически) был искусным мастером. (54) Провожая нас, как отец, всех обнял и ушел, не ожидая отхода эшелона. Так многие командиры провожали своих курсантов.

До сих пор я помню это краткое, но мудрое обучение. Оно проторило мне дорожку на не короткую жизнь в вечных заботах, мыслях и перспективах в работе, притом любой, и о людях, её исполняющих в первую очередь. Шёл путём проб и своих ошибок, зачастую на грани риска, иногда расчетливого. Говорю об этом искренне, не оправдываясь и никого не осуждая.

Вспомнил, танки-то прошли, а десантников мы пустили драпать вспять, но за нами никого не было, и не представлявшие обстановки танки сдрейфили пылить дальше без прикрытия, замедлили движение. Волей или неволей пришлось из семи два поджечь, а два других, потеряв ориентацию, полезли друг на друга, порвали гусеницы и изуродовали ленивцы. Из открытого люка одного торчал, видимо, командир, и наш тяжелоатлёт Семён догнал крутящийся танк, легко воткнул этого командира в башню и бросил в люк лимонку. Два танка удрали, не отстреливаясь. Ликвидацию танков без прикрытия пять человек провели без потерь.

Только редко доставалась нам такая удача и радость, чтоб наша взяла! Отступая, мы потеряли счет дням. В первый бой мы вступили утром 26 июня. Прикрывая отход подразделений, групп и убегавших граждан, Борисов мы оставили немцам 1 июля.

Действительно, там «деревья не растут, птицы не поют», люди, скот в панике убегают, а раньше всех дикие звери уводят и уносят свои потомства, потому, что заранее чувствуют беду.

Вскоре немцы форсировали реку Березину и сначала быстро пошли на восток.

Нас много раз, не помню сколько, придавали то одной дивизии, то другой, менялись и номера армий. Выскакивая из окружений, неоднократно действовали самостоятельно.

Несколько раз мы пополнялись за счет отступающих, а отвоевали только одну неделю. Кстати, немецкий танк, в который Семён опустил лимонку, оказался исправным, и тот же Сеня на нём сжег его собрата и снёс башню у другого. В бою он был контужен, (55) 3 дня пробыл в санбате и вернулся совсем глухим, всё понимал по жестам. Погиб он под Ельней.

Сказали, что погиб комиссар, поднявший нас в первую удачную атаку. Жалко очень! Наш Настоящий Человек!

Отступая, похоронить многих не удавалось, но могу поклясться, что все ушли с честью и достоинством. Иных среди нас не было. Хотелось бы всех поимённо назвать, да список негде взять. Вечная им память!

Происходящее в 41 и 42 годах, как правило, осталось безвестным, а потому очень многое до сих пор никому не известно. Разве только поисковики что-то находят. Тогда эти пеналы (смертные медальоны) редко кто имел. Я никогда не имел, и в частях, в которых служил, участвуя в боях, их не было, да из них очень многого, чрезвычайно важного узнать-то и не представляется возможным, остается только догадываться. Как правило, свидетели отсутствуют, или, что еще хуже, скрывают или умалчивают по известным им причинам, не всегда для них положительным.

Отступающие рассказывали, что в районе Гомеля кавалерийская группа генерал-полковника 0.И.Городовикова прорвалась и надолго сковала танковые соединения немцев. Начальство говорило, что мы предназначались в эту группу, однако где-то что-то, как всегда, не сработало. В основном, действовали мы самостоятельно, примыкая к соединениям, не попавшим в окружение, а иногда считались приданными как группа немедленного действия и разведки.

Говорят, что люди ко всему привыкают, однако, к крику раненых об оказании помощи и зову медсестер привыкнуть невозможно. Где-то у Орши нас так поперли по заболоченным местам, что очень многие остались лежать там, в болотах.

Припоминаю такой случай. Когда немного рассвело от мглы и дыма, мы заметили, что наш училищный юморист Жора лежит у гусеницы горящего танка и заметно шевелит ладонью. Как потом разобрались, трое нас с разных мест поползло за ним. Одного бойца я видел. Он замер, потому что недалеко от него был взрыв, а я полз и на вытянутой руке тащил зацепленную на карабине свою  (56) фуражку, она-то получила две пули. Третий из нас уничтожил снайпера. Мы подхватили Жору и вынесли в большую воронку. Плечевую кость его руки зацепило осколком. Жорка потерял много крови, ему было жарко от горящего танка, от него шел пар, попытался хохмить, но не вышло, потерял сознание. Мы отправили его в какой-то санбат.

Всё писать долго, а убивали и калечили мгновенно и постоянно, шла бойня. Иногда казалось, что ничего противопоставить не можем, но все равно, будем мы или не будем дальше сражаться, верили в нашу непременную победу. А как же иначе?

Такая была ситуация: сотни частей, десятки соединений, не одна армия были окружены, разбиты, сотни тысяч красноармейцев и командиров попали в плен. Редким группам и бойцам удавалось вырваться из окружения, а из плена только убегали единицы.

Подходил к концу второй месяц войны, а нас в эскадроне оставалось около 70 человек, причем половина - легко раненные. О чём мы думали?.. А думали мы, что будем ещё крепче держаться друг друга, биться, как говорят, до последней капли крови, и это не лозунг. Обзавелись трофейными пистолетами, для того чтоб в случае безвыходного положения живыми не сдаваться, сохраняя честь комсомольцев и выполняя долг будущих командиров, давших присягу, застрелиться, только ни в коем случае не попасть в плен, а в случае потери сознания, помочь тем же другу.

Слабодушных или трусливых среди нас не было. Некоторые имели по два, а то и по три пистолета, и десантные, и всех европейских марок, по 2-3 лимонки - только для экстренных случаев. Мы представляли собой один цельный неразделимый плотно связанный механизм, а точнее - крепко сжатый кулак.

Война, но и в непрерывных боях каждому человеку необходимо было как-нибудь, но питаться, одеваться, хоть немного спать и отдыхать. И мы пытались не опускаться, держать внешний вид, поменьше подставляться, а побольше истреблять немцев, и иногда это получалось.

Училище нам выделило двух поваров, добровольцев, оба Серёжи. Меньшего здорово ранило. Требовалось его заменить, (57) потому что один не мог справляться. У нас не было отказов, хоть к черту в зубы, каждый был всегда готов, а тут образовался коллективный отказ, но не потому, что это менее опасно, а потому? что никто не умел обеспечить такое большое количество людей едой.

Пока начальство думало и гадало, что же делать, случился такой эпизод. Я стоял, нагнувшись, с обнаженным торсом, а кто-то лил воду на спину. И вдруг на меня что-то упало, вроде, здоровый ком от траншеи, посыпалась земля, Оказалось, что на мне сидела крепкая полуодетая девица и колотила по спине руками. Сняли её, а она рычит, вытаращив глаза. Фельдшер её за два дня привел в норму. А было следующее: в соседней деревне немцы пытались изнасиловать эту девицу, порвали на ней одежду, мать, бросившуюся её защитить, убили, а она вырвалась и бежала больше 5 км, и на исходе сил «оседлала» меня, как могла, колотила, считая, что это враг. Девушка долго плохо говорила и всех пугалась, но зато чистила картошку быстрее, чем оба Сережи раньше, и добросовестно работала. К ней все очень бережно относились. Когда один из отступающих стал похабно вести себя с ней, ему без промедления задали такую встряску, что он на коленях просил её простить его, иначе не пожалели бы пули.

Таяли наши подразделения, хотя, что только было сил, мы врастали в землю, местность была болотистая, цеплялись за каждый пенёк, бугорок. К тому же пошли холодные дожди, плащ-накидки были редко у кого, шинели отсырели и стали тяжелыми. Сапоги у всех протекали. Огонь разведёшь, мину схлопочешь или снаряд. Короче, было скучновато и, кроме всего прочего, я потерял всю подошву. Вроде бы мелочь, не ногу же. Немецкая обувь не подошла, у них очень низкий подъём. Выручил дед.

Мы отбивались уже в последнем доме деревеньки, когда он вынес из подполья новенькие яловые сапоги и говорит: «Один только раз, 50 лет назад, на свадьбе одёваны были. Одевай боец, немцы всё равно отберут или сожгут, а ты на обратном пути заходи и занеси, отремонтируем». Эта шутка по всему отряду разошлась. Дед придал нам столько сил, что еще двое суток этот дом в осаде держали и танк сожгли, два немецких орудия отобрали, и пока (58) снаряды были, они били по своим хозяевам. Жаль, не подвезли ещё снарядов, орудия простаивали.

Однажды мне показалось, что стоит прямо какая-то сплошная звенящая тишина (я сидел в углу траншеи, был слегка присыпан землёй, заряжал второй диск) и больше никого нигде нет, и в голове никаких догадок. Недалеко несколько воронок, а может, они и до этого были, да и вообще не помню, что там было до этого... Меня охватил тогда такой страх, что я как будто совсем ничего не соображаю и остался один. Сейчас невозможно это описать, короче - жуть! Потом появились ребята, а перед бруствером оказалась куча убитых, и опять загудела та же война. Конца и края ей не видно.

Мы всё время передвигались. Отступление - это сплошной пессимизм и иногда устойчивое ожидание: вот сию секунду жить не станешь, а еще хуже - изуродуют, но потом и к этому привыкли. О том состоянии я никогда никому не говорил, прежде всего, чтобы не вызывать подозрений и никого не пугать, но оно не забылось, как многое другое, но пишу об этом впервые.

Наступал октябрь. Подходит мой командир Трусов и говорит, что, мол, нам приказали брать сколько угодно людей и в течение суток доставить толкового контрольного пленного. Вот и задумаешься, как сделать?

В таком отступлении, точнее, паническом бегстве, постоянная разведка невозможна, потому что мотаемся из стороны в сторону, чтобы нанести какой-то отвлекающий удар и самим не попасть под танки. Что же было делать?

Решили, как всегда, выбрать человек 8-10, разделить по жребию людей и пока светло подготовить объекты на доставшемся месте, договорились о четких действиях, а дальше каждому предстояло включить свою «соображалку». Начать предполагалось точно в 4 ночи, одновременно в 500 метрах друг от друга, с ножами и пистолетами, но без стрельбы, нахрапом, так как времени в обрез. Разногласий не было.

Командир-капитан и комиссар с частью отряда обеспечивали встречу возвращавшихся. При открытии противником огня требовалось достойно прикрыть, тогда у нас появилось и 76-мм (59) орудие. Вся эта подготовка была точно выверена: операция была не такая простая, как со стороны может показаться. В принципе всё удалось. Группа Трусова взяла двух: заместителя командира танкового батальона, он был ранен в правую руку и при выводе левой хотел застрелиться, но вышибли пистолет, и вышли из нейтралки. С ним взяли ординарца. Моя группа забрала механика в спальном мешке. Правда, он со своим конвоиром не подружился. Габаритный механик выбил курсанту-кавказцу несколько зубов, а тот разобрался с ним по-своему, вел двухметрового механика с высоко поднятой головой из-за надреза на шее, сделанного чеченским кинжалом.

За аккуратную ликвидацию двух спящих часовых мне заслуженно достался спальный мешок. Вот война и одела и обула. До сих пор не имею таких рантовых яловых (непромокаемых) сапог и такого тёплого мешка. Вот как вышло, не знакомы фрицы с Василием Ивановичем Чапаевым: спать-то на посту нельзя.

Как-то намекали о наградах, но наша группа не была самостоятельной частью. Повторяю, нас все время придавали или передавали туда, где становилось жарко, мы считались на стажировке, награждать - писать, представлять - нас было некому. Пять месяцев, проведенных в непрерывных боях, в льготные тоже не вошли. В архивах документов на нас нет, и уже вообще нас нет, я - последний, случайно задержавшийся.

Ходили ещё два раза за «языками». Готовились долго и тщательно. Взяли ценного офицера и, уже возвращаясь обратно, «пустого» связиста. Два километра отстреливался и нёс бегом и ползком Диденко: он был ранен в ноги, кровью не истёк, жгуты поставил вовремя и правильно - наторел в этом. Врач сказал, что будет жить и бегать, а он всю дорогу порывался застрелиться. Вовремя я у него отобрал браунинг. Подарил ему всю свою заначку, которая представляла огромную ценность: запечатанная пачка махорки, и напомнил наш договор. С трудом нашли санбат и положили его. Но случилось так, что усатый курсант пропал. Всю ночь искали, но не нашли, и еще сутки искали, хотя бы тело найти. Но так ничего не нашли. (60)

И еще раз участвовал во взятии «языка». Неудачно. Нас предал подлец. Недели за три до этого к нам примкнул якобы политработник - учитель истории, такой ретивый агитатор. Он предложил устроить крушение и взять сколько угодно «языков» в селе, в котором часто одновременно сходились эшелоны, двигавшиеся в разных направлениях. В пассажирских вагонах эшелонов с фронта ехали раненые, отпускники и командировочные офицеры. Несколько дней всей группой готовились к операции, но в последние 5-7 минут её отменили. Говорят, что помог нам местный житель, партизан. Он на церкви стал бить в набат, сигналя о том, что мы можем быть окружены.

Погиб один человек и были ранены трое, а могли бы погибнуть все. Мне же в тот раз досталась контузия взрывной волной от снаряда. Высоко подкинуло меня и так шарахнуло левым боком на замёрзший бруствер, что все внутренности перевернулись у меня.

На рассвете увидели, что на верхушках двух высоких деревьев висел растянутый за ноги босой провокатор. Когда, кто и как сумел смастерить растяжку, осталось тайной, но точно не наши, может партизаны или сельчане.

Мы хорошо понимали, что обстановка начала войны выдвинула три важные проблемы:

• необходимо было срочно перевести страну на военное положение;
• не оставить врагу экономические ресурсы, перебазировать на восток материальные ценности, эвакуировать население и организовать выпуск всего необходимого фронту;
• а главное, остановить агрессора.

Великая Отечественная - это не Хасан, Афганистан, Чечня, Грузия и др. Кровь тоже красная, однако, в ходе всех вместе перечисленных войн и конфликтов потеряно ровно столько, сколько теряли мы за один из прошедших 1418-ти дней войны.

Говорю в порядке размышления. Если сегодняшние правители и не попробовали вкуса своей крови, пролитой для защиты Отечества, так может, сообразят хотя бы по следам пятидневной (61) войны, что перед переходом в небытиё, на последней черте туда, фронтовикам необходимо уделить больше внимания и поддержки. Надо это всему народу. Да, всему!

Знайте, в годы войны бойцами и командирами РККА, если исчислять по коэффициенту трудности, были поставлены все спортивные рекорды, да и все театральные и другие виды искусств - ими же. Конечно, они не короли и не цари, но для России абсолютное большинство из них сделали не меньше чубайсов, горбачевых, сванидзе и им подобных, усиленно размножающихся олигархов в фешенебельных яхтах, дворцах и дачах с охраной.

Стоило бы обратить пристальное внимание на достоинство и честь бойцов и командиров. Профессия воина чрезвычайно заслуживает всеобщего признания и глубочайшего уважения, что было и ушло вместе с Советской властью. А это также необходимо всему нашему народу. Всему!

Морозы стояли трескучие, Бились мы под Тулой. Надо отдать должное упрямству и исполнительности немцев - противнику достойному. Не дураки они, понимали, что их песенка спета, но цеплялись, как только могли.

Это была наиболее тяжелая компания Великой Отечественной войны. В ходе её наши Вооруженные Силы, ведя активную стратегическую оборону, нанесли немецко-фашистским войскам и их союзникам большие потери, истощили силы противника, сорвали его планы молниеносной войны, Тут-то остановили гитлеровцев на подступах к Москве. (62)

ГЛАВА З
ТАК НАЧАЛОСЬ КОНТРНАСТУПЛЕНИЕ ПОД МОСКВОЙ

Пусть полуголодные, давно жившие на сухом пайке, мы были счастливы, наступая на запад, даже по 3-5 км в день.

Много было всяких эксцессов, но один запомнился особо. Толстый здоровенный фриц схватил примкнувшего к нам раненого в руку худого старшину, отчаянного парня, подставил ему нож к шее и хотел под его прикрытием скрыться. Я сначала это не видел, мне указали. В анфас стрелять опасно, и я передвинулся, оказавшись к ним с боку, но этот гад крутил старшину. В разгар боя был в напряжении, рука дрожит, а раздумывать некогда, к счастью, левая рука из ТТ не промахнулась. Ее в училище тренировали больше, потому что в коннице правой рубят.

Наша кухня давно стала жертвой артналета, также как штабная повозка и 3 наших последних училищных коня. Ясное дело, перемороженный гречневый концентрат - это еще не сало, но чисто выбритые, с подворотничками, в полном снаряжении, некоторые со шпорами и даже с шашками, как-то спозаранку на радостях устроили немцам психическую атаку со свистом. Убегали они (63) в подштанниках и босиком очень быстро. Проезжал мимо прямо по полю на лёгких санках какой-то начальник в поддёвке, улыбнулся нам, потом говорили, якобы, то был Г.К.Жуков.

Растопили оставшуюся от деревни русскую печку. Варили тушенку с концентратом, кипятили чай, назревал настоящий обед. Я сидел в трофейном «опеле» разутый, дал ногам отдых, что нечасто бывало. Вдруг со стороны бывшей околицы деревни выстрелы и крик: «Якушева убили!» Все, кто как был, я - разутый, бросились туда. Оказалось, Володя, по надобности отошел подальше в низину, присел в прошлогоднюю траву, присыпанную снегом. Спустя несколько минут, рядом оказались два немца. Володя вскочил, правильно, в спущенных штанах, всё на пределе невозможного. Перепуганные немцы дали короткую очередь в никуда и ноги. Мы быстренько догнали их. Вова получил пулю в ягодицу навылет (царапок под кожей). Вот такой конфуз вышел с последним ранением у нас, в корне обеспечивших защиту Москвы.

Вскоре вывели нас из боя, отвели восточнее, туда немцы не дошли. Нас осталось чуть больше 30 человек, около половины, а может и больше, раненые, бинты ребята старались скрыть. В селе люди приняли приветливо, развели по домам. Нам завезли продукты, а мы раздали их хозяйкам. Нам здорово повезло: увернулись от окружения, на ногах остался каждый десятый. Редко кому повезло, великая удача.

По приблизительному подсчету, за каждый день боя в среднем теряли мы 2 человека, погибли около 65 человек, ранены больше 200, несколько пропали без вести. Противник, если считать скромно, потерял 850 человек, 16 танков и др.

Перед наступлением прибыла кавалерия, приглашали, но мы решили и дальше быть пластунами. Подарили нам лошадей, а то нередко приходилось таскать на себе телеги с пулеметами и орудия, если не удавалось найти машин или коней у немцев или брошенных своими.

Мы иногда выкручивались на трофейном питании и ВВ, так как будучи приданными, а чаще примкнувшими к частям или соединениям, сталкивались с начальничками снабжения, которые (64) пытались отказать или ополовинить необходимое количество продовольствия, боеприпасов и др., старались этим показать свою значимость. Но и наши командиры тоже были не промах. Был случай, когда пришлось троих наглецов упаковать и вывести в боевое охранение, одного из них тут же убило, гордый был, не хотел лежать и ползти. После предметного обучения стали честь отдавать не только нашему снабженцу - старшему лейтенанту, но и всем курсантам и сами грузить предназначенное курсантам, притом самое лучшее.

С вопросами субординации у нас со всеми командирами и комиссарами был твердый порядок: приказ - закон, это нам, а им - никогда не заставлять делать то, что сам не умеешь и не представляешь, как сделать. Основная масса курсантов это понимала, теоретически и физически, а спустя короткое время и практически, что мы сильнее и уважаем только их возраст и положение.

Находясь на отдыхе, думали, окончилась наша доля Василисы Кожиной, которая в Отечественную в 1812 г. возглавляла крестьянский партизанский отряд на Смоленщине, помогая Денису Давыдову в изгнании французов. (65)

ГЛАВА4
ФОРМИРОВАНИЕ
(Лейтенанты)

Как стемнело, нас пригласили в баню, специально подготовленную. После того, как отпарились, нам выдали новое курсантское обмундирование. Жалко было расставаться с дарёными сапогами, но они уже прохудились.

Проснулись после первой тыловой ночи, когда еще было темно. Мы в меру возможности подогнали свою форму, помог тут же каптенармус, подшили подворотнички. К рассвету появился бледный полковник Индык, левая рука у него была на повязке. По-простому со всеми поздоровался, поспрашивал о здоровье, о том, о сём и попросил через час после туалета собраться у правления колхоза.

... Сняли шапки, встали на колено, а жители села зарыдали. У многих из нас появилась сырость в глазах. Прозвучал трехкратный оружейный залп. Меня что-то покачивало и подташнивало, как никогда. В правлении были накрыты столы. Предложено было помянуть: сел, выпил, закусил, вышел, уступив место другому, и т.д. Помещение было маленькое. За час до обеда следовало быть на построении.

Построились, Индык зачитал шапку приказа от 5 декабря 1941 года, прошуршал многими листами и посаженым голосом (66) сипло сказал: «Вам всем вместе с отсутствующими присвоено звание «лейтенант». Подпись: «Нарком обороны Сталин». Поздравляю и я вас с заслуженным!..» Все обомлели, уж больно время было тяжелое, и сразу не вспомнили, как и что надо ответить, совсем забыли об Уставе.

Никто не представлял и не задумывался о каких-то назначениях и званиях, а вообще-то, давно считали, что так и будем красноармейцами или курсантами, свыклись с этим. Но тогда целовались, обнимались и поздравляли друг друга. Притом гордились, что «первым погибает взводный».

Главным стало даже не звание, а то, что о нас помнили в училище, отслеживали, как рассказал Индык, наш боевой путь по материалам частей, к которым нас придавали, получали положительные отзывы. В то время это было неожиданным. В боевых листках училища, оказывается, также постоянно вспоминали о нас. Наш комсорг, старший лейтенант, был и собственным корреспондентом. Единственный человек, который за время боёв заболел за день до вывода в тыл. У него болело горло, плевался кровью, говорил, что от зуба, и голоса не было.

На обеде Индык рассказал, что много военных училищ  участвовало в защите Москвы, и только курсантам трех наиболее отличившихся, в том числе и нам, присвоено звание «лейтенант», а остальным - «младший». Был объявлен приказ о дальнейших назначениях. Все отправлялись в Среднюю Азию в формируемые кавалерийские корпуса.

Уцелевшие белоконевцы, от которых осталось четыре человека: два Володи - Островерхов и Якушев, Иван Опалев и я, назначались в распоряжение штаба Сталинградского военного округа. Голубев подарил мне эмалированные кубики и вернул орден «Красная Звезда». Было так заведено, уходя на задание, мы сдавали все документы и награды и, вернувшись, получали назад. У друга Якушева попарились, попробовали спирта, окунулись в ледяную воду и уехали. (67)

В штабе Сталинградского военного округа сразу нас не приняли. Сказали приходить через день-два. В городе текла обычная тыловая жизнь. Мы, воспользовавшись этим, решили немного расслабиться: побывали на экскурсии на тракторном заводе, купили билеты в цирк и хотели сходить в ресторан.

Всё шло нормально до циркового номера с гипнозом. Вышел гипнотизёр и предложил желающим испытать это состояние приложить левую ладонь к правому уху. Наш Иван Михайлович, имея ввиду свой твердый казачий характер, сказал: «Пусть попробует». И приложил ладонь.

Желающих, человек 20, работники цирка вывели на арену и посадили на стулья. Гипнотизёр стал их усыплять. Действительно, Иван и ещё одна девушка дольше других не успокаивались, потом Иван уснул, а за ним и девушка. Артист давал им общие вводные: и они то собирали цветы (у Ивана плохо получалось), то они плыли (Ваня как взял сажёнками...) и т. д.

Затем артист обратился к зрителям с предложением, мол, если есть желающие помочь близким бросить курить или выпивать, то подойдите и покажите, кому и что требуется. В основном, несколько женщин предлагали - отучить курить, а одна - выпивать. Гипнотизёр оставил этих людей, а остальных отпустил. Оставшимся предлагал папиросы «Казбек» и одному - рюмку. Все отказались.

Но тут Володя Якушев подошёл и громко говорит: «А у нас совсем другой случай. Наш друг совершенно не может выпивать - ни капли, помогите, если сможете». Артист отвечает: «Смогу. Но у нас таких случаев здесь в практике не было, и у меня тут такого реквизита нет». Из публики закричали: «А что надо?.. Водки?.. Чекушки с черной головкой хватит?..» И парень вынес. Вовка попытался оплатить, но тот не взял.

На сцене двое: сидит Иван с закрытыми глазами и артист, который держит поднос с полным стаканом и просит: «Выпейте, пожалуйста». Абсолютная тишина. Иван, приоткрывая глаза, тихо говорит: «Что я тебе девочка: пол мести и цветы рвать? То плыви, то пей! Я чуть не захлебнулся!.. Мастер!..» И двинул артиста легонько по лицу, тот упал пластом. Иван развернулся и с замутнёнными глазами, не спеша, пошел на выход, закружились коверные. (68)

Он - руку на эфес... Я Островерхова оставил для выяснения дальнейших событий, а сам с Якушевым подхватил Ивана. Окончилось тем, что основная масса зрителей посчитала этот случай результатом подорванной на войне нервной системы военного. Мы были всем видны насквозь, а отдельные думали: подстава.

Артист отмылся, подштукатурился, вышел, извинился перед всеми и сказал, что виноват только он сам. Потом подошел к нашему Владимиру и просил передать Ивану, что пошутил, а тот говорит, что и Иван пошутил, иначе актёр вряд ли бы встал когда-нибудь.

После цирка Иван не хотел идти в ресторан, кое-как уломали, но он ни капли не выпил и потом нигде и никогда не выпивал. А раньше, до этого, мог, да ещё как, деревья гнулись...

Мы сами дошли до постелей. Чего потребляли и сколько? Не скажу!..

Всё это чистая правда, ни слова вымысла, только сокращено. (69)

ГЛАВА 5
ИЗ ОГНЯ ДА В ПОЛЫМЯ...

Командировочка

В начале апреля вызвал меня помощник начальника штаба (ПНШ-2) (ред. капитан Н.А.Суворов) 110-й кавдивизии. Прихожу, а там меня ждет Володя Рахно. (ред. в списках 110кд не найден) Откуда-то я его знал и раньше, не помню, и вообще сейчас смутно его представляю, но, как видите, твердо помню имя и фамилию.

Зашли с Володей к начальнику разведки, а тот говорит: «Вам командировка. Нужно срочно прибыть на Керченский полуостров в район Камыш-Бурун с задачей контратаковать и развернуть немцев на Старый Крым. Вы не одни, таких - многие сотни. Главнокомандующий созданного Северо-Кавказского направления и войск, сражающихся против фашистов в Крыму, Маршал Советского Союза Будённый собирает в первую очередь конников. Никаких документов вам не будет, там вы только числитесь, на то и разведчики».

Преодолевали мы эту дорогу не в вагонах СВ или хотя бы на БМВ. Мы прошли этот чрезвычайно трудный путь почти весь пешком, а то и ужом, по-пластунски, и в основном, по территории, занятой противником.

Рахно оказался настоящим разведчиком-профессионалом с отличным немецким языком, и мне было чему у него поучиться.

Дорога от Старого Крыма была забита машинами, шла по (70) ущелью, в котором из-за таяния в горах ледников бурлил поток, и были видны только крыши кабин. Мы шли по горным тропам, напрочь забыв про еду, да её уже давно и не было. В машинах, как мы не искали, ничего съестного, кроме брикетов масла, не нашли. Видимо, всё было съедено отступающими и смыто водой. Спали на ходу, еле-еле тащили ноги, спотыкались, но шли и шли... Круги перед глазами, и, казалось, нет этому конца... Потом откуда-то появился боец с трёхлинейкой и помог переступить порог дома. Кажется, было утро, и мы брякнулись кто как мог.

Проснулся, наверное, на другой день из-за огромной тяжести, лежащей на мне. Мы ночевали в двухэтажном домике на краю города Керчи. Наверное, после нашего расселения где-то что-то бомбили, и перекрытие со штукатуркой обрушилось, нежно покрыв нас, но не убив и не покалечив. Я сильно озяб, прямо окоченел весь, меня трясло, зуб на зуб не попадал. Рахно тоже.

Появился наш боец и вручил по малюсенькой сушеной рыбке. Мигом сжевали, облизав каждую косточку. Видимо, до этого голод как-то притупился, а тут возник с новой силой.

Пошли искать руководство и разбираться в обстановке. В основном, армия вышла, кто куда. Было намечено выходить на другой берег, но немало уплыло в Черное море. Задача вышибить противника из Крыма оказалась невыполнимой. Наоборот, немецко-фашистские войска заперли наши армии, часть их устремилась на восток и стала спасаться, форсируя Керченский пролив.

Такого огромного количества людей как в Камыш-Буруне я никогда и нигде не видел, также, как такого безвластия и сплошной анархии везде и во всём. Никакого командования не было. Некоторые из старшего комсостава поснимали шпалы, однако на выгоревших петлицах остались яркие следы от них.

Уже темнело. Глядя в сторону моря, можно было увидеть такое размещение людей: лежачие люди и трупы, потом ползущая масса, далее сидящие и с трудом, на палках и костылях, движущиеся, потом плотно сбившаяся толпа. Во всём этом были дети, старики, женщины - голодные гражданские и военные. А дальше у причалов свободно передвигающиеся большие вооруженные кучки здоровых мужиков и матросов. (71)

Рассказали, что переправа начинается с рассветом и продолжается только в светлое время суток. Ночью переправы не бывает, потому что в проливе мины и обломки затопленных судов. Немец от нас в 20 километрах на дороге от Старого Крыма.

Переночевали, плотно прижавшись друг к другу, и стали дальше наблюдать, поняв, что так просто нам это не преодолеть.

Утром прогулочные, рыбацкие, спортивные и другие посудины стали выползать из Азовского моря. Всё скопище народа рванулось, задвигалось и заорало. Как только судёнышко кормой касалось причала, так люди сразу не просто лезли, а лезли по головам, с ножами и пистолетами, с рёвом, сбрасывая друг друга в воду, так как никакого ограждения не было, и за короткие мгновения ватерлиния уходила под воду. Судно отваливало, а под натиском напиравших сзади люди с причала падали в воду... Много народа поглотило Чёрное море. Загрузка проводилась  с двух или трёх причалов.

Было холодно и пасмурно. «Мессершмитты» после загрузки первого катера шли каруселью, беспрерывно обстреливая и бомбя море и весь берег. Из четырёх катеров, которые мы видели, три утопили, один прямо на выходе, а последний пошел с креном и скрылся в тумане. Насмотревшись, люди расходились кто куда. Мы поняли, что не по нашим нынешним силам преодолеть пролив, хотя бы день надо по нормальному поесть (мы знали, как, если очень нужно, без печальных последствий быстро выходить из голода) и тогда можно было бы рискнуть. Наши боевые и материальные средства представляли собой: винтовку с одним патроном и штыком, пистолеты ТТ с семью патронами, вальтер с четырьмя патронами, часы «Кировские» (при которых весь наш эскадрон и другие фотографировались), учебная лимонка, один грязный цивильный костюм, немецкие меховой жилет и лёгкая кожаная куртка у Рахно, ещё моя шинель.

Горели костерки, в округе всё было сожжено, люди что-то «соображали», а главным образом согревались. Володя Рахно сбросил одежду, разбежался и с причала ласточкой прыгнул в ледяное море. Выскочил пулей.

Кто-то подошёл к Володе и говорит: «Давай погреемся?» Через двадцать секунд он грелся метра за три кувырком, затем  (72) подошли еще двое - и не смогли справиться. Три крепких матроса на спор решили осилить, тогда Володя предупредил, что может быть и больно. Спорили на папиросу с каждого…

Рахно был обычного телосложения, рёбра с мышцами. От борьбы с четырьмя Рахно отказался, и собравшиеся зеваки стали расходиться. Но Володя бросил: «Собирайте пятерку, и с условием: если проиграю, то один завтрак мой, а если все будут довольны, то мне и каждому моему товарищу, то есть три завтрака и пополнее». Минут через десять все разложились: двое держались за головы, третий за голень, четвертый за пах, а пятый, самый заводной, с повернутой шеей орал, что «мы не договаривались шею крутить».

Собравшаяся толпа хором скандировала: «Правильно». Мы по половине флотских макарон отдали детям, и вся матросская команда сделала то же. Боец сбегал на матросский камбуз, представляющий небольшой котёл с большим самоваром, и проверил раздачу.

У Рахно ухудшилось дыхание, надорвался он и простыл. Мы с бойцом и с добровольцами собрали шинели от покойников, принесли издали деревья, брёвна, доски, разожгли большой костёр, напоили Володю чаем. Кто-то дал мяту, и всю длинную ветреную ночь по очереди дневалили, чтоб он не раскрывался, поддерживали большой костёр и грели чай, он его всю ночь пил и мы тоже. Утром подгорела шинель, я задремал, вроде Володе полегчало. Говорил, что без тренировки трудно.

А с другой стороны. Вот мужик-хозяин! Боец замаскировал по паре ложек макарон с тушенкой, подогрел их в котелке. Это обеспечивало норму перехода из голода и шикарный завтрак.

Порешили, что и этого недостаточно. Неизвестно откуда нам придется плыть. Надо что-то существеннее - мясное. Оставив меня на хозяйстве досыпать, «пошли на дело». Поменяли у кока часы, Вальтер и меховушку на буханку-сухарь со вскрытой банкой тушенки и зажили.

Утром народ прибавился, а кухонька и матросы пропали. На первый двухпалубный колесный пароход люди ломились на причале еще тогда, когда он только появился, еще не подошел. Мы (73) решили, что «с волками жить, по-волчьи выть». Пошли так: боец с примкнутым штыком (винтовка на руку), за ним, оберегая его, Рахно, прикрывал всех я с пистолетом на темляке в левой руке.

Как только пароход коснулся причала, сзади на меня навалился здоровенный амбал, я сказал ему: «Еще толкнёшь, отстрелю яйца». Не оборачиваясь, выстрелил ему промеж ног вниз, он отпрянул. Мы заранее договорились, при выстреле вместе гаркнем: «Разойдись!» До этого толпа орала, а тут после нашей команды притихла и борьба не стала ошалелой. Видать, всё было, а такой дружной команды не слыхали.

Во время движения передо мной оказалась женщина в военной форме, падающая с причала, я схватил её сзади за портупею двумя руками, крикнул Рахно, он поддержал её, сдвинув толпу влево. Пока они влезали, мне не осталось места, и пароход отвалил. Меня выпихнули, не раздумывая, я бросился в воду, одной рукой схватился за канат, другой за цепь. Из воды меня вытащили.

Погода была пасмурная, море шевелилось на пару баллов, моросил дождь, дул сильный ветер. Мы с Володей кричали, звали бойца на пароходе, но безуспешно. После окунания попробовал выстрелить. Получилось, но боец так и не отозвался...

Подумал уж, может, пронесет. И тут же троица на бреющем принялась нас расстреливать в упор. Мы с Рахно залезли на корме за буфетную стойку.

Пароход, хлопая колесами, приближался к большой земле. Вроде, прошли половину пролива. С обеих сторон берег не просматривался. Только несколько отжал одежду, как что-то звонко щелкнуло и.., мы с Володей оказались в воде.

Плыли рядом, забирая левее, понимая, что течение из Азовского может вынести нас в Черное море, и тогда всё. Придерживались за стойку, но она потихоньку тонула. Казалось, играет "Интернационал". Иссякали силы, казалось, что мы гребём, гребём, что есть силы, но всё на одном месте. Слизистые и раны нещадно жгло от соли, тело отмирало, от холода стало отключаться сознание, по очереди вытаскивали друг друга. Стало темно, а я тащу Рахно. Всё. Больше не могу, сгибаю ноги, а под коленями галька. (74)

Выполз, вытащил Володю. Положил на своё колено животом, нет сил его гнуть, но появилась ярость, и вода пошла не только из него, но и из меня тоже. Я гнул, ломал, массировал и качал сердце, руки, ноги его. Честно скажу, уже пропала надежда, совсем не надеялся. Сил совсем никаких не стало. Всё!..

С досадой, со злом, обеими руками, сжатыми в кулак, и на прощание со всей силы ударил его по загрудине - и мне повезло, фонтаном из него пошла вода. Он закашлял, а от меня пар валил и, видно, тоже улетело сознание. Только очнулся от удара по щеке и говорю: «Больше не буду откачивать».

Хотите верьте, хотите нет, но и в таком состоянии мы, лежащие, обессиленные, замерзающие, и хохотали.

Медики скажут: при таком переохлаждении жить нельзя, а мы живём.

Вылезли наверх, стучались во все двери, но в дома никто не пускал, говорили, что нет места. Просились в сарай, в ответ - у нас одни женщины или просто не открывали.

Представьте, в каком состоянии волочились мы по Тамани. Насквозь промокшие, замерзающие, с нас текло, дождь не унимался, голодные, короче - пропадающие.

Впереди в открытом окне показался свет, там оказалась милиция, несколько человек толкались вокруг неё. Обратились к дежурному, устрой на ночь, а он говорит: «Никто дверь не откроет, а вламываться мне не положено. Вижу, лейтенант, пролив прошли, мало кому это удаётся. А тут казаки не пустят. Сегодня, говорят, немецкие танки со стороны Феодосии подошли. Майор собрал духовой оркестр и с «Интернационалом» повел весь народ с арматурой на танки, и они попятились... А я чем могу, помогу».

Снял с керосинки чайник, налил нам по кружке кипятка, дал по кусочку сахара и по закрутке табака. Выпили, закурили и стоим вместе с казаками, материм всю преисподнюю. (75)

Страх

Подошла маленькая женщина, пожурив нас за ругань, сказала: «Пойдёмте, я вас устрою на отдых, тут близко».

Пошли, а я по привычке ориентируюсь: зигзагами водит, по комкам замёрзшей грязи, может, думаю, она выбирает, где ей посуше. Заходим, света нет. Встала бабка, поставила на стол кружки, махотку молока и полбуханки хлеба, сказала: «Чем рады» и ушла. Володя мне: «Молоко не будем, кипятком сушняк смыли».

Женщина Володю определила в первой комнате за печкой, а меня с другой стороны печки в большой комнате. Там было два окна, у противоположной стены стояла кровать, а в ногах ещё одно окно. На ощупь чувствую: белье накрахмаленное.

Женщина сказала, что они спят в другом месте и хотела уйти. Я попросил у неё ножницы или нож, чтобы срезать голенища сапог, потому что ноги отекли, а подошвы остались в «моём имении Владиславовка», у Старого Крыма. Она бритвой быстро разрезала по шву голенище и ушла. Сейчас речь пойдет о нижнем белье, кто смущается, пропустите, пожалуйста. Хорошо было бы снять брюки, но там стерся весь уток у кальсон, а может и часть основы. Снять-то сниму, потом не надену, а брюки жесткие. Поэтому лёг в сырых брюках с остатками кальсон. Портупею и лейтенантскую гимнастёрку с орденом повесил на задвижку над собой. Настолько сильно устал, веки слипались, а заснуть не мог, крутился, вертелся, а сна нет и нет. Думаю, буду лежать тихо, спокойно, может, согреюсь и засну, но как-то тревожно было.

Вдруг вижу на фоне окна: кто-то, сдерживая дыхание, подползает ко мне на четвереньках. Подумал, что показалось, а он вставать начал. Тогда схватил я с вьюшки ремень с гимнастеркой и бросился в окно, которое в ногах.

Не разбирая дороги, босиком, на промёрзших ногах и по замерзшей грязи прибежал в милицию. Там света нет, спят. Светает. Стреляю в раму, три деда выскакивают. Рассказываю и требую: «Бегом за мной!». И они начали гуторить: «Померещилось, приснилось». И пошли разные прочие выдумки. «Перестреляю по одному и "а" не успеете сказать, - кричу я. - Бегом за мной!» Выстрелил в воздух. Пришли. Рахно спит, разбудил его. На моей (76) кровати и на столе ничего нет. Рама выбита, плечо болит, голенища валяются. Меня трясет, такого никогда не бывало.

Все надо мной подсмеивались, да я и сам почти стал как-то не уверен: было ли такое в действительности? Может, от чрезмерной усталости пригрезилось такое...

Владимир, в курточке у него было много карманов и всяких потайных карманчиков, достаёт несколько бумажек сыроватых денег и спрашивает: «Кто принесет, только двойной очистки?» Все подняли руки - способны! Даёт и говорит: «Двойной, я не Владислав, пугать не буду, всё волью за обман, а все остальные - бегом за горячей закусью. Вперёд марш!».

Наконец-то наступило солнечное утро. Пока накрывали стол в большой комнате, милиционеры опросили соседей. Никто не знал этих женщин, но говорили, якобы, они из Крыма, иногда к ним приходили знакомые военные.

Мы, учитывая наше состояние, хорошо зная сами, да и по совету местных знатоков, сначала выпили по бокалу горячего сладкого чая, а перед выпивкой запросили ещё горячего украинского борща. От нашей подготовки все заскучали, но пришла настоящая, яркая казачка, взбудоражила всю честную компанию. Налила себе стакан, выпила его за причину сбора, посоветовала милиции больше не стареть, а то стала падалью пахнуть. И ей в ответ посыпались «комплименты», решали, чем она пахнет?

Потом начали пир. Гулянье шло дружно, включились все соседи при всей милиции Тамани. Появился гармонист, танцы и пляски были в разгаре и чередовались с песнями, частушками, анекдотами и шутками. Главной темой разговоров был я, шутили надо мной, только Рахно молчал.

Один маленький милиционер тем временем всё ходил и что-то высматривал, они со своим другом вскрыли три доски пола в первой комнате, и там оказались четыре трупа молодых людей в нижнем белье с перерезанными горлами. Судя по белью, это были люди из среднего командного состава. Врач сказал, что сначала они были отравлены, а горла перерезаны после, для страховки.

Оказывается, правда: если суждено рожденному сгореть, ему не утонуть нипочем. Мы с казачкой оказались правы. Однако все (77) оставались в раздумье. Было ясно одно, что женщины - предательницы, но зачем так? Много разных предположений было, и в итоге пришли к одному выводу: измученных переправой счастливцев заманивала на отдых маленькая, хрупкая, излучающая доброту женщина. Спасшиеся, как только видели молоко, обязательно с жадностью выпивали его, а оно было отравлено. (Нас же от отравы спас кипяток милиционера.) После морской воды вкус был потерян. Смерть наступала быстро. Потертое, побывшее в боях, но не прострелянное, не запачканное кровью обмундирование, тем более с эмалированными кубиками (значит кадровый) да еще с орденом, поцарапанным осколком - всё это им было нужно для диверсантов. Горло резали, видимо, для страховки и отвлечения внимания обнаруживших. На этом этапе пир окончился. Все сразу слиняли, извиняясь за шутки и поздравляя меня, что, мол, ещё раз народился и остался жив.

Отлично выспавшись, получив в подарок две пары ношеных кирзачей, мы собрались возвращаться, не солоно хлебавши. Напоследок побеседовали со смершистами, они сказали, что подобное не впервые. Аналогичные группы диверсантов противник постоянно забрасывал в наши войска и тылы, чтобы сеять панику, особенно в национальных частях, которые тогда формировались. Кто об этом узнает? Всё из памяти стерто.

Так мы оказались на финише операции, стоившей жизни сотни тысяч людей, проведенной «мастерами военного искусства» маршалом Куликом и армейским комиссаром Мехлисом, которых по неизвестной причине не лишили жизни на лобном месте.

Без особых приключений мы вернулись в дивизию практически перед началом выхода полков на реку Дон. Кое-кто всё же узнал, что я был в Крыму и шутя, спрашивал: «А как массандровские вина? Не изменились» или «Чебуреки не подешевели?»

Я сейчас даже не помню, куда девался В.Рахно, так же как и то, откуда он взялся, но знаю, что всё это возможно было пережить только в связке с ним. Он был старше меня лет на пять-шесть. Нам не хватило времени поделиться биографиями, но мы жизнь спасли друг другу. (78)

ГЛАВА 6
ОТСТУПЛЕНИЕ С ДОНА И ГОСПИТАЛЬ

На Дону мы застопорили продвижение противника дней на шесть, и это дало возможность, прежде всего, ликвидировать страшную панику (ред. отступавших частей ЮФ). (Потом остатки 110-й кавдивизии также в панике разбегались. И говорят, что собирали их по степи широкой.) (ред. 110кд после организованного отхода за Маныч, также влилась в поток войск Южного фронта, отступавших к Кавказу - фраза составлена по слухам о дивизии, т.к. Хитров с 26 июля с дивизией контакта не имел)

В Подольском архиве, как и о 41-м годе, отсутствуют данные о 110-й Калмыцкой кавалерийской дивизии и об Отдельном кавалерийском корпусе.

Я же после двух ранений был, как говорили, смертельно ранен в третий раз, но через целую серию чудес выжил. Целый ряд читателей и товарищей задают вопросы, на которые у меня нет ответов. Поделюсь с вами, может, поможете. Глядя со стороны? удивительно и действительно странно, что один обычный человек может вынести столько непредсказуемого, непредвидимого и непреодолимого, сколько пережито.

Впереди предстояло ещё кое-что: ранним утром 28 июля 1942 года карманное зеркальце размером в спичечный коробок упало торцом в пыль траншеи и разбилось. А в конце этого дня на Дону, у переправы через Старый Дон к хугору Морозову, в рукопашном (80) бою с засевшими в засаде немцами я был «смертельно ранен», как мне твердили врачи, в голову разрывной пулей выстрелом в упор. Почему, лишившись подвижности и зрения, почти трое суток пролежав в поле низкорослой пшеницы на нещадной жаре, солнцепёке, с забитыми грязью и пылью ртом и носом, совершенно обезвоженный и истекавший кровью, сочившейся из раны в голове, я выжил? У меня не разжимались зубы, и я, когда изредка приходил в сознание, мог только шептать. Кормили через зонд. Спасая от напиравшего противника, меня сначала вынесли на руках, а потом везли разными средствами: на конных повозках, автомашинах, в теплушке поезда на расстояние более тысячи километров дольше месяца. И я остался живым. Почему? Видимо, помогли молодость и железная воля жить. Но этого было мало... Мог ли выжить человек, который перенес всё указанное, а сейчас при отсутствии стереоскопичности из-за одного глаза, с катарактой, кистой, обладающий половиной зрения, работающими в полсилы рукой и ногой, перенёсший пять инфарктов, имеющий аневризму? Мог ли? И как? Видимо, человеку дано силы больше расчётного. Я об этом не задумывался. А вот как собрал всё «до кучи», то и сам удивился.

Когда вышла первая книга, была несколько смущена медсестра Эмма Трунова-Агашкова. Действительно, она в моём спасении занимала если не всё, то центральное место. Да, в Куберле у меня всё (81) отключилось, температура за 40, и буквально на последнем вздохе она увела меня от смерти. Правда, в моём спасении принимали участие многие, но я запомнил только её имя.

Нашел я её через 60 лет. В поиске помогали бывшая телепередача «Забытый полк» и газета «Совершенно секретно». Украина, по представлению нашей Международной уникальной организации фронтовых однополчан, справедливо наградила патриотку боевым орденом «За мужество». В Алчевске - городе, где она живёт, областном Луганске, а также на 6-й программе Москвы создали посвящённый ей цикл мероприятий.

Я не говорю о врачах, которые считали, что я - не жилец, и вместо оказания помощи, не желая потрудиться, махали рукой, не представляли места для погрузки в транспорт для эвакуации, Но были и настоящие доктора.

Куда же делись такие сёстры и санитарки, которые были в войну? Куда? (82)

(105) ЧАСТЬ 5

ГЛАВА З
АРМИЯ МОЯ, КРАСНАЯ И СОВЕТСКАЯ

С рождения 85-й год я её воспитанник, а она моя ученица. Её успехи меня радуют, а неудачи и промахи огорчают, я не могу спокойно к этому относиться.

Служил и работал я в армии с людьми, которые в основном исполняли девиз: «выдержка, мастерство, мужество», и в гражданке так же, а дружили так, что друг готов был отдать душу за друга. Это не только в войну, но и до сих пор.

Никого не поучаю, но возмущаюсь наравне со своими друзьями и однополчанами.

Всегда возникает один вопрос ПОЧЕМУ? Почему равнодушие? Почему думаем задним умом? Никогда не спрашиваем народ, а он армию содержит для обороны своей страны России на свои кровные, а не для экспериментов и опытов.

Считаю себя вправе спросить.

И поэтому, не стесняясь, пишу, как говорю, а говорю, как думаю.

И сейчас внезапные для народа осетино-грузинский конфликт и кризис заставили даже самых аполитичных граждан задуматься, не только о внутренних, но и о геополитических проблемах нашей страны. (106)

Действия России были вынужденными, вызванными необходимостью спасения осетинского народа от физического уничтожения, от развязанного бандой Саакашвили геноцида, от действий, подобных преступлениям гитлеровцев с их планом «Ост» по уничтожению людей на территории СССР.

Это фактически наши враги, живущие по законам волчьей стаи, где главный аргумент в споре о справедливости - сила.

Двадцать лет нас убеждали, что кругом друзья, и под видом реформ власть разрушала свои же вооруженные силы. Например, авианосец с современным вооружением продали по цене металлолома, а поставку в войска 30 танков провозглашали крупнейшим достижением года. Но сейчас, вроде, опомнились.

Больно перечислять все: уничтоженные высокотехнологичные виды промышленности, похороненную былую славу авиации и космонавтики, ликвидированные по требованию США, имеющие стратегическое значение базы на Кубе и во Вьетнаме и многое другое.

Тяжело сознавать, что защитники Родины у нас поставлены на самые нижние ступени социальной лестницы. Очень стыдно!

Люди сегодня вдруг обнаружили, как далеко они находятся от рекламируемой стабильности. Многие впервые поняли, что проблемы с мизерными пенсиями, низкой зарплатой, бесправием и т.п. являются мелочью по сравнению с судьбой самой России, целиком зависящей от мощи её Вооруженных Сил, от утерянной продовольственной безопасности, от разрушенных науки, образования и промышленности, от уничтожаемой национальной культуры страны и строя.

Рядом с нами несётся вперед народный Китай, мчится по дороге, на которую его вывел Советский Союз. Как и мы в советское время, он форсировано прошел путь от деревянной сохи до космоса, достигнув невероятных успехов в экономике, науке, образовании и даже, как показала минувшая Олимпиада, в спорте.

Пусть двадцать лет назад наши пути разошлись, но под руководством коммунистов китайцы строят социализм, а мы - пещерный, бандитский капитализм. (107)

Однако не для этого я воевал, служил, работал 69 календарных лет, будучи инвалидом, голосовал в составе 74-х процентов населения в проведенном референдуме за сохранение страны и строя.

Советское прошлое подвергается постоянному надругательству. Забыв, что все мы, такие умные, вышли из него, сегодня стали удачливыми за счет него.

Нам обещали светлую жизнь через год-два, потом через 3-4, а теперь сетуют на то, что и двадцать лет в историческом плане - всего лишь миг.

Сколько миллиардеров ещё надо вырастить и сколько миллионов душ загубить, чтобы признать пагубность навязанного нам курса? В то время, когда нас стремятся превратить в сырьевую колонию Запада, следует сделать поворот к принципиально новым подходам в политике, вспомнить о своём народе. Народ России надеется на такой поворот и ждет его.

Всего лишь пять дней войны Грузии с Россией показали, кто есть кто. Главными террористами в мире являются США и блок НАТО. И спасибо, что это осознало не только большинство простых людей, но и наша власть, конечно, если ее заявления искренни, а не являются очередным пропагандистским трюком.

Впервые людям показалось, что власть с ними, что она наша, российская.

Россия к большой войне не готова, это касается, и экономики, и армии, которую превращают из «непобедимой и легендарной» во  что-то никому непонятное.

Если перед лицом опасности для страны наметившееся единение власти с народом окажется фикцией, гибель России, станет неизбежной. Народ уже не простит всех преступлений и предательства тем, кто будет по-прежнему выражать интересы не его, а олигархов.

России как воздух необходимо справедливое решение социальных проблем, ликвидация драконовской избирательной системы, невиданной коррупции и произвола чиновников. Используемые в интересах США средства стабфонда и вывезенные олигархами несметные богатства должны быть возвращены. (108)

Сложившаяся ситуация показала, что Россия осталась без широкой поддержки союзников. Одних предала наша либеральная власть, как, например, Кубу, а другие не спешат попасть в объятия чубайсов, абрамовичей и прочих. Бывшие республики СССР не горят желанием войти в состав Федерации из-за нашей непривлекательности для их народов. Стоит ли связываться со страной, которая при несметных природных богатствах по всем социальным показателям находится среди самых отсталых в мире? Русским людям стыдно за отношение своей власти к Белоруссии.

Август 2008 года стал моментом истины не только для власти, но и для народа. Все увидели разваленную армию с проклинающим свою судьбу офицерским корпусом и «золотой миллион», готовый пустить с молотка всё, что еще осталось от великой Советской России. Люди поняли, что дальше так жить нельзя. Власть должна перейти на сторону народа.

Народ ждет не пространных рассуждений на темы свобод, права, борьбы с коррупцией, а конкретных дел, очередных решительных шагов и выверенных решений, таких, какими стали последние действия России на Кавказе, а главное - одновременного интенсивного развития промышленности и сельского хозяйства.

Этому не грех поучиться у И.В.Сталина, которого и ныне народ России считает самой выдающейся личностью в истории страны, да и не только наш народ.

И вот грянуло 14 октября 2008 года: министр обороны анонсировал грядущие перемены в Вооруженных силах. Всё уложилось в два пункта: общее сокращение численности и сокращение офицерского состава.

Любая реорганизация вооруженных сил болезненна. Но когда это накладывается на ускоренное кадровое «обновление», неизбежна потеря управляемости. В состоянии нестабильности военный организм находится уже давно. При таком раскладе человек в погонах озабочен вовсе не службой. Все думают о своем, о личном: кого в этом таежном гарнизоне выкинут без выходного пособия, пенсии и жилья, меня или сначала его? Предварительные итоги «реформы Сердюкова» вводят в ступор: подобного кадротрясения (109) в мирное время наша армия не знала года этак с 1937-го. И более всего шаги «модернизаторов» напоминают набор мер по предотвращению... военного переворота.

Но кардинально-то проблема не решена - ни военная, ни политическая.

Очень жалко мне тех, кого «уходят» из Вооруженных Сил, еще жальче тех, которых оставляют. И плакать хочется о тех, кто конкретно творит Урезание.

3 февраля в Госдуме прошел «круглый стол» по проблемам военной реформы и обороноспособности Российской Федерации. Среди его участников - военачальники, депутаты Государственной думы, ученые, специалисты военно-промышленного комплекса. И в этот раз генерал-полковник, президент Академии геополитических проблем Л.Г.Ивашов отмечал, что ведущие страны мира сегодня увеличили военные расходы на треть. Запад кардинально изменил соотношение сил в свою пользу. США и их союзники совершили качественный отрыв в военных технологиях. Сегодня они используют оружие пятого поколения, тогда как на вооружении Российской армии стоят всё ещё советские системы, представляющие в лучшем случае третье поколение. 24 августа 2007 года США провели успешные испытания кибероружия, которое позволяет на расстоянии выводить из строя компьютерные сети.

Россия утратила возможности для поддержания военного паритета, создания ударных группировок. ВПК сегодня представляет собой не единую систему, а набор предприятий, ориентированных в основном на зарубежные рынки. Так называемая российская элита ведет себя преступно небрежно. В качестве примера Л. Г.Ивашов привел действия компании «Норникель», которая продает весь производимый ею кобальт в США.

Что касается так называемой военной реформы Сердюкова, то она не отвечает ни на один из современных вызовов безопасности России. Планируемая ликвидация армий, дивизий и полков -бездумная и бесполезная. В результате в Вооруженных Силах останутся всего около миллиона военнослужащих, но их будут обслуживать 800-900 тысяч гражданских специалистов. (110)

Л.Г.Ивашов сделал вывод, что власть сегодня сдает все наши позиции.

Генерал-майор Б.С.Третьяков подчеркнул, что существующая военная доктрина России не исходит из оценки реальных угроз, не определяет состав сил и средств, необходимых для противодействия им. Прежде всего, отсутствует план перевода страны в случае крупномасштабного конфликта с мирного на военное положение. По мнению Б.С.Третьякова, восстановление обороноспособности страны возможно только в случае полной национализации предприятий ВПК. Что касается передачи тыловых и медицинских служб Вооруженных Сил различным ОАО, то это приведет к их коллапсу.

Он отметил, что в ходе «реформирования» армии появится колоссальное расслоение по материальному признаку в офицерском корпусе. Младшие попадут в рабскую зависимость к старшим, так как тем будет предоставлена возможность произвольно выплачивать денежные вознаграждения.

Упразднение армий, дивизий и полков приведет к развалу Вооруженных Сил, а планируемая ликвидация ряда управлений Генштаба - к параличу его деятельности. Результатом «реформы» станет полная неспособность России к отражению внешней агрессии. В связи с этим генерал Третьяков предложил создать в Государственной думе рабочую группу по контролю за происходящим в Вооруженных Силах.

На «круглом столе» также выступил заместитель председателя Комитета Государственной Думы по конституционному законодательству и государственному строительству, лидер Движения в поддержку армии, оборонной промышленности и военной науки В.И.Илюхин, который назвал планирующуюся реформу последней. После неё у России Вооруженных Сил просто не останется и их придется создавать заново. Но не стоит взваливать всю вину за это на министра обороны Сердюкова. Он лишь безропотный исполнитель.

Адмирал флота В.Е.Селиванов, начальник Главного штаба ВМФ в начале 90-х годов, назвал состояние отечественного ВМФ (111) безвозвратным. По мнению адмирала, флот надо не реформировать, а создавать заново.

Летчик-космонавт, дважды Герой Советского Союза, заместитель председателя Комитета Государственной Думы по обороне С.Е.Савицкая отметила, что процесс развала Вооруженных Сил начался еще при Михаиле Горбачёве, тогда численность армии была сокращена с 4 млн. до 2 млн. человек. При Ельцине произошло сокращение до 1,2 млн. Проводящийся с конца восьмидесятых годов курс не меняется и сегодня.

Однако далеко не все военные это понимали и понимают. Кое-кого из руководителей Вооруженных Сил просто купили, другие боялись потерять свое место, а результат - известен. Армией сегодня фактически руководит Минфин. Хочет - выделяет средства, хочет - нет. А в этом ведомстве, которое возглавляет Кудрин, по-прежнему сидят сторонники либерального экономического курса, наследники Гайдара и Чубайса. Но нельзя снимать ответственность за происходящее и с министра обороны Сердюкова. Он хотя и не является самостоятельной фигурой, должен отвечать за свои действия.

С.Е.Савицкая выразила сомнение в том, что руководители государства прислушаются к рекомендациям сегодняшнего «круглого стола». Они сознательно ведут Вооруженные Силы к уничтожению. И об этом надо говорить открыто.

Также выступали генерал армии П.С.Дейнекин, главком ВВС в 1991-1998 годах, полковник А.И.Хюпенен (войскаПВО), полковник Б.А.Фомкин (преподаватель ВВИА им. Жуковского), полковник П.Г.Белов (ракетные войска стратегического назначения), депутат Госдумы С.А.Багдасаров (фракция «Справедливая Россия»).

Видно, для нынешней элиты военная корпорация потенциально опасна.

У офицерского корпуса армии ещё и большие претензии к другим корпорациям силовиков, которые получили всё.

Претензии и амбиции армейского генералитета и офицерства никто в Кремле, конечно, удовлетворять не собирается. (112)

Похоже, именно этой цели и призвана служить так называемая «военная реформа».

Искоренить коррупцию в армии (ровно, как и в стране) можно только одним способом - принять такие же жесточайшие законы, как в Китае. И сажать на нары даже за сторублевую взятку. Тогда проблема сокращения армии на 200 тысяч офицеров решится сама собой. Но боюсь, что тогда не хватит тюрем для чиновников.