Сорок четыре года на боевом посту
(Воспоминания разведчика 33 гв. сд)
ПРЕДИСЛОВИЕ РЕДАКТОРА.
В детстве мы мало интересовались прошлым вообще, а военным прошлым своих родителей – в частности. Отцы и многие матери детей нашего послевоенного поколения в своём большинстве – участники Великой Отечественной войны, или, во всяком случае – трудового фронта. Что мы знали о них, когда были детьми? Да почти ничего. Собственно говоря, даже понять-то всё величие их борьбы, все опасности, лишения, боль и горечь поражений, ранений, потерь товарищей, друзей, радость Победы, гордость за свою Родину и даже то, что уцелел… Разве можно было всё это понять, прочувствовать и оценить в детстве? Конечно же, нет. А жаль, очень жаль, до слёз жаль! Ведь уже нет их никого, наших родителей, дедушек и бабушек, хлебнувших каждый своего, лиха той ужасной войны. Один из них, уже ушедших воинов, отстоявших наше с вами будущее – отец моей одноклассницы и подруги детства Анны Барковской - замечательный Человек и Воин, прошедший войну в разведке и лично многократно смотревший в глаза смерти, благодаря высочайшей своей подготовке и профессионализму не давший ей победить себя, внёсший неоценимый вклад в общую Победу нашего народа над Германским фашизмом – старшина Барковский Иван Григорьевич. То, что я знал его лично в своём безоблачном детстве, меня, конечно, радует. Но что я о нём знал? А другие наши пацаны и девчонки – так же. Но, слава Богу, он сумел сделать неоценимый для всех нас и будущих поколений (не только для своей внучки) подарок: он написал о своей жизни и борьбе – ничего не утаивая и не приукрашивая, без излишнего пафоса и абсолютно без фанатизма, скупо - о родной партии или Сталине. Он боролся не за партию или её вождя – за свою семью и народ, свой дом и Родину – ту, которую ему Бог дал. И он её всегда любил, лелеял, защищал так, как это может сделать только верный и Богохранимый сын.
Мне захотелось, с разрешения дочерей, чтобы эта его книга могла быть прочитана не только детьми и внуками Ивана Григорьевича, а многими другими нашими соотечественниками, которые чтут Историю нашей Родины и её Героев, не получивших геройских звёзд и высоких званий, но надёжно защитивших нашу землю от коричневой чумы. Наш герой – один из миллионов воинов, победивших и выживших, отдавших все свои силы и помыслы служению своему народу. Вечная Слава и Вечная Память Герою Великой Отечественной войны, орденоносцу и Хранителю правопорядка И.Г.Барковскому!
Часть 2. ИСПЫТАНИЕ ОГНЁМ.
Хотя я и ждал этого дня, мне стало как-то не по себе: но в душе я был, всё-таки, рад уйти в Армию – работа в Райфинотделе мне не нравилась. На другой день все финансовые дела я сдал финагенту Кошелеву и начал сборы для отъезда в Иранский Райвоенкомат. 16 августа 1940 года возле нашего дома собрались все комсомольцы – мои друзья, девчата, моя невеста Мария Марковна Вышеткина, собрались все родственники и знакомые. Отчим к этому дню приготовил несколько бочонков крепкой самогонки, были накрыты столы. Гости, как обычно – много пили и желали мне исправной службы. Моя невеста заливалась слезами, я как мог её успокаивал. Я бы до этого на ней женился, но отчим от всего сердца посоветовал мне сделать это после военной службы. Как выяснилось позже, я правильно сделал: уже на первом году моей службы моя Мария вышла замуж за стрелка из Краслага…
К 16 часам мы, шесть алгасинских парней, прибыли в Райвоенкомат согласно полученных повесток. Перед новобранцами – а нас оказалось более двухсот человек, военный комиссар произнёс горячую и задушевную речь, просил нас защищать Родину не жалея себя и своей крови. Нам было как-то странно, что седой полковник так нас призывает, как - будто нашей Родине грозит страшная опасность. Военком, видимо, знал, а может просто чувствовал своим партийным сердцем, что именно нам придётся отстаивать завоевания Октябрьской революции, завоевания наших отцов и дедов.
РАЗДУМЬЯ ИЗ 21 ВЕКА…
… Каких дедов??? Все же они были слугами Царя-батюшки…
Выступили так же секретарь Райкома ВКП(б) и комсомола, Председатель Райисполкома. После их речей нас строем увели на железнодорожный вокзал, посадили в вагоны и отправили в Красноярск. По прибытии – помыли в бане, посадили в товарные вагоны с нарами, и уже около 8 часов утра мы вновь прибыли на… Иланскую! Железнодорожники быстро сменили паровоз, и через минут 15 мы тронулись в далёкий путь на Восток.
… Это было 18 августа 1940 года. Проезжали мы красивые рощи, боры, ельники, горы и долины, и казалось, что конца пути не будет. Однажды ночью произошло резкое торможение состава, я вылетел с нар и ударился головой о стенку вагона, и у меня моментально выросла на голове шишка, по форме напоминающая «рога»! В вагоне возникла толкотня и неразбериха, а двери вагона были снаружи закручены проволокой. Наш состав медленно тронулся в обратную сторону, задним ходом. Вскоре мы прибыли на небольшую станцию, где эшелон поставили в тупик. Мы там простояли до утра, после нас покормили и помыли в бане. И только в бане от одного железнодорожника нам стало известно, что какие-то вредители пустили по одноколейной дороге два состава навстречу друг другу: наш и другой воинский эшелон с демобилизованными солдатами. Враги пытались сбросить в озеро Байкал сразу два эшелона с живой силой!
Когда мы днём проезжали по этому месту у меня мороз пошёл по коже: поезд двигался по крутому берегу Байкала, а высота обрыва была метров тридцать-сорок! Здесь какие-то враги Советского строя приготовили нам могилу – может быть, немецкими или японскими; этого мы так и не узнали. Как потом рассказывал сопровождавший нас офицер, машинисты вовремя заметили друг друга, начали подавать тревожные гудки и экстренно тормозить. Благодаря их сноровке и опыту составы были остановлены в нескольких метрах друг от друга. Конечно, очень многие имели после этого шишки, ушибы и царапины – мы были живые! Как бы там ни было – беду пронесло, и мы приближались к Владивостоку.
Однажды поезд остановился у какого-то заливчика. Мы высыпали из вагонов и бросились к воде, так как перед этим нас хорошо покормили селёдкой. Но, увы! Вода оказалась горько-солёной! Лично я, с четырьмя классами образования, даже не знал, что есть на свете и солёная вода…
Эшелон подошёл ко II Речке, нас выгрузили и разместили по палаткам. Удивительно, что у нас в Сибири в конце августа уже шли дожди, и бывало прохладно. А здесь, во Владивостоке, было солнечно и тепло!
На следующий день сводили в гарнизонную баню, которая была на Китайской улице, помыли и обмундировали, после чего сразу начали усиленно обучать военному делу. Погода в Приморье в сентябре-октябре продолжала оставаться солнечной, а окружающая местность казалась просто сказочной. В лесу было много дикого винограда, лимонника, грецкого ореха на очень высоких и толстых ореховых деревьях. Пальцы были чёрными от орехов, мы неделями не могли отмыть их…
В ноябре месяце прибыли представители Тихоокеанского флота и отобрали большую партию сибиряков для службы на флоте – в эту группу попал и я.
ФЛОТСКИЕ БУДНИ.
Вначале нас поместили в учебном отряде: кормили четыре раза в день и успешно обучали морским наукам. Нас явно украшала флотская форма!
После учебного отряда я попал служить на эсминец «Иосиф Сталин». Пока стояли в заливе Петра Великого или ходили в ближние походы мне всё нравилось. С большим рвением я изучал зенитный пулемёт. Был так же заряжающим зенитного орудия. Но вот по какому-то заданию корабль отправили в Александровск, на Северный Сахалин. Шторм был сильный, так и казалось, что наш корабль перевернёт! Меня изнурила тогда морская болезнь. Конечно, очень многих она мучила, но бывалые моряки нам говорили, что в начале и у них так было, чтобы потерпели и привыкли. Потом погода успокоилась, и корабль стал на якорь. Командиры и старые моряки сошли на берег, посетили тогдашний областной центр Северного Сахалина – город Александровск. Нас, молодых, на берег не отпускали. Над нами, нашим неумением, часто подшучивали не только бывалые матросы, но и младшие командиры.
Однажды я стоял на палубе и любовался нерпами, которые плавали вокруг корабля, высунув головы, и слушали, по-видимому, музыку. Некоторые из них были до того ей очарованы, что высовывали головы из воды совсем близко. Я так увлёкся этим зрелищем, что не заметил подошедшего боцмана Щербаченко, а зря! Это был человек двухметрового роста, широкоплеч был и очень силён, и съедал за обедом две порции. Он на меня гаркнул: «Почему не приветствуешь?» - (в то время с этим было очень строго). Я доложил: «Виноват, не заметил Вас!» Тогда он с усмешкой сказал: «Наряд Вам за это вне очереди! Взять зубило с молотком и перерубить якорную цепь!» – как отрезал. Потом открыл свою кладовку, дал мне скребок, которым сдирают старую краску и ржавчину с корабля, и маленький молоточек в качестве инструмента. Потом подвёл к якорной цепи и показал, где её следует перерубить, а сам ушёл в кубрик.
Я стоял в полной растерянности, не зная, что делать. Как так перерубить толстую якорную цепь, на которой корабль держится?! В это время ко мне подошёл бывалый матрос Журбин и сказал мне, что наш боцман – великий «шутник» и прекрасно знает, что скребком цепь не испортишь. «Но мы с тобой тоже над ним подшутим!» - и Журбин принёс мне пилку по железу и сказал, чтобы я часика через полтора, если боцман не выйдет, зашёл в его каюту, держа в левой руке ножовку. Потом, приложив правую к бескозырке – как положено, доложил ему, что, мол, его приказание выполнено, цепь перепилена и… упала в воду. Посмотрим на его состояние!
Боцман Щербаченко, видимо, уже забыл о своей «шутке» с молодым матросом, и играл себе спокойно со старшиной 2 статьи Елсуфьевым в шашки, а несколько старослужащих и старшин стояли вокруг. Я постучал в дверь кают-компании и, получив разрешение, вошёл и по всей форме доложил: «Товарищ боцман! Ваше приказание выполнено – правую якорную цепь перепилил, и она упала в море!» Боцман вскочил, глаза его расширились: он смотрел то на ножовку, то на меня; потом оттолкнул меня в сторону и опрометью побежал на бак корабля. Только там он пришёл в себя, когда убедился, что цепь цела и якорь на месте. На корабле раздался дружный хохот – видимо, Журбин предупредил многих о своей затее. А у боцмана лоб был в испарине! Он вначале набросился было на меня, но потом сам вместе со всеми хохотал, и всё допытывался, кто это меня научил. Я же стоял на своём - что раз приказ получен не разумный, то сам и решил пошутить. Он мне, конечно, вряд ли поверил… Долго ещё после этого над боцманом подсмеивались!
Когда возвращались с Сахалина во Владивосток и наш корабль снова прихватил шторм, я чувствовал себя отвратительно. По возвращении я встретил штабного работника флота подполковника береговой обороны Арламова, который приезжал в нашу деревню в отпуск к брату и лично меня знал. Поговорили обо всём, и я ему немножко пожаловался, что меня сильно укачивает в море, попросил, чтобы он как-то посодействовал о переводе меня в береговую оборону флота. Он сказал, что знакомые в штабе флота у него есть, и при возможности, он постарается меня забрать в береговую оборону. И действительно, через месяц меня перевели в полк береговой обороны, который охранял морские объекты. В начале службы там я был в Гнилом углу (ну и название!) Владивостока, затем отряд перевели в казармы бухты Горностай. Объекты флота усиленно охранялись от шпионов, диверсантов, которых было очень много во Владивостоке – так нам говорили командиры на многочисленных инструктажах и занятиях.
ВОЙНА.
22 июня 1941 года началась война с фашистами! Вокруг наших объектов установили зенитные орудия, миномётные батареи, пулемёты. Со дня на день ожидалось нападения японцев.
Я попал в миномётную батарею. Сначала был первым номером станкового пулемёта, потом – 82мм. Миномёта и, наконец, наводчиком 120мм. миномёта. Миномётное дело я изучил хорошо, и при стрельбе наш расчёт получал только отличные оценки. Нас усиленно обучали владеть всеми видами оружия: штыком, лопаткой, рукопашной борьбе и приёмам самообороны. Командиры наши не считались со временем – готовили нас воевать по-настоящему. А немец в это время уже подошёл к Ленинграду, Ростову: над Родиной - мы это понимали - нависла смертельная опасность.
Из дома получал письма, где писали, что многие односельчане уже погибли; так, погибли мои двоюродные братья Колбики – Николай, Филипп, Константин, Юлик, Владимир и Николай. На душе было очень печально…
К нам в часть приезжал командующий береговой обороной адмирал Кузнецов и остался доволен нашей подготовкой. Осенью 1941 года были организованы большие манёвры, в которых участвовали все рода войск: корабли ВМФ, самолёты, танки, орудия. Всё было, как на настоящей войне, даже были жертвы. Наша часть отличилась: она была высажена десантом «в тыл противнику», и с честью выполнила задание учений.
За хорошую стрельбу мне, Дорофееву, Бритвину и Гукалову дали увольнительную в город Владивосток, и мы сходили в театр, посмотрели спектакль – это было здорово! Бритвин же – житель Владивостока, пошёл домой, а мы после спектакля решили зайти за ним, чтобы вместе вернуться в часть. В центре города нам повстречался капитан-лейтенант. Мы, строго по Уставу, не доходя до офицера пяти метров, перешли на строевой шаг и приложили кисти рук к бескозыркам – как учили. В ответ офицер нас тоже поприветствовал, но… не всей ладонью, а двумя пальцами! Я обратил внимание на это, сказал товарищам – и они это заметили. Дорофеева мы послали за офицером, а сами – к патрулю. Рассказали о наших подозрениях начальнику патруля. Патруль задержал капитан-лейтенанта, и вместе с нами доставил в комендатуру, где и обнаружили у него поддельные документы! Нас записали и отпустили в часть. В последствие, командование объявило всем нам благодарность за бдительность: благодаря ей был выловлен крупный японский шпион из бывших русских белогвардейцев. Конечно, мы были горды – хоть чем-нибудь смогли помочь своей Родине в такое тяжёлое время!
В феврале 1942 года наш батальон передали в 15морскую бригаду, которая размещалась на Русском острове. Поселили в казармы из красного кирпича и бросили на строительство береговых укреплений. Строили блиндажи, ДОТы и ДЗОТы. Работа была тяжёлая, изнурительная и грязная. Кормили плохо - жиров почти не было, на второе давали чуточку рисовой каши, приправленной урюком. Ребята слабели и выхода не находили. В двух километрах от наших землянок, правда, было поле подсобного хозяйства какой-то воинской части, где рос картофель и капуста. Вот мы и решились, на свой страх и риск, сходить туда ночью. Три раза нам это удавалось: наш командир об этом знал, но делал вид, что ему ничего не известно. Питание наше несколько улучшилось, но, как говорят, аппетит приходит во время еды – в четвёртый раз решили взять с собой наволочки и матрацы. Десять человек – самых ловких и сильных, в 2 часа ночи ещё раз отправились на поле, но увы – там оказалась засада! Когда мы по-пластунски пробрались на картофельное поле и уже изрядно нарыли картофеля, солдаты обнаружили нас и со всех сторон поля подняли стрельбу. Мы бросились бежать в противоположную сторону от нашего лагеря, бросив наволочки и матрацы с картошкой и капустой. Когда я бежал, то сзади, с близкого расстояния, в меня выстрелили и прострелили край бескозырки, но я не остановился, достиг зарослей и залёг в болотце. Солдаты ходили почти рядом, светили фонарями и ругали один другого. Их командир дал команду перекрыть все пути к нашим землянкам. Я очень осторожно поднялся и окружным путём благополучно добрался до своей землянки. Уже рассветало, все мои товарищи оказались на месте. После этого случая мы перестали ходить за овощами…
В июле месяце нас возвратили в казармы. За хорошие успехи по укреплению обороны острова Русский нас стали группами отпускать в увольнение. И вот мы снова в городе Владивостоке. Зашли в гастроном я, Обросков и Журбин – мой старый друг ещё по службе на эсминце и «якорной цепи», он к тому времени уже был переведён в нашу морскую бригаду.
В магазине я обратил внимание на белобрысого верзилу, который залез к женщине в сумочку и вытащил из неё деньги. Дело было в очереди, где жулики создавали специально толкотню, и «под шумок» работали. Я показал Оброскову и Журбину на белобрысого. Женщина обнаружила пропажу и закричала диким криком, причитая, что у неё семья погибнет без карточек и денег; белобрысый с компанией уже направились к выходу. Пришлось встать на его пути, сказал ему: «Отдай, гад, деньги и карточки женщине!» Белобрысый захотел было мне двумя пальцами ткнуть в глаза, но я успел отбить его руку, а сзади ему кулаком нанёс удар в ухо Журбин. Вор упал на пол, из ушей пошла кровь. Второго дружка белобрысого схватил за руку Обросков, одного схватил я и заломил ему руку – ведь мы все трое владели умело приёмами рукопашного боя. К нам на помощь встали мужчины и скоро в гастроном приехала милиция. Лежащего обыскали и нашли деньги женщины и карточки на её семью. У других его «друзей» - тоже были найдены чужие карточки, деньги, финские ножи. Вскоре появился патруль и скорая помощь. Белобрысого уложили на носилки и унесли, других задержанных милиция посадила в машину, а нас забрала комендатура. Тут народ преградил им дорогу с криком, что матросы не виноваты, а человек с десять женщин и мужчин из магазина двинулись с нами в комендатуру, чтобы там нас защищать. Нас записали и отпустили, посоветовав ехать в часть, чтобы жульё не пристало с ножами…
Через некоторое время нам троим была вынесена благодарность за поимку карманников, которые терроризировали население города. Я был очень доволен, что уже трём отомстил за свой позор, когда меня обокрали в вагоне в 1937 году. Я ведь тогда дал сам себе клятву: всю жизнь свою вести посильную борьбу с этими отбросами нашего общества.
15 июля 1942 года мы были подняты по боевой тревоге и в полном боевом снаряжении совершили 60-километровый марш-бросок. В последний раз командование проверило нас на выносливость, и это испытание все мои товарищи выдержали. Мы были полностью готовы – причём уже давно – вступить в смертельный бой с немецко-фашистскими захватчиками: владели тактикой боя, умели идти в штыковую атаку, стрелять без промаха на бегу, прицельно стрелять из ручного, станкового и зенитного пулемётов, миномётов всех типов, бросать гранаты, ставить и обезвреживать мины, владели сапёрной лопаткой и голыми руками могли обезоружить противника. Бригада была полностью вооружена и ждала приказа. А в это время враг рвался к Сталинграду…
20 июля наш батальон подняли по тревоге. Нам было приказано окружить рощу и задерживать всех, кто будет выходить из неё, а кого не удастся задержать – стрелять! Рассвело. Из рощи никто не выходил, днём прочесали каждый кустик – никого не было. Как позже стало известно, солдат из караульной роты, алтаец, получил от своей сестрёнки письмо о том, что его жена встречается с соседом. Солдат, стоя на ответственном посту, прострелил себе кисть руки и поднял тревогу, сказав, что на него напал человек и хотел его убить. Солдату поверили и подняли весь батальон. Когда в роще никого не обнаружили, за солдата взялся следователь военной Прокуратуры, и тот был вынужден признаться в содеянном. Солдат был осуждён военным Трибуналом на 5 лет тюрьмы. Суд был открытым, и все, кто слушал приговор, говорили, что солдат с Алтая, конечно, поступил глупо.
В конце июля 1942 года в расположение нашей 15 морской бригады прибыл командующий Тихоокеанским флотом вице-адмирал Юмашев и командующий береговой обороной адмирал Кузнецов. Бригада была построена на плацу в полном боевом. Пред нами выступил Командующий и сказал, что нас вынуждены были списать с боевых кораблей, так как Родину нужно отстоять на суше, и что командование надеется на нас. После Юмашева выступал адмирал Кузнецов – он призвал нас быть стойкими и не посрамить честь тихоокеанцев. Когда он закончил говорить, мы громко закричали «Ура!» Выступили и некоторые из наших командиров и матросов. Мы поняли: настал наш черёд! Вместо 120 мм миномёта я получил 15-зарядную винтовку Симонова.
В ОКОПЫ СТАЛИНГРАДА.
В первых числах августа 1942 года нас по тревоге посадили в эшелон и повезли в сторону фронта безостановочно, даже не всегда была возможность набрать воды. В Хабаровске мы смогли получить пищу, я даже увидел памятник Ерофею Хабарову. Проехали Сковородино и Могочи – те места, где по словам одного старика, бывают очень сильные морозы. Он нам ещё и присказку рассказал: «Бог создал Ялту и Сочи, а чёрт – Сковородино и Могочи!». Останавливались в Чите, проехали Петровский Завод, где я увидел портреты первых революционеров – декабристов, которых царь сослал после восстания Декабристов. Возле Байкала жители нас угощали вяленым омулем. Проехав через множество туннелей, сделали остановку в Иркутске. На следующий день после остановки эшелон прибыл на мою родную станцию Иланская – здесь менялась паровозная бригада. Я бросился в зал ожидания вокзала и встретил только одну знакомую бабушку Иванову, передал ей всё, что у меня было: бельё, запасную одежду, продукты. Сам я домой не заехал – боялся отстать от моих боевых товарищей, да и за это могли серьёзно наказать. Но мои односельчане – Боборин Семён, Гукалов Михаил, и Дорофеев отстали от нашего поезда, на день забежали домой. Потом, конечно, отстали и попали в другие части. В первые же дни по прибытии на фронт все они погибли…
Наш эшелон шёл на Запад! Проехали мои родные реки Пойму, Кан, могучий Енисей, далее Иртыш, Обь и, наконец, 15 августа наш эшелон остановился, не доезжая Волги. Выгрузились ночью, так как здесь свирепствовала немецкая авиация. Так же ночью шли в сторону Волги и спешно приступили к переправе. Немецкая артиллерия била по плесу Волги, в воздухе висели их самолёты – бомбардировщики. Волга вздрагивала от разрывов, столбы воды поднимались вверх. Я попытался вскочить в отходивший мотобот, но, поскольку он был перегружен, меня столкнул прямо в воду старшина 2 статьи. Я был очень обижен на него, но делать было нечего; мотобот отошёл от берега, и надо было ждать другой. Потом стало известно, что в тот мотобот, в который я не попал, ударил немецкий снаряд как раз на середине реки. Почти все мои товарищи погибли…
На Западный берег Волги мне удалось попасть только под утро 16 августа 1942 года. Наша миномётная батарея была установлена под крутым, обрывистым берегом, где ещё до нас были вырыты норы. Меня назначили первым номером 120мм миномёта, и мы немедленно стали вести огонь по Мамаеву кургану. В это время он несколько раз переходил из рук в руки. Наш батальон вошёл в состав 33 Гвардейской дивизии, основные силы которой вели бой где-то в районе Карповки, в Дубовой балке. Мы по-прежнему вели беглый огонь из миномётов, нас же нещадно бомбили немецкие самолёты. Творилось что-то страшное – в эти дни иногда непонятно было, где свои, а где немцы.
К вечеру 29 августа обстановка накалилась до предела: в этот день немцы были полны решимости сбросить нас в Волгу. Они штурмовали город со всех направлений – горела земля, горела Волга. В районе посёлка Рынок немцы потопили наш пароход «Бородино», на борту которого было около семисот человек – половина из них утонуло. Потоплен был и пароход «Иосиф Сталин», на его борту было более тысячи человек, в том числе женщины и дети, раненые. Практически все они погибли. Штурмовали немцы почти беспрерывно. 30 августа мой миномёт был разбит бомбой – мне дали 82мм, но и его тоже разбило. Тогда выдали станковый пулемёт. Несколько часов я вёл из него огонь, до кипения воды в кожухе. Во время массового обстрела мы уходили в укрытия, а техника наша гибла. Исковеркан был и мой пулемёт, и я опять остался со своей «верной подругой», привезённой с Русского острова – 15-зарядной винтовкой Симонова, которую всегда держал при себе.
2 сентября немцы вторично возобновили штурм Сталинграда, зверски нас бомбили. Уже после войны я узнал, что немцы сбросили на город с 22 августа по 14 сентября 50 тысяч фугасных бомб, весом от 50 до 1000 килограммов и около 10 тысяч зажигательных. Каждый квадратный километр Сталинградской земли во время боёв принял, таким образом, от пяти до семи тысяч крупных бомб!
Около ста немецких танков прорвались к Волге в районе посёлка Рынок, северо-западнее Сталинграда. В 8 километровый прорыв они бросили 16 танковую, 60 мотомеханизированную и несколько пехотных дивизий. Над Сталинградом нависла смертельная опасность.
2 сентября наш батальон принял бой на Мамаевом кургане. Мой новый миномёт был снова разбит, но нам подсказали, что рядом – целые миномёты, а расчёт погиб. Мы быстро установили эти 82мм миномёты и вели огонь без передышки. На наш батальон были брошены около 100 танков противника и два полка пехоты. Спасла нас артиллерия с восточного берега Волги, и мы устояли. Потом подошло подкрепление и стало легче.
14 сентября немцы снова сумели захватить Мамаев курган – главную высоту города. Во время его штурма мой миномёт был разбит очередной раз, и мне выдали станковый пулемёт «Максим». Всё содрогалось, трещало, и всё перемешалось в том аду! Налетели на наши позиции более тридцати бомбардировщиков Ю-87 и обрушили бомбовой удар. Тогда погибли многие мои боевые товарищи, меня крепко ушибло взрывной волной о стенку траншеи. Когда пришёл в себя, положение было критическое. К счастью, подоспел на помощь полк из дивизии генерала Родимцева, и мы воспряли духом. Прибыл и сам Родимцев. Я был свидетелем того, как он узнал и расцеловал нашего сержанта, с которым служил раньше. Сержант пытался было доложить генералу, но тот сказал: «Не надо, сынок! Сам вижу все…».
16 сентября остатки нашего батальона отвели в центр города и пополнили тихоокеанцами из прибывшего второго эшелона нашей 15 морской бригады. И вновь батальон в бою! Теперь уже в центре города, куда просочились немцы. Наша рота заняла оборону в районе дома специалистов. Здесь наши тихоокеанцы показали, на что они способны! Сражались умело, храбро, друг друга выручая. Часто вступая в рукопашные схватки, проявляя массовый героизм.
НЕ НА ЖИЗНЬ, А НА СМЕРТЬ!
Матрос Паникаха пошёл на танк с двумя бутылками зажигательной жидкости. Немецкая пуля разбила одну из них. Паникаха загорелся, но у него хватило сил второй бутылкой поджечь танк на наших глазах. На меня надвигался французский танк (были у них и такие – всё, захваченное в Европе, воевало за Рейх) с двумя пушками, покрашенный почему-то в шаровый цвет, как наши военные корабли. Я сидел в щели, которую отрыл возле фундамента разрушенного домика. Танк полз прямо на меня. До этого момента я так близко вражеского танка не видел, и, почему-то, немного оробел. Когда он был от меня метрах в десяти, мне показалось, что надвигается какое-то чудовище, величиной с крестьянский дом. Я бросил под гусеницу противотанковую гранату, но, видимо, не попал, так как взрыв гранаты танк не повредил. Он же всей своей тяжестью наехал на моё укрытие, развернулся на пол оборота, видимо, посчитав, что со мной тут покончено. Но меня спас фундамент домика, и когда танк съехал со щели, я поднялся и влепил ему бутылку с горючей жидкостью в область мотора, где была решётка, напоминавшая водосточный люк. Бутылка разбилась, жидкость загорелась и поползла в щели решётки к мотору. Успев отойти от меня метров на тридцать, танк загорелся. Один из членов экипажа попытался выскочить через верхний люк, но я выстрелил навскид из своей винтовки. Немец повис на люке, наполовину оказавшись вне танка – так и сгорел… Танк, производства Франции, горел очень сильным пламенем: даже за тридцать метров мне было жарко в щели. Я никогда не мог предположить, что бронированная машина может так сильно гореть! Но она горела, а я был жив! Защитники Сталинграда уничтожали как технику фашистов, так и живую силу: битые немцы лежали везде грудами. Не зря солдаты вермахта, когда писали письма домой, называли Сталинград «братской могилой», другие называли путь к городу «дорогой мертвецов», третьи – «адской мясорубкой»…
На следующий день нас снова яростно бомбили, обстреливали из всех видов оружия – ничего не помогало; мы отбили шесть немецких атак! А вот седьмая…! Пьяные, разъярённые немцы ворвались в наше расположение. Вот тут пригодились наши упорные тренировки в штыковом бою! Схватились в рукопашной схватке, и тут немцы вдруг рассмотрели, хоть и пьяные были, наши тельняшки, бескозырки и морские ремни – начался немецкий крик: «Марина, марина !!!» Стало ясно – советских моряков они боялись! Конечно, всё в тот момент на некоторое время перемешалось.
Перед началом седьмой немецкой атаки старший лейтенант Тимонин приказал мне не пропустить противника через ров, которым была перекрыта дорога, а ход был возле разрушенного дома. Когда под прикрытием сильного огня немцы ринулись на нашу позицию, я увидел трёх немцев, бегущих вдоль стены по битому кирпичу прямо на меня. Я хладнокровно прицелился в переднего и плавно, как учили когда-то, нажал на спусковой крючок. Немец упал. Второго я так же сбил, но тут заело затвор винтовки, и… на меня бежал третий немец, пьяный и высокий – около двух метров, волосы рыжие длинные, рукава засучены по локоть, глаза красные как у быка, ресницы белесые, а в руках винтовка с ножевым штыком. Оружие страшное, и он нёсся на меня, предвкушая лёгкую победу. На френче я успел заметить знак – человеческий череп и две кости! Я выскочил из траншеи и принял боевое положение. Передо мной была вырыта небольшая щель. Он был так уверен в себе, что решил меня заколоть через эту щель, нас разделявшую, наивный… Немец сделал левой ногой длинный выпад и не рассчитал: его нога поползла в щель. Я своей винтовкой отбил его страшный удар, хотя штыком он порезал мне тельняшку и содрал кожу на левом плече. От удара у моей винтовки цевьё разлетелось вдребезги, но я успел коротким ударом вонзить свой симоновский штык в живот немецкого здоровяка, проколов его насквозь. Он бросил свою винтовку, схватился обеими руками за мою. Я перетащил его с огромным трудом через эту щель, бил его флотским ботинком, но винтовку вырвать не мог. Пришёл я в себя от этой дикой схватки только тогда, когда сзади Журбин стукнул меня кулаком и заорал: «Бросай винтовку, хватай другую!»…
Я бросил немца с моей винтовкой и схватил другую, трёхлинейную с четырёхгранным штыком, которая лежала возле нашего заколотого матроса. И вовремя схватил-то! Журбин дрался с одним немцем рядом, а второй хотел нанести ему удар сзади. Я успел упредить эту несправедливость, и нанёс немцу штыковой удар в затылок и пронзил его голову. Третьему захватчику от меня досталось прикладом наотмашь, всем корпусом, как нас учили в Гнилом углу и на Русском острове, в область уха и челюсти. Удар был сбоку, и вместе с ухом отвернуло и его холёную рожу. Берёзовый приклад трёхлинейки раскололся…
В это время немцы бросились убегать, кто остался жив после этой бойни. Удалось это не многим, но и наших дорогих товарищей полегло много. Главное было то, что враг не прошёл! Позже я уже никогда не видел, чтобы немцы решились на рукопашную схватку.
ПЕРЕДЫШКА ПЕРЕД ГРЯДУЩИМИ БОЯМИ.
29 сентября остатки нашего батальона вывели из боя и переправили через Волгу. Как оказалось, вывели на перегруппировку всю 33 Гвардейскую дивизию. Из всей дивизии, как мы узнали, вряд ли можно было собрать один полнокровный батальон…
В октябре 42-го нас усадили в эшелон и привезли в вековой Тамбовский бор возле монастыря в г.Котовске. Здесь формировалась из самых лучших Гвардейских дивизий и корпусов 2 Гвардейская армия, причём по личной инициативе Верховного Главнокомандующего И.В.Сталина и Ставки. Армию вооружили самой современной техникой, а ряды её пополняли за счёт сибиряков-тихоокеанцев. Формирование шло успешно. В 33 Гвардейской стрелковой дивизии был сформирован учебный батальон, где учили младших офицеров и сержантов. Это был резерв командира дивизии. Подбирали туда проверенных в боях воинов и вновь прибывших тихоокеанцев с 10-летним и 7-летним образованием.
Я, Петров, Журбин и Фёдоров попали в роту нашего фронтового командира, старшего лейтенанта Тимонина. Одели нас в общевойсковую форму. С морской одеждой было покончено, хотя и жаль было расставаться – но что поделаешь! Нас, сталинградцев, щадили во всех отношениях - и правильно делали! Потому, что мы этого заслуживали. Встретили мы пополнение с Русского острова и из 15морской бригады. Уже несколько раз из неё батальонами личный состав отправляли на фронт, а руководство бригады оставалось и формировало новые батальоны. Таким образом, 15 морская бригада стала настоящей кузницей кадров для фронта!
ОТ СТАЛИНГРАДА ДО РОСТОВА ПОД ФЛАГОМ МАЛИНОВСКОГО.
В Тамбове было сформировано три полнокровных корпуса исключительно из сибиряков и кадровых тихоокеанцев. Армию принял прославленный уже генерал Малиновский. Наш командир дивизии, участник жарких Сталинградских боёв бравый генерал-майор Утвенко, очень мастерски выступил перед своими воинами и призвал держать традиции дивизии по-сталинградски. А 10 декабря 1942 года наша 33 гв.сд получила боевой приказ об отправке на фронт в район Сталинградской битвы. Мы погрузились в эшелоны в составе 1корпуса под командованием генерала Месана, и отправились в сторону уже хорошо знакомого нам города-крепости. Она, как стало известно, выстояла, и в эти дни наши войска окружили в Сталинграде 330 тысяч немцев. К ним на помощь пытался прорваться со своей танковой армадой фельдмаршал Манштейн – это была специально созданная группа армий «Дон». Нашей 2 Гвардейской армии было приказано остановить войска Манштейна и уничтожить их. А в состав этой мощнейшей группировки немецкого фельдмаршала входили тридцать дивизий! Организационно это были Котельническая и Тормосинскае группы войск Германской армии и 4 Румынская армия, а самоуверенный Манштейн обещал Гитлеру прорвать советское кольцо окружения. Надо сказать, что войска эти состояли из отборных, очень опытных частей и соединений, в том числе танковых под командованием любимца Гитлера – Гота. Была снята с Кавказа моторизованная дивизия СС «Викинг», где были собраны самые отъявленные немецкие головорезы; 6 танковая дивизия вермахта имела 20 тысяч личного состава и прибыла только что из Франции, 57 танковый корпус с отдельным танковым батальоном танков «Тигр», и многие другие отборные части составляли эту группировку. «Слабым звеном», конечно, были румыны…
На направлении главного удара войска Манштейна имели в танках шестикратный перевес и двойной – в людской силе. 57 танковый корпус должен был молниеносно форсировать реку Аксай и стремительно преодолеть реку Мышкова, а в районе Ерино встретиться с танковой группой Паулюса. Конечно, все эти планы советскому командованию стали известны, в основном, от пленных. Мне же подробности обстановки стали известны гораздо позже, и только из газет…
И вот против этой страшной силы должны были встать тихоокеанцы-сибиряки, со своей, по тому времени тоже – первоклассной техникой и оружием. Нашему учебному батальону выдали всё необходимое, и мы после выгрузки шли день и ночь, спешили вовремя прибыть на свой рубеж обороны.
13 декабря нашу армию передали Сталинградскому фронту. Наша 33 гв.сд шла во втором эшелоне. Пешком наш батальон прошёл через городок Калач-на-Дону – шли по глубокому снегу, в метель. Морозные ночи сменялись дневными оттепелями. Местность была пустынная, хутора и сёла – полностью разрушены. Негде было обогреться, просушить намокшие валенки. Шли в полном боевом, преодолевая в сутки 50-60 километров. Многие засыпали на ходу, но шли!
И вот 19 декабря наша дивизия заняла оборону. Мы с ходу зарывались в мёрзлую землю, а спереди гремел гром от артиллерии и выстрелов. Эшелонами летели наши бомбардировщики. Это наша армия остановила наступление немцев в 35 километрах от Сталинграда, на речке Мышкина. Нам выдали – каждому курсанту дополнительно, по шесть противотанковых гранат и по две бутылки с горючей жидкостью. Мы ждали прорыва немецких танков; и действительно – группе танков удалось пробиться в расположение нашего второго эшелона. Тут же немецкая пехота была сразу отсечена и перебита. Наши курсанты начали мастерски сражаться с танками врага, бросая противотанковые гранаты; тут они были обречены! Один «Тигр» ворвался в расположение нашего взвода, ему гранатами порвали обе гусеницы и он застыл стальной глыбой на месте – всё! Немецкий экипаж долго не сдавался. Мы хотели было его поджечь горючей жидкостью, но командир роты нам запретил это делать – мол, танк неведомый нам, в него попадали наши снаряды, но оставляли только царапины – надо захватить невредимым. Когда прорыв был ликвидирован, курсанты залезли на танк, били по нему, чем могли, но немцы люков не открывали. Командир роты передал по команде сообщение о захвате неведомого танка. Прибыл переводчик Гриша, по траншее добрался к танку и начал по-немецки излагать ситуацию танкистам, после чего экипаж открыл люк и сдался в плен. Подошла наша знаменитая «тридцатьчетвёрка», специалисты сковали гусеницы «Тигру», его взяли на буксир и утащили в тыл. Нашему взводу была объявлена благодарность за подбитый «Тигр», который немцы держали в секрете. Впоследствии, «Тигр» для наших артиллеристов был хоть и грозен, но не страшен – они убедились, что и эту машину можно бить!
С другого подбитого танка наши курсанты изъяли планшет убитого офицера, в котором было неотправленное письмо в Берлин. Курсант Фёдоров, умевший читать по-немецки, прочёл нам это письмо – просьбу офицера к своему влиятельному папаше, чтобы он срочно отозвал его отсюда. Ибо, писал он, прибыли сибиряки, у которых грудь нараспашку, руки голые, и даже при сильном морозе они не мёрзнут! Письмо он не успел отослать – нашёл на русской земле себе могилу…
21 и 22 декабря впереди нашего расположения канонада усилилась. Мы ждали нового прорыва немцев, но им это не удалось. Вечером в первом эшелоне были видны большие кострища – это горели немецкие и наши танки, а воздухе происходили жаркие воздушные бои. Немецкие самолёты бомбили нас очень сильно: «Юнкерсы» - 87 и 88, «Хенкели» и «Мессершмидты» на низкой высоте постоянно обстреливали наши расположения и прибывающее подкрепление.
В это время пришлось увидеть собственными глазами страшные картины. Например, обезумевшего от страха солдата одного из наших полков: его рота занимала позицию недалеко от хутора, и там прорвались немецкие танки. Начался неравный бой. Сорокалетний солдат испугался и прибежал в наше расположение. Бледный и жалкий он вопил: «В хуторе вся рота погибла!» Но, как оказалось, рота не погибла, а умело отсекла пехоту и героически вела бой. Этого несчастного солдата объявили трусом и паникёром. Тут же состоялось заседание трибунала и его приговорили к расстрелу. Когда ему зачитали приговор, зрачки его глаз расширились, он в ужасе закрыл лицо руками и закричал: «Помилуйте! Ведь у меня дома много детей!»… Но военные судьи были неумолимы! Тут же, возле штаба дивизии, было выстроено отделение автоматчиков, вырыта яма. Солдата подвели к краю ямы, офицер набросил на лицо несчастного плащ-палатку. Сержант отделения скомандовал: «По паникёру и трусу – огонь!». Раздались короткие автоматные очереди и солдат упал в яму. Я стоял в строю и было мне как-то не по себе! Никак я не мог одобрить такое поспешное решение Трибунала, да и многие солдаты и офицеры считали, что не было нужды лишать жизни этого солдата. Можно было отправить его, к примеру, в штрафную роту – ведь в то время у нас уже никакой паники не было, дрались с врагом как львы, а отдельные слабонервные люди никак не действовали на массы. Но дело было сделано – мы разошлись по своим боевым позициям…
В это время к нам подошёл 2 механизированный корпус. Тимонин радостно сказал: «Ну, друзья – теперь немцу не прорваться к Сталинграду!». С 22 декабря все немецкие части были выбиты с нашего берега реки Мышкина, а 23-го, одержав первые победы, Красная армия перешла в наступление. 24 декабря наша дивизия провела успешный бой в районе станицы Васильевка, после которого нашей похоронной команде пришлось зарыть в землю более пятисот немецких солдат и офицеров; а ведь до этого они никогда не оставляли своих убитых – увозили с собой…
Дивизия стремительно продвигалась вперёд. Среди курсантов нашей роты было приподнятое настроение – мы были счастливы, что пришёл день, когда стали изгонять немецких головорезов со своей земли. Наш командир роты – бравый и подтянутый офицер, сказал: «Хватит немцам издеваться над нашими жёнами, детьми и стариками!»
С захватом Тормосино, наша 2 Гвардейская армия продвинулась в сторону Ростова на 100-150 километров. У убитого немецкого обер-ефрейтора нашли неотправленное письмо, где он писал домой, что их 17 танковая дивизия с высот уже видела Сталинград в бинокль, но под напором сибиряков отступила, и что от 20 тысяч солдат в живых осталось триста-четыреста человек и немного танков…
В ночь с 5 на 6 января 1943 года наш 84 полк при помощи двух артиллерийских дивизионов ворвался в хутора Каргальский и Белянский. Немцы под прикрытием танков выбили наш полк. К нам на помощь прибыл 91полк – бой длился весь день. Мы отразили 10 контратак немцев, а наши пушкари подбили 12 немецких танков. К концу дня хутор Белянский был прочно наш! К вечеру 7 января наш полк освободил хутор Суворов и станицу Машинскую. Части нашего 1корпуса вышли к реке Качальник. Немцы всеми средствами пытались сдерживать наше продвижение к Ростову – не зря опасались, что с захватом его, мы отрежем путь к отступлению всех их войск с Кавказа! Поэтому шли сильные бои за станицы Манычскую, Самодуровка, Старочеркасскую, хутор Красный Двор на реке Аксай, Ярскую, Терновскую, Семикаракоры, Гниловскую, Раздоры и другие.
Командир 33 гв.сд ввёл в бой свой резерв – наших курсантов, возле станицы Раздоры. Мы заняли оборону на окраине станицы Семикаракоры, а немцы – Раздоры. Эти станицы разделял Дон, пойму которого на нашей стороне занимали немцы. Они неоднократно пытались отбить у нас Семикаракоры, но курсанты давали отпор. Противник нас яростно обстреливал из миномётов и пушек, не давая нам покоя. Особенно нам доставалось от гаубичной батареи, которая стояла в тальнике на нашей стороне Дона. Мы в вечернее время видели даже, как пламя огня вылетало из стволов этих гаубиц, но подавить их было нечем! Наши артполки в это время были переброшены в другие места…
Командир батальона решил по своей инициативе взять «языка» и узнать причину нахождения немцев на нашей стороне Дона. Была создана группа ночного поиска, я в ней был назначен старшим. В группу вошли Журбин, Петров, Фёдоров, Якушев, Павлов, Харитонов. Нам где-то раздобыли белые маскхалаты. С собой мы взяли толовые подрывные пакеты, длинные бикфордовы шнуры, на случай, если придётся подрывать немецкую батарею. Примерно в два часа ночи мы ушли в темноту. Дойдя до кустарника, мы залегли осмотреться. Немцев нигде не было видно – не было ни проволочного заграждения, ни минного поля. Мы немного удивились такой беспечности, и двинулись к немецкой батарее. Пройдя с километр, увидели дымок, шедший из трубы землянки. Метрах в пятидесяти стояла гаубица. Начали удивляться ещё больше, когда поняли, что часовых… нет вообще! У входа в землянку сидел на чурбаке и спал немец – и это была вся их охрана! Он был закутан, как женщина, в шерстяной платок – Журбин без шума его снял. Фёдорову и Павлову было поручено, при возможности, закрепить взрывчатку к орудию и вывести его из строя, если у нас всё будет нормально в землянке. Мы с Петровым и Якушевым вошли в землянку. Там горела свеча и пятеро немцев спали крепким сном. Решено было троих уничтожить ножами, а двоих взять живыми. Вошёл Журбин. Троих мы уничтожили моментально, причём, когда я вынимал свою финку из шеи немца, мне брызнула в лицо его кровь и попала на губы. Меня стошнило. Якушев с Журбиным в это время придавили двух оставшихся и стали вязать им руки. Один из немцев стал сопротивляться, и мне пришлось ударить его по шее ребром ладони, после чего он «успокоился». Заткнули обоим рты и завязали приготовленными кусками простыни. Всё произошло очень быстро. Павлов и Фёдоров успели привязать к трём гаубицам толовые шашки и подожгли бикфордовы шнуры – дело было сделано. При этом в остальных землянках немцы спали, ничего не подозревая. Мы быстро стали удаляться в свою сторону, а сзади через некоторое время раздались один за другим три взрыва…
К рассвету мы благополучно вернулись в расположение, а немецкая батарея тревожить нас перестала: у них осталось всего одно орудие, да и то потому, что у Фёдорова и Павлова было всего три шашки. Немецкие артиллеристы дали очень ценные сведения. Оказалось, что их основные силы отошли, а они прикрывали отход и утром должны были уйти. Поэтому так беспечно легли спать и о нападении даже не подумали. Оказалось – зря…
После этой удачной операции командир дивизионных разведчиков стал меня уговаривать перейти в разведку. Наш командир роты убедил товарища Скорика в том, что нам нужно дать возможность закончить курс обучения. Дело о переводе в разведку затихло, а мы продолжали продвижение вперёд.
В начале февраля 43-го батальон двигался маршем через станицу Раздоры. Здесь добросовестно поработала артиллерия нашего корпуса: станица была полуразрушена ввиду того, что местные зажиточные казаки помогали немцам и яростно сопротивлялись. Поэтому наше командование было вынуждено дать артподготовку по этой станице! (Интересные сведения приводит автор! И без каких-либо комментариев…)
Мы преследовали отступающего противника, а когда присоединились к своей дивизии, наш батальон был брошен на помощь 91 полку, который попал в тяжёлое положение в бою за станицу Нижне-Кундрученскую. Когда в бой вступил наш батальон немцы, по-моему, сразу узнали нас, тихоокеанцев! Бой шёл жестокий – за каждую улицу, дом, сарай или подвал. Мы уже имели отличную практику уличных боёв в Сталинграде. У нас было заведено прикрывать друг друга в бою, как это делали наши лётчики.
В том бою меня прикрывал мой лучший друг Вася Петров. Укрываясь от пулемётных очередей, мы проникли через окно в дом, чтобы оттуда вести огонь по немцам. В доме под кроватью обнаружили раненого в ногу немецкого офицера, которого в разгар нашего штурма немцы не смогли вынести. Мы вытащили его, обезоружили и, зная о том, что это наверняка носитель ценной информации для нашего командования, сообщили командиру роты Тимонину. Он тут же сообщил в штаб дивизии о хорошем «языке», и нам приказали немедленно доставить раненого офицера в штаб. Вчетвером – я, Петров, Журбин и санитар вынесли немца на окраину станицы, положили на бричку и доставили в штаб дивизии. Офицер дал ценные сведения, а мы снова встретились с командиром дивизионных разведчиков, уже тогда знаменитым на всю нашу Гвардейскую армию, Василием Никитовичем Скориком. Он нас встретил очень радушно – как старых друзей-приятелей, дружески поздоровался и сказал, что возбудил ходатайство о переводе нас в дивизионную разведку, и что искренне хочет видеть нас разведчиками. Как выяснилось, про нас он знал буквально всё, до мелочей: что я и Журбин – заядлые и опытные сибирские охотники и не раз убивали медведей, что можем хорошо ориентироваться на местности, владеем рукопашным боем и силовыми приёмами мастерски. Даже характер знал каждого! Мы со Скориком дружески расстались и возвратились в свою роту. Станица была полностью нашей!
24 января 1943 года наша 33гв.сд в составе 1 корпуса должна была наступать через станицу Маныческую и ударом с востока содействовать соседу – 387сд. Завязались яростные, кровопролитные бои. Над нами опять постоянно висели немецкие самолёты Ю-87 и Ю-88, причём бомбили всегда из-под солнца и, как правило, в одну точку: куда один спикировал, туда и вся эскадрилья. Попадали они довольно точно, и горе было тому, кто попадал под их удары…
В самом начале февраля наша дивизия была в непрерывных боях за станицы Маныческая и Самодуровка. Наш учебный батальон как обычно – в резерве командира дивизии. 30 февраля немцы подвергли батальон артиллерийскому обстрелу и бомбардировкам – многие курсанты погибли. Очень сильно пострадал и 84 полк, который переходил на помощь с одного фланга на другой в разгар тяжёлого боя. Дивизия вела ночные бои, но успеха не было. Немцы удачно отбивались, всю ночь освещая местность ракетами. Наконец, к исходу дня 1 февраля дивизия организованно, всеми силами, нанесла удар на Маныческую с трёх сторон. Развернулись ожесточённые уличные бои. Гремела сплошная пальба всю ночь и день 2 февраля, к исходу которого удалось полностью захватить станицу. Наша 33гв.сд вела и дальше упорные бои и успешно продвигалась вперёд. Ничто не могло остановить наступательный порыв Гвардейцев! Кричали: «Даёшь Ростов!», и мы выполнили историческую задачу. Немцы против нас бросали всё новые и новые части. Всеми силами пытались нас задержать, но не в силах были это сделать! Утром 7 февраля немцев выбили из крупной станицы Старочеркасской и хутора Красный Двор и вышли к реке Аксай, севернее железнодорожной станции Александровка. Здесь также шли тяжёлые бои.
Высокие, обрывистые берега реки не давали возможности выбить немцев, даже при помощи других дивизий! Нам помогла соседняя 5 Ударная армия: она 10 февраля вышла на рубеж Крымский, Ольховский и продвигалась к городу Шахты. Только после этого 11 февраля противник начал отводить свои войска с Дона, на участке станиц Кочетовская-Заплавская. Очень сильные бои вела наша дивизия за станицы Терновскую и Кресты. 28 армия при содействии 51 армии 14 февраля освободили столицу Дона – город Ростов! Наша 33гв.сд ворвалась в Новочеркасск, станицу Гниловскую, и вышла к городу Батайску. Немцы упорно сопротивлялись - артиллерийская канонада была сильнейшая.
14 и 15 февраля наша дивизия в составе 2 Гвардейской армии форсировано продвигалась в направлении Миуса и города Матвеева Кургана. Не боюсь повториться – бои были жестокие. Наши воины устали, месяцами не мылись в бане и не переодевались. Приходилось урывками спать в немецких землянках, блиндажах и окопах. Конечно, вшей у каждого была масса! Весь этот тяжкий путь мы спали с моим другом Петровым. Если это было в окопе, то старались достать соломы, сена или курая, делали подстилку, одну шинель стелили под бок, а второй накрывались; сверху окоп закрывали плащ-палаткой. Вторую плащ-палатку ложили на себя, укрывались шинелью с головой. Дышали, ворочались друг к другу то спиной, то боком. Шинели к утру замерзали, но что удивительно – никогда не было простуды! Молодость и молодые нервы побеждали всё! Так было более 2-х месяцев. Иногда многие из нас просто засыпали на ходу. Тылы отставали, питание часто не было, поэтому если что попало. Даже соли не было. В котелках парили какое-либо найденное зерно, иногда варили убитых лошадей и ели, без хлеба и соли.
Донские казаки к нам, почему-то, относились недружелюбно. Бывали случаи, когда в сильные морозы не открывали запоры и не впускали в дома. Приходилось взламывать запоры, а оказывалось, что дом пустой и в нём – только муж и жена! Обстановка заставляла хозяйничать самим; располагались в одной комнате сидя, человек по 20 – 30. От мороза как-то нужно было спасаться.
Не помню названия селения, это по направлению от Батайска на Матвеев Курган, наша разведка обнаружила на ночлеге немецкие обозы и строевую часть. Они беспечно спали. Наш батальон был поднят по тревоге и совершил ночной марш-бросок километров на двадцать пешком. Немцы нас не ждали. К этой деревне подошла ещё какая-то часть нашей дивизии. Тихо были рассредоточены по всему селению взвода и роты наших, и перед рассветом началось истребление немцев. В районе расположения нашего взвода немцы из окон выпрыгивали на улицу, в ночных длинных шёлковых рубашках, и пытались отстреливаться. Мы прикрывали дорогу в балку и, конечно, масса немцев была перебита. Утром я видел сам – их трупы лежали во дворах, возле заборов, на дорогах, в хатах. Такой паники со стороны немцев я не видел до этого и после этого боя. Вот к чему привела их беспечность! Но и мы были злы на врага и уничтожали их беспощадно за наших погибших братьев, сестёр, стариков, детей, за наши разрушенные города и сёла. Что удивительно – жалости или сочувствия к немцам не было. В этом побоище я выпустил из своего автомата два полных диска патронов – это 140 штук! Конечно, скольких пришлось убить ночью - трудно было определить: выскочил фриц через окно, дал по нему очередь; а убил его или он упал, спасаясь от пули, не видишь. Зато утром все мы увидели результаты нашей стрельбы. Нашей похоронной команде пришлось много работать!
Наконец, 18 февраля, 33гв.сд вступила в Матвеев Курган, и начала готовиться к проведению прорыва за Миус в направлении деревни Анастасьевка, для оказания помощи 4 Гвардейскому мехкорпусу. Корпус с ходу прорвался за Миус в направлении на Мариуполь, но немцы на Миусе сумели закрыть прорыв, и наш корпус оказался в окружении. Наша дивизия прорвала немецкую передовую линию на Миусе, которую немцы ещё не успели закрепить, и продвинулись к Доранову и Анастасьевке. Обошли опорные пункты немцев и овладели двумя хуторами. Дальше продвинуться не смогли. В это время в пятнадцати километрах вёл бой 4 мехкорпус, а помочь ему мы не могли! На наши полки немцы бросили большие силы, пытаясь уничтожить, но гвардейцы отбивали все яростные атаки пехоты и танков врага. Немецкая авиация беспрерывно бомбила позиции нашей дивизии, и особенно, окружённые 88 и 91 полки. Рота наших курсантов была в самом Матвееве Кургане на окраине, в садах. Здесь же стояла и гаубичная батарея. Авиация немцев, их Ю-87, беспрерывно пикировали и бросали бомбы, но, к счастью, наши гаубицы уцелели. Но вот, часиков в 10 утра три «Юнкерса», один за другим, спикировали на наши позиции. Курсанты вели по ним кучный огонь из всех видов стрелкового оружия, а курсант Тимошенко из нашего отделения выругался по-украински, и при очередном заходе самолётов схватил ручной пулемёт, пристроил его на угол дома, и дал длинную очередь бронебойными. Видимо, он сумел убить пилота, так как самолёт странно нырнул, из пике не вышел, и врезался в землю посреди улицы. Все сбежались к Тимошенко и начали его качать! Итак, два наших полка героически сражались в окружении, только ночью жаркий бой немного стихал. В полках стало не хватать боеприпасов, были большие потери в личном составе, вышли из строя рации. Связь теперь с полками была только через дивизионных разведчиков, которые в ночное время умудрялись проходить в расположение окружённых. Было решено, что 20 февраля 91 и 88 полки прорвутся из окружения на рубеже Миуса, а на помощь им пойдут 24гв.сд и учебный батальон. Полками руководил подполковник Казак. Он лично повёл на прорыв воинов и сумел занять высоту 105,7. А с Миуса был нанесён сильный удар 24гв.сд, 84 полком 33гв.сд, артиллерийским полком и нашим учебным батальоном. Наконец, полки были выведены из железного немецкого кольца! В это же время выходил из окружения и 4 мехкорпус, и уже 23 февраля соединился с нашими войсками. Что удивительно – немцы, почему-то, не чинили корпусу особых препятствий: видимо, были рады, что он выходит с их тыла…
ПРИЗВАНИЕ - РАЗВЕДКА!
На всём пути, особенно от станицы Семикаракоры до Матвеева Кургана, наша рота имела тесную связь с дивизионными разведчиками. Часто сам Скорик и его помощники бывали в нашем батальоне, запросто разговаривали с курсантами. Скорик много раз беседовал с сибиряками и Тихоокеанского флота на темы охоты по крупному зверю, выявлял кадровиков и т.д. И вот, 24 февраля 1943 года нам зачитали приказ командира дивизии: отчислить около 20 курсантов в дивизионную разведку. Персонально были указаны фамилии тех, которые дали согласие Скорику и Поващуку при беседах и, конечно, подошли по всем статьям для службы в разведке. Кроме меня в разведчики попали мои лучшие друзья: Журбин, Петров, Харитонов, Якушев, Яныш, Быков, Борисенко, Мещеряков, Мелкушев, Гудов и другие наши курсанты. Павлов и Фёдоров отказались и их не неволили, дали им получить офицерские звания и послали в 91 полк командирами взводов. Нам же всем присвоили сержантские звания, не зависимо от должностей, и мы стали разведчиками, продолжая упорно осваивать это хитрое военное ремесло. Скорик прилагал особые усилия, чтобы каждые его разведчик умел читать карту, наносить на неё огневые точки, ходить по азимуту, разминировать мины, делать ходы в проволочных заграждениях, брать без шума живого немца – языка, и т.д. Активно мы работали по изучению немецкой и нашей передовой, знали расположение своих полков, соседних дивизий и корпусов.
В ночь с 25 на 26 февраля была создана поисковая группа, в которую включили меня и моих друзей Петрова и Журбина. С задачей взять языка, мы во втором часу ночи переправились через Миус по намеченному маршруту. Очень понравилось то, что Василий Никитович Скорик всё сам лично проверил и наметил точку, где желательно взять языка. Мы благополучно преодолели минное поле, все препятствия и хитроумные немецкие ловушки, и удачно взяли двух немцев из их боевого охранения. Я и Кольцов были в группе захвата. К немецкому окопу подползли с тыла. Это было предусмотрено специально. Я приподнял голову и заглянул в окоп – там оказались два немецких солдата. Автомат и винтовка стояли в углу окопа. Один из них полулежал, видимо спал, а второй сидел на подстилке из сена, поднял руку с ракетницей и выстрелил, даже не посмотрев вперёд. При помощи его же ракеты мы всё увидели, как днём, одновременно вскочили в окоп, умелыми, отшлифованными приёмами оглушили обоих ракетчиков; ни один из них даже не ойкнул. Заткнув обоим рты припасёнными тряпками, при помощи других наших товарищей, выволокли обоих из окопа, и унесли к реке Миус. Когда переправляли языков через реку, немец Кольцова пришёл в себя и стал бормотать: «Гитлер – капут!». Мой же пока не подавал признаков жизни. Мы с Петровым и с другими разведчиками, уже на нашем берегу, начали приводить немецкого парня в чувство, делали ему искусственное дыхание и применяли другие меры. Наконец, он пришёл в себя. Задача была выполнена успешно! Немцы обнаружили пропажу своих ракетчиков не сразу, а когда мы были уже в своих окопах и выкручивали одежду: лёд на реке в одном месте был слаб и провалился. Хорошо, что там была небольшая – всего по пояс, глубина…
Конечно, мы были очень рады первому успеху на задании. Скорик тоже радовался за нас и предвещал, что мы станем настоящими разведчиками: впоследствии, Поващук сказал нам, что немецкие солдаты дали ценные сведения. Утром их отправили в тыл по назначению. Нам же разрешили поспать, а под вечер мы уже вели наблюдение за немецкой передовой в стереотрубу. Нам, вновь прибывшим, всё это было интересно, и мы эту новую науку успешно осваивали. Изучали окружающую местность, дороги, овраги, высотки, огневые точки и укреплённые немцами районы. С каждым днём постигая всё новое, я и мои друзья не жалели, что нас забрали в разведку, что мы были лишь сержантами и не получили офицерских званий. Кстати, полковые разведчики тоже взяли языка, который подтвердил показания «наших» немцев. Командир дивизии был доволен разведкой, а мы всегда теперь находились поблизости от штаба дивизии. Хорошо было налажено питание, а при помощи бочек из-под бензина мы начали было борьбу со вшами.
10 марта к нам прибыла смена. Свой боевой участок дивизия сдала ночью и отошла в тыл на переформировку, так как вследствие зимних боёв было много потерь личного состава, особенно в бывших в окружении 91 и 88 полках. Как мы потом узнали, из боя была выведена вся наша 2 Гвардейская армия. Ведь она была в беспрерывных боях с 19 декабря 1942 года по 10 марта 1943 года, обороняясь и наступая, прошла от окружённого Сталинграда до реки Миус – это по прямой 400-500 километров. Армия освободила более 400 населённых пунктов, уничтожила свыше 35 тысяч немецких солдат и офицеров, около 900 орудий и миномётов, 1000 танков и более 1200 автомашин, захватила в плен 3 тысячи немцев и около 200 исправных танков врага. Боевые операции нашей армии явились большим вкладом в дело будущей Победы!
В марте 1943 года мы вышли в резерв фронта и разместились в Ворошиловградской области. Наша 33 Гвардейская стрелковая дивизия была дислоцирована возле городка Ровеньки, у посёлков Шахты и 3-4 БИС. 21-я разведрота расположилась на холмистой местности возле балки. В первую очередь вырыли окопы, траншеи, и сделали землянки. После этого повели решительную борьбу с вошью, так как хотя мы и имели опыт борьбы с этой гадостью на Миусе, успеха до сих пор не имели. Здесь же развернули «генеральное сражение»: в бочках из-под бензина вырубили дно, заливали в них ведра 3-4 воды, вешали туда одежду, и, плотно укрыв сверху, кипятили воду до тех пор, пока она вся не испарялась. Этот пар убивал вшей и гнид. Все были подстрижены наголо, и в течение месяца с этой бедой было покончено. Закончив приведение себя в образцовый порядок, приступили к дальнейшему доскональному изучению науки разведчиков. Были и практические занятия: ночью садили группу разведчиков в крытую машину, везли неизвестно куда, со всякими зигзагами и поворотами – как кота в мешке. Затем высаживали, и каждый разведчик должен был определиться на местности, где он находится, и показать на карте. Почти все из нас успешно решали эти сложные задачи. Особое внимание уделялось рукопашной схватке: как оглушить противника, но не совсем, а минут на десять, как вставить в рот кляп, чтобы немец не мог его выплюнуть и подать голос. Сам Василий Никитович обращал внимание на мелочные, казалось бы, вопросы, но как я потом узнал, в разведке мелочей нет - там жизнь стоит на карте, и малейшая ошибка смерти подобна! Перекуры между занятиями бывали весёлые и шумные. Во время перекуров – все равны: могли говорить всё, что угодно, рассказывали анекдоты, танцевали и плясали, пели и подтрунивали, кто сколько мог… Скорик Василий Никитович был знатный запевала, много знал песен. Он азартно запевал и вся рота дружно подпевала:
Вдоль глядят дозоры зорко,
Мы готовы в бой, с армией любой!
Как письмо получишь, о любимой вспомнишь,
дальние края.
А закуришь, и колечком дыма улетает
грусть твоя!
Вспомнишь годы молодые и привалы у Днепра.
Завивался в кольца голубые дым махорки у костра!»
Василий Никитович мог так преподавать, что мы слушали его с открытыми ртами, и все его слова буквально впитывали в себя, как губка влагу. Во время этой науки мне очень пригодилась моя таёжная практика в ориентировке, стрельбе, сноровке, даже в смелости! Скорик свои лекции читал без конспекта: ведь он был кадровым офицером разведки и знал всё на память, мог так завлечь, что мы слушали полтора-два часа без перерыва и много запоминали. Мне нравилась эта наука. Я мог бороться против вооружённого ножом или пистолетом противника, оглушить его лёгким ударом ребра ладони, если даже он был здоровее меня. Часто Василий Никитович сам вступал с нами в схватку, и когда разведчик его побеждал, мог его обнять и расцеловать! И он, и его заместители делали всё возможное, чтобы мы были сыты, хорошо одеты и нормально отдыхали. Скорик смог быстро изучить всех своих разведчиков и знал персонально, кто на что способен, на какое задание можно смело послать того или иного разведчика. И не случайно поисковые группы в тыл к немцам он подбирал лично, не считаясь со взводами и отделениями. Выбирал на особо ответственные задания тех людей, в которых верил, как сам в себя! Мы его полюбили как брата, как отца, и никогда его не подводили до Победы, а многие и жизни.
Дивизионные разведчики занимались упорно, всё усваивали успешно. В роту на пополнение прибыли 15 человек из госпиталей – все бывалые фронтовики. С нами побеседовал новый командир дивизии генерал-майор Селиверстов. Утвенко от нас ушёл на повышение, а генерал нам понравился. Простой, от него шло отцовское тепло. Прощаясь, он сказал: «Помните, вы – цвет дивизии, глаза и уши её, и от вас в бою будет зависеть очень многое!». И как-то таинственно обронил: «Завтра дивизия будет принимать Гвардейскую Присягу под Гвардейским знаменем. Разведчики должны быть все на поляне, где назначено принятие Присяги!». И вот в майский тёплый день были выстроены взвода и роты от каждого батальона, от каждого полка – по батальону на большой поляне. В строю стояло тысячи три солдат и офицеров. В центре поляны поставили стол, возле которого стоял командир дивизии и другие командиры. Послышалась громкая команда: «Дивизия, встать на колено для принятия Гвардейской Присяги!», наш командир, генерал-майор Селиверстов, держа в одной руке Гвардейское знамя а в другой текст Присяги, встал на колено, и все солдаты и офицеры сделали тоже самое. Генерал громко произносил слова клятвы, а все воины дивизии громко повторяли клятвенные слова. Торжественно клялись Родине! Мне на всю жизнь запомнились сердцещипательные слова: «… если я нарушу эту торжественную клятву, то пусть ворон растащит мои кости!»…
После принятия присяги жизнь как-то ускорилась: часто через наше расположение, в наш глубокий тыл, вечерами летали немецкие бомбардировщики «Дорнье» и «Хейнкель», но странное дело – никто по ним не стрелял. Наших истребителей тоже не было видно. Нам было не понятно – почему? Но Скорик объяснил, что наши зенитчики не хотят себя обнаруживать, так как эти самолёты, как правило, разведчики, а наших самолётов, по-видимому, нет. Вот и летают пока безнаказанно.
Между тем в дивизию шло пополнение: маршевые колонны личного состава с госпиталей. Многие воины уже по нескольку раз ранены. Дивизия становилась полнокровной и готовой вступить в новые сражения для изгнания немецко-фашистской орды с нашей священной земли. В нашу разведроту случайных людей В.Н.Скорик не брал. Конец июня и начало июля 1943 года было очень жарким. Невдалеке от нашего лагеря было озеро, где мы часто занимались форсированием водной преграды, и, заодно, купались во время перерывов и перекуров. А после купания, конечно же, чувствовали себя прекрасно.
Дивизия училась бить врага. Пополнение шло непрерывно и все знали, что вскоре наступит день, когда мы снова вступим в жестокие сражения, и будут тысячи смертей. Но война – есть война, и пока на нашей земле немецкие варвары, нам спокойной жизни быть не может. Как правило, учились наступать. Вырабатывали у солдата боевую смекалку, ловкость, учили отлично владеть оружием, ибо это давало шанс на то, чтобы убить фашиста, а самому остаться в живых. Если промажешь или оплошаешь – сам погибнешь. И каждый солдат учился упорно, не жалея своих сил.
Нас периодически посылали с различными поручениями в 91, 88, 84 полки и 59 артполк, в расположение соседних дивизий. Скорик и его заместители подмечали, кто и как выполняет поручения, какая у кого находчивость и память. Например, ночью я отвёз пакет командиру взвода полковой разведки 84 полка, а днём мне нужно было рассказать про все дороги, балки, холмы, т.е. требовалось от разведчика всё запоминать, и в любое время туда пройти и проехать, быть проводником. Скорик упорно изучал способности каждого. И нужно сказать, что он прекрасно знал, кто на что способен.
Однажды я был послан в 91 полк по азимуту, без дорог, и прибыл точно, выполнив задание. Когда возвращался в своё расположение, увидел роту на привале. Рота отдыхала после марш-броска. Когда я проходил меня окликнул лейтенант Фёдоров. Я подошёл к нему, мы обнялись и расцеловались. Его молодые и пожилые солдаты удивлённо взирали на нас: что это лейтенант целует сержанта?! А мой друг Фёдоров был могучий человек двухметрового роста, неимоверной силы, с громким командирским голосом. Он объяснил своим солдатам, что я вместе с ним учился в офицерской школе, что в Семикаракарах мы уничтожили три орудия и расчёт ещё одного. И вот меня, Петрова, Журбина и Харитонова уговорили перейти в дивизионную разведку. Тут подошёл Павлов, с ехидцей поздоровался и сказал: «Ну вот, Ванюшка – я лейтенант, командир взвода. А после боя, может быть, и командиром роты стану!». Я не обиделся и сказал ему: «Дай Бог тебе дослужиться до генерала!». В это время я уже знал, что 22 июля начнётся наше наступление и что предстоят кровопролитные бои. И я совсем не завидовал командиру взвода Павлову, который посмеялся немножко над тем, что я сержант, а он – лейтенант. Мы минут 15 поговорили, обнялись и расцеловались, и я ушёл в расположение своей роты. Когда пришёл, то о встрече с Павловым и Фёдоровым рассказал своим друзьям-разведчикам: Петрову, Якушеву, Журбину, Харитонову, Мелкушеву, Борзенко, Токареву, Борисенко, Гудову и другим. Все посмеялись над бывшим курсантом, а ныне лейтенантом Павловым. Сказали, что я правильно ему ответил на его реплику. А кто и кем будет – время покажет; главное всем надо бить врага и быстрее освобождать нашу землю.
НА МИУС – ФРОНТЕ.
Мы все знали и понимали, что нам на днях придётся форсировать так называемый немецкий «Миус-фронт», речку Миус с её крутыми и обрывистыми берегами. И что именно нам, разведчикам, первым придётся побывать в окопах противника. Мы уже знали, что глубина немецкой обороны доходила до 11 километров, и в ней было всё: и дзоты с дотами, и минные поля с проволочными заграждениями, множество рвов и траншей. В такой насыщенной обороне языка брать очень сложно. Поэтому гибли лучшие группы разведчиков. Немцы этим «валом» собирались удержать Донбасс за собой. Этот рубеж обороны играл существенную роль в оперативном замысле Гитлера и его генерального штаба. Ещё нам было известно, что оборону на Миусе держала 6 немецкая армия. Наш Малиновский тем временем армию сдал своему заместителю генералу Крейзеру, который вступил в командование с 14 июля. 10 июля нам зачитали приказ – армия перебазируется к Миусу. Наша знаменитая 33гв.сд сосредоточилась в районе городков Куйбышева и Дмитриевки во второй линии, с расчётом, чтобы после прорыва обороны немцев 28 армией, нам войти в прорыв и наступать южнее города Сталино. Армия наша стояла, таким образом, во втором эшелоне.
16 июля нам поступил приказ командующего войсками фронта генерала армии Толбухина, в котором прозвучало главное: «Беспощадно громить гитлеровских захватчиков!». 17 июля 1943 года загрохотала наша артиллерия. На немецкой стороне красным сплошным валом разрывались одновременно тысячи снарядов и мин, видны были массовые всполохи от бомбовых ударов авиации и разрывов сотен снарядов «Катюш». Это был сплошной вал огня и дыма по всему западному берегу Миуса. Всё горит и перемешано с землёй. Смотреть было страшно, но канонада нарастала с каждой минутой. Всё грохотало, ревело и стонало от реактивных «Катюш» и «Ванюш». Наши ракетчики наловчились пускать снаряды «Ванюш» вместе с деревянной упаковкой. И немцы впоследствии говорили, что русские стреляют даже ящиками! Шли наши самолёты и непрерывно бомбили немцев. Так продолжалось 2,5 часа, а когда наши пошли в наступление, то увидели, что многие немецкие солдаты сошли с ума – некоторые плясали, некоторые пели. Многие были убиты взрывной волной даже в блиндажах. В них не попало ни одного осколка, а только кровь шла из ушей; таково было действие наших «Ванюш». Его снаряд создавал огромную взрывную волну, которая всё сотрясала. В воздухе стали нарастать бои меду нашими и немецкими истребителями. Возле нашего расположения приземлился наш подбитый «Як». Лётчик посадил самолёт без шасси, «на живот», спланировал и остался жив. Он оставил самолёт и уехал в свою часть. После артподготовки наши передовые части прорвали в некоторых местах вражескую оборону и начали продвигаться вперёд. Части 5 Ударной армии подошли к селению Мариновка. Немцы немного опомнились от первых страшных ударов и стремились задержать наше продвижение вперёд. Они подбросили свои резервы, в основном танковые соединения, и в большом количестве авиацию, и начали сильно бомбить боевые порядки 5 Ударной и 28 армий.
Видя, что продвижение вперёд немцы могут остановить, командование фронтом ввело в бой 2 Гвардейскую армию, чтобы расширить прорыв 5 Ударной армии и закрепить успех. Был введён также 2 мехкорпус, на который возложили задачу нанести немцам неожиданный удар и расширить прорыв 5 Ударной армии. Так же был введён в бой 13 Гвардейский корпус, а вечером 18 июля дали приказ вступить в бой и нашему 1 стрелковому корпусу. Немцы тоже не дремали: к месту прорыва были направлены с Белгородского направления эсэсовские дивизии «Райх», 13 танковую, 16 моторизованную, а так же части 17, 3 и 336 пехотных дивизий. В воздухе появились большие массы авиации. Гитлер вернул танковый корпус «СС», который уже отправлялся в Италию… Борьба предстояла не на жизнь, а на смерть!
Наша 33 Гвардейская стрелковая дивизия заняла боевые позиции в районе селения Мариновка. Днём 19 июля развернулось грандиозное, небывалое до сего времени по ожесточённости, сражение. Немцы бросили огромные массы – тысячи самолётов, они шли сплошной тучей, закрывая небо. Массовую бомбёжку, наш женский зенитный полк, встретил дружным встречным огнём. Девчата вели его смело и решительно, проявляя бесстрашие и решимость. Много немецких самолётов было сбито, но масса стервятников шла одна за другой, не считаясь с потерями, и сумела подавить наши зенитные батареи. Полк был почти полностью уничтожен, хотя стервятники сбросили, где попало. Вторая волна немецких самолётов надвинулся чёрной массой, и бомбы посыпались на нас и уцелевшие орудия зенитных батарей. Отважные наши девушки были в большинстве ранены, многие погибли. Земля задрожала, всё как-то закачалось, со стен блиндажей, землянок, траншей и окопов посыпалась земля, и тут появились наши истребители. Завязались жаркие воздушные бои. Возле нашего блиндажа, в котором я укрылся со своим отделением разведчиков от бомбовых разрывов, упала огромная бомба. Несколько верхних накатов она вывернула наружу, но нас не достигла. Блиндаж был сделан для себя, надёжно и добросовестно. Он меня и моих разведчиков спас от прямого попадания, только засыпало всех землёй, некоторых оглушило. Но это ничего! Главное – выжили!
Вот в этом аду моё отделение и все наши дивизионные разведчики стали оказывать помощь раненым девушкам – зенитчицам. Раненых перевязывали и уносили в укрытия. Мои разведчики Якушев и Хренов в суматохе поймали немецкого лётчика, который пытался удрать со сбитого самолёта. Он успел переодеться в красноармейскую одежду, но не удалось. Разведчик Хренов обратил внимание на «красноармейца» и сообщил. Немец был высок ростом, откормленный и с гордым видом. Солдаты собирались было убить лётчика, но дивизионные разведчики окружили его кольцом и не допустили самосуда. Мы знали, что этого отлетавшегося лётчика наши допросят, и он даст ценные сведения: откуда прибыло их соединение, сколько у них самолётов и где они находятся, и т.д. Как потом нам сообщил Скорик, немец действительно дал ценные сведения.
19 июля немцы вклинились в расположение 3 дивизии под господствующей высотой «Саур-могилой» - там было большое количество танков и самолётов, и вновь начался сплошной ад. От боя в воздухе стоял дым и смрад, настоящая буря, пыль и чёрная копоть от горевших танков. В ясный день не видно было солнца. Немецкая авиация непрерывно бомбила нас по площадям всеми видами бомб: фугасными, осколочными и противопехотными. Бросит громадный контейнер, а он в воздухе перевёртывается и взрывается, и масса мелких мин веером летит на землю. Попадавшие в окоп или траншею, убивали там всех подряд. Все лучшие самолёты воздушного флота Германии тут были представлены: Ю-87, Ю-88, «Хейнкель», истребители «Фокке-Вульф», «Мессершмидт-109 и 110» и другие. Все они летали на малой высоте и, кроме бомбометания, обстреливали нас из пулемётов. Но наши воины с великим мужеством сдерживали немецкий напор. Только за один день было сожжено и подбито до 60 немецких танков, только на нашем направлении!
Наше командование ввело в бой под Саур-Могилой нашу 33гв.сд примерно 25-26 июля. Это был «мешок», как мы его называли, километров 12 в ширину по фронту, и километров 18-20 в глубину от реки Миус. На военном языке - это был наш плацдарм на западном берегу Миуса в районе небольшого городка Куйбышева. Этот плацдарм упирался в господствующую высоту Саур-Могила. И вот на этом самом плацдарме в такое тяжёлое время, когда немцы бросили сюда всё, что у них было в наличии, наша славная 33 стрелковая сменила в обороне 3 дивизию. Заняли оборону. Нам, дивизионным разведчикам, предстояла титаническая работа: перепроверить данные разведчиков 3сд, получить новые сведения, изучить местность, а так же решить ряд неотложных вопросов в срочном порядке. Сверяя карты, уже в первую ночь мы убедились, что немец стягивает сюда новые силы, и для подтверждения этого потребовались новые языки. Создали несколько поисковых групп. В мою вошли Петров, Журбин, Кныш, Якушев, Уваров, Кольцов. В группу Токарева вошли мои друзья Борзенко, Борисенко, Мещеряков, Гудов, Утвенков. Ещё было создано несколько групп из дивизионных и полковых разведчиков. Дело поручалось серьёзное и очень ответственное. Днём бегло ознакомились с местностью. Обстановка не позволяла досконально изучить те места, где предстояло работать по языкам. Моей группе необходимо было взять языка с высоты Саур-Могила. Где-то во втором часу ночи мы благополучно переползли немецкую передовую. К нашему удивлению, немцы здесь не сделали проволочное заграждение – видно было, что они здесь не собирались оставаться, а намерены нас выбить из «мешка». Мы по овражку поднялись на обратный склон высоты, как бы обошли её дугой. Обнаружили немецкую землянку недалеко от их орудий. Немцы спали спокойно и вольготно, как они это делали почти всегда после полуночи. Именно это время мы всегда и подбирали. Возле землянки часового не оказалось. Я оставил Якушева и Уварова для прикрытия, у входа – Кольцова. Вчетвером зашли в немецкую землянку – я, Кныш, Журбин и Петров. Без всякого шума прикончили шестерых фрицев ножами, седьмого – офицера, ударом по шее ребром ладони придушили, надёжно заткнули ему рот кляпом, и бесшумно обратным путём вышли к немецким траншеям. Немцы изредка постреливали, иногда нехотя пускали в небо ракеты. Немец смирился со своей судьбой, шёл тихо и покорно. Если было нужно – полз и не пытался проявлять ни малейшего сопротивления. Когда переползли нейтральную полосу Журбин, будучи назначенным моим помощником, высказал мнение насчёт того, чтобы взять с собой ещё и ракетчика, которые несколько минут назад выпустил из окопа ракету. Я поручил Кольцову, Петрову и Уварову осторожно вести пленного офицера в наши окопы, а сам с Журбиным пополз к окопу ракетчика. В прикрытии оставили Якушева и Кныша. Мы удачно взяли полусонного немецкого ракетчика и быстро доставили его в свои окопы, так как стало светать, и медлить было нельзя. Не везде всё получилось удачно – некоторые группы попали в засады. В общей сложности получилось хорошо: добыли пять языков за ночь. Все они дали для нас неутешительные сведения и их показания подтвердились. Утром немцы приступили к штурму нашего плацдарма. В соседней группе был юнга, Саша Уваров, братишка нашего Уварова. Он был ранен при перестрелке в колено. Мы все были очень опечалены за нашего юнгу, смелого и бравого мальчика. Его быстро отправили в госпиталь. Моей группе лично командир дивизии вынес благодарность, приказал выдать по 200 граммов водки и положить спать в самом надёжном блиндаже.
А утром началось кровопролитное сражение. До ночи дивизия отбивала яростные атаки немцев. Происходили и танковые тараны, а самолёты противника беспрерывно бомбили по площадям. Группы самолётов по 40-50 штук шли одна за другой. Немцы вели артогонь с трёх сторон: с флангов и с передовой, от Саур-Могилы. Но первого августа дивизия отбила все штурмы, а кое-где сама переходила в контратаки. Нас поддерживала артиллерия и авиация. Вечером, уже в сумерках, немцы в некоторых местах вклинились в наши траншеи танковым клином. На поле боя полыхали немецкие танки, но на следующий день сложилась тяжёлая обстановка. Танки врага лезли напропалую, пехоту наши воины удачно отсекали, а танки прорывались, но без поддержки постепенно уничтожались. Когда «Мессеры» летали прямо над головами, наших самолётов почему-то не было! Поэтому продолжалась изматывающая бомбёжка с воздуха, не считая немецкого ураганного артиллерийского огня.
Офицеры и лично командир дивизии воодушевляли гвардейцев, и они били, жгли и перемалывали живую силу и технику немцев. Были приняты все меры, чтобы удержать рубеж, выстоять в критический момент. И мы стояли! К немцам подходили новые танковые части – они сходу вступали в бой. С трёх сторон таранили нашу дивизию, но и мы принимали все возможные меры – в бой вступали все вспомогательные подразделения. Полностью вошли в бой наши разведчики, находившиеся возле штабного блиндажа и не допускавшие к штабу прорвавшиеся немецкие танки. Комдив сам бил немцев из винтовки. Разведчики уничтожали немецких варваров не щадя себя: Василий Никитович Скорик и его заместитель Дмитрий Макарович Боцман, разведчики Вязов, Борисенко, Борзенко, Солнцев, Кныш, Якушев, Уваров, Гудов, Утвенков, Токорев, Плясов, Мещеряков, Казанцев, Хренов, Смирнов, Мелкушев и другие вели прицельный огонь по прорвавшимся немцам. Им удалось отсечь половину 91 полка и, несмотря на героическое наше сопротивление и прорыв, выручить отсечённую часть 91 не удалось. В критический момент боя был убит наш храбрый комдив генерал-майор Селиверстов. В этом аду, в дыме и смраде, вместе с танками горели танкисты – и наши и немецкие: пахло палёным человеческим мясом… Били набиты огромные груды немецких солдат и офицеров. Много было потерь и у нас.
Три дня шли жестокие бои. Немцы нас превосходили численностью раз в пять в людях, так же в танках и самолётах. Бомбардировщики прямо засыпали нас бомбами, особенно 30, 31 июля и 1 августа. Всё поле боя горело, взрывалось, стонало. Уже трудно было понять, где немцы, а где наши. Мы защищали каждый овраг, каждую балку, но немцы, не считаясь со своими огромными потерями, продолжали наступать напролом. Первого августа им удалось зажать нас в глубокой балке, которая шла к Миусу, и мы отбивались всеми силами. Многие наши батальоны героически сражались в полном окружении. Было не понятно, почему же нет нашей авиации, а немецкая перепахивает всё подряд. Видимо, от сильной канонады и взрывов горевших танков, образовалась огромная чёрная туча, разразился гром и молния и хлынул ливень. В течение 2-3 часов мутные и чёрные воды наполовину заполнили балку. Вода несла вниз к Миусу убитых лошадей, солдат и массу разного имущества. Но, несмотря на то, что все Гвардейцы сражались как львы, героически, немцы всеми силами пытались отрезать полностью нашу балку. Им удалось окружить некоторые узлы нашего сопротивления, и к вечеру остался только один путь к Миусу – по балке. В ней было большое скопление солдат, офицеров, техники и лошадей. Кругом – стоны раненых; санитары их не успевали собирать и оказывать помощь. Солдаты и офицеры от физической усталости еле держались на ногах. Немцы под вечер снова бросили на балку около 200 самолётов и большую массу танков. Опять всё вокруг стреляло, лязгало, грохотало и горело. Всё было в дыму и копоти…
Сражались все, кто мог держать в руках оружие. Мне было приказано защищать овражек, по которому немцы могли проникнуть в нашу балку. Взял свой ППШ за спину, несколько противотанковых гранат и винтовку, и залёг в траншее. Несколько немецких солдат попытались под вечер преодолеть взгорок и вскочить в овражек, но были меткими выстрелами из винтовки уничтожены. Ни одного фашиста в овражек я не пропустил до самой темноты. Промахов нам было делать нельзя, поэтому каждый бился на десятерых, и получалось! Когда наступила темнота, Скорик прислал мне на помощь Петрова и Журбина. Мы подползли ближе к взгорку и зорко всматривались, чтобы не пропустить немцев в овражек ни в коем случае, но они ночью соваться к нам не решились. Мне мои друзья дали возможность немного вздремнуть, и я мигом уснул. Мне приснился сон, будто я попал в дупло толстой сосны; якобы толстая, в два – три охвата сосна внутри выгорела, и там образовалась внутри как бы бочка. И я там каким-то образом очутился. И была щель, через которую я с огромным трудом выбрался. В это время мои ребята меня разбудили и сказали, что поступил приказ дивизии нашей отойти за Миус, на старую линию обороны. Как выяснилось, основные силы дивизии были уже выведены, а мы отходили последними. Мы оставили нашу передовую, и по «балке смерти», как мы её называли, ушли вниз к реке Миус. Шли больше часа, вышли к реке и, перейдя её вброд, оказались в своих траншеях. Заняли оборону – свои блиндажи, траншеи и окопы, которые мы оставили, когда ушли на смену 3 дивизии. Утром немец сделал попытку прорвать нашу оборону на Миусе, но ему дали такую плотность огня, что шедшие в шахматном порядке немецкие танки начали гореть один за другим.
На КП дивизии приехала группа офицеров и генералов, среди которых был маршал Семён Михайлович Будённый. Как я узнал позже, он специально оказался именно тут, чтобы на месте принять решение о контрударе, так как Ставка знала, что немцы хотели воспользоваться нашей неудачей; но у них не вышло! Впоследствии стало ясно, что своим наступлением и плацдармом на Миусе, мы оттянули с Курской дуги немало авиации и танковых соединений противника, тем самым помогли нашим там, в разгроме немцев. Так что наше кровопролитие в то жаркое лето даром не пропало.
И вот наступила ночь, какая-то тихая и непонятная, какой не было с начала нашего наступления. Вечером в наше расположение прибыл начальник разведки дивизии. Он лично от себя, разведотдела корпуса и армии поблагодарил всех наших разведчиков за стойкость, умение и храбрость в создавшейся сложной обстановке. Ведь многие группы наших разведчиков пробирались к окружённым нашим батальонам и ротам, и выводили их из окружения. Начальник разведки сказал, что он и разведотдел надеются, что мы и впредь не подведём. Не далёк тот день, когда мы пойдём вперёд освобождать наш Донбасс. Он нам зачитал выписку из Приказа Военного Совета фронта, где говорилось о высокой оценке действиям 33гв.сд и 3сд. Эти соединения отличились особенно 31 июля, когда отважно сражались в полном окружении. Они сковали своими активными действиями большие силы противника, чем обеспечили успешные действия армии.
В БОЙ - КОММУНИСТОМ.
На следующий день дивизия начала приводить своё военное хозяйство в боевую готовность, и была выведена в резерв. Снова к нам шли маршевые роты, и поредевшие полки пополнялись в экстренном порядке. Наша разведрота тоже пополнилась личным составом за счёт прибывших воинов из госпиталей. Дивизией временно командовал тогда полковник пограничных войск, кажется Кузнецов. Меня, комсомольца с 1938 года, приняли в кандидаты ВКП(б). Я с многими своими товарищами был вызван в политотдел, где в торжественной обстановке начальник политического отдела дивизии полковник Домников вручил мне коричневую книжку, которая называлась кандидатской карточкой. При получении этого партийного документа меня взяла какая-то робость, и я стушевался. Журба, мой пом.командира взвода, заметил: «Ванюшка немцев ножом уничтожал в немецких же землянках – не тушевался, а здесь с тебя пот в три ручья льёт!». Я даже не нашёлся, что ему ответить. Полковник дружески улыбнулся, крепко пожал мне руку и сказал, что верит в сибиряков – тихоокеанцев, что пока они живы – никогда не подведут, поскольку показали себя отлично в боях, и что ему очень приятно вручать нам партийные документы! Так было светло и радостно на душе – вселилась какая-то твёрдая уверенность и радость! Мы уже были партийными людьми документально, хотя и до этого мы, комсомольцы, были вместе с родной партией! Начальник политотдела у каждого спросил: пишем ли мы домой письма, получаем ли из дома и как идут дела дома, в глубоком тылу. Особенно много расспрашивал сибиряков, а когда ему рассказал мой друг Петров о том, что я охотник с детства и убивал не раз из ружья медведей и лосей, полковник сказал: «Фашисты-то куда опаснее медведей, и тут более того нужна сообразительность, стойкость и умение». Мы тепло расстались с начальником политотдела и возвратились в своё расположение, в 21 разведроту, в приподнятом настроении.
Василий Никитович Скорик построил всех разведчиков и произнёс горячую и торжественную речь в честь нашего вступления в ряды коммунистической партии большевиков. Он сказал, что верит в нас ещё с Дона и Семикаракар, и всегда был влюблён в тихоокеанцев – сибиряков, в которых можно безошибочно верить – никогда не подведут! И он верит, что мы всегда будем настоящими ленинцами, преданными коммунистами – большевиками, и что каждый из нас до конца своей жизни не уронит своей части и чести коммуниста! В честь такого знаменательного события Скорик приказал старшине роты Каблукову к ужину дополнительно выдать по 100 граммов водки, сало – шпиг, и прочие фронтовые «деликатесы». Мы поужинали весело и с хорошим настроением. Тот вечер после ужасных боёв под Саур-Могилой прошёл хорошо и как-то легко; помянули добрым слово погибших наших друзей – разведчиков, и уснули спокойно богатырским сном…
Армия и наша 33гв.сд получили пополнение в людях и технике. Дни стояли тёплые и даже жаркие, нам дали отдохнуть и привести себя в порядок. Но уже 17 августа наша 2 Гвардейская армия вместе с нашей дивизией снова вышли на рубеж Миуса и заняли исходное положение для наступления. К этому времени наш командир разведроты был назначен начальником разведки дивизии, а старший лейтенант Дмитрий Макарович Боцман был назначен командиром роты дивизионных разведчиков. Вечером В.Н. Скорик прибыл в роту, пригласил всех командиров взводов, пом.командиров взводов и командиров отделений. Он нам сообщил, что по данным нашей разведки известно, что немцы бросили всю свою авиацию на Курское направление, как и бронетанковые силы, поэтому для нашего наступления обстановка стала благоприятной, и это было очевидно. К тому времени немцы на Курской дуге уже потерпели поражение, но сильно сопротивлялись и стянули туда главные силы и резервы. Нашей дивизии командование фронта приказало завтра, 18 августа 1943 года, когда начнётся артподготовка, войти в прорыв и наступать в направлении большого районного села Старобешково. Вначале надо было форсировать речку Крынка, а затем реку Кальмиус. Скорик раскрыл большую карту, показал нам направление удара всей 2 Гвардейской армии, особенно тщательно разъясняя предполагаемый путь нашей 33 Гвардейской дивизии, показывая где главные узлы немецкого сопротивления, балки, овраги, дороги и сёла, т.е. те места, где нам придётся действовать и днём и ночью. Ближайшая задача дивизии была наступать в Куйбышевском районе через Донецко-Амвросьевку, Старобешево, южнее города Сталино.
В БОРЬБЕ ЗА ДОНБАСС.
Главный удар на реке Миус наносили три наших армии: 5 Ударная, 2 Гвардейская и 28. Наша стояла в центре удара, и ей предстояло прорвать немецкую оборону на десятикилометровом участке, южнее города Куйбышева, уничтожить врага на Миусе и выйти к речке Крынка. Скорик ушёл в штаб дивизии, а мы остались в сильном возбуждении – настал такой долгожданный момент, чтобы отомстить немецким захватчикам за нанесённые нам потери под Саур-Могилой. Разошлись по своим отделениям, но спать не хотелось. Язык – и тот не был нужен, и мы ждали утра 18 августа, а оно всё никак не наступало. Во всяком случае, нам так казалось…
Медленно наступал рассвет, стали петь соловьи и другие птички – жизнь продолжалась, несмотря на гром канонад и разрывы снарядов. Стояла тихая и безветренная погода. Дивизионные разведчики тщательно изучили карту местности, так как при наступлении мы шли всегда впереди всех с пехотинцами сразу после артиллерийской подготовки, чтобы захватить в плен живых немцев в качестве языков, а в нужный момент не дать нашим солдатам убить немецкого офицера, потому, что он нужен нам как носитель ценной для командования информации. Обозлённые наши солдаты, как правило, старались убивать офицеров во время боя. Мы хорошо усвоили по карте намеченный путь. Группы по три человека были посланы в полки, чтобы они могли вместе с пехотой ворваться в блиндажи, при возможности захватить документы и ценных языков. Всё было готово, и все смотрели на часы!
И вот долгожданная минута наступила! 18 августа в 7 часов 15 минут началась дружная и согласованная артиллерийская подготовка. Как мы тогда говорили между собой: «Заговорил бог войны!». На немецкой передовой всё горело и колыхалось красными всполохами. Разрывы бомб, снарядов, мин наших славных «Катюш» слились в сплошной вал огня. Артиллерия перенесла огонь вглубь обороны противника, и наша дивизия вступила в бой. Её солдаты с ходу захватили первые немецкие траншеи, и дивизионные разведчики с передовыми штурмовыми отрядами начали врываться в немецкие блиндажи, ДОТы и ДЗОТы, землянки и хода сообщения. Моё отделение входило в группу старшины Вязова. Мои друзья Петров, Журбин, Якушев, Борисенко, Борзенко, Кныш, Быков, Солнцев, Анисимов, Токарев ворвались в блиндаж штаба немецкого батальона. Нам удалось взять несколько оперативных карт этой местности, где были нанесены их узлы сопротивления. Взяли в плен 7 офицеров штаба и срочно их вместе с документами доставили в штаб нашей дивизии. Другие наши группы также действовали успешно – приносили важные документы и приводили живых немцев. Переводчик не успевал допрашивать языков! Заместитель начальника разведки Гриша Повощук помогал переводчику переводить показания пленных немцев. Тем временем бой разгорался, но через пленных нашему командованию стали хорошо известны силы противника. Три дня велись жаркие, кровопролитные бои. Наши части успешно сметали на своём пути немецкие укрепления, но противник упорно цеплялся за каждый овраг, траншею и окоп. В течение трёхдневных жарких боёв вышли на рубеж Писаревский к 21 августа. Через сутки наша 33гв.сд в районе Житниково сумела переправиться на правый берег речки Крынка, появился плацдарм. Немцы нас оттуда выбить не смогли, несмотря на отчаянные и яростные контратаки. Наши гвардейцы с приподнятым духом шли напролом, а немцы потеряли свою уверенность и начали кое-где боязливо удирать! Но бои были жестокие. И все эти дни разведчикам дивизии предстояла огромная и ответственная работа.
Мы часто бывали в тылах немецких частей, засекали большие колонны, сообщали в штаб дивизии данные о скоплении врага, держали связь через радистов 91 полка. Много передали информации через Анну Тимофеевну Луценко. Конечно, на мелкие группы немцев и отдельные легковые машины мы нападали. Некоторых ценных штабных офицеров забирали в плен с документами, некоторых приходилось уничтожать. Сплошного фронта у немцев уже не было, а были отдельные узлы сопротивления. К 21 августа наша дивизия продвинулась на 18-20 километров и вышла на рубеж Алексеевка, хутор Писаревский, а через сутки вся 33гв.сд переправилась на правый берег Крынки. Во второй половине дня наши войска активно очищали междуречье Миуса и Крынки от захватчиков. Местное население встречало разведчиков дружелюбно, а большинство – радостно. Старались нам оказать помощь там, где мы сами не могли разведать. Народ нам подсказывал много полезных сведений и фактов. Женщины при встречах с нами плакали и смеялись, обнимали нам и по-матерински целовали. И радости и восторгу не было предела! На Дону население, почему-то, было настроено враждебно, а вот здесь, на Донбассе, было совсем другое дело! Это были две большие противоположности! Может быть потому, что донские казаки не притеснялись немцами, и имели от них некоторые привилегии…
РАЗДУМЬЯ ИЗ 21 ВЕКА.
… И.Г. Барковский не мог знать, видимо, почему донские, да и другие тоже – казаки, так противодействовали Красной армии: у них всё ещё были надежды на свержение советского строя и Сталина, причём руками Гитлера… Кто тогда кому об этом мог рассказать! Эти люди ошиблись в своём выборе, Гитлер не стал «освободителем» России, да и не собирался им быть. Он хотел быть ПОРАБОТИТЕЛЕМ, но казакам это не объяснял… Так что действия остатков казачества в то время – это было продолжение Гражданской войны в России…
В настоящее время население видело, что наша армия громила немецких захватчиков, и наши похоронные команды их тут же зарывали в землю погибших, а немецкие варвары наших убитых не хоронили, когда мы отошли за Миус в июле – начале августа. Они этим, видимо, хотели устрашить население: вот, мол, как они бьют русских… Но это им не помогло. Население теперь поверило в нашу силу, верило, что немцы сюда больше не вернутся, и поэтому радовалось освобождению. Тем временем наши войска за эти дни глубоко вклинились в оборону противника, разрезали его «неприступную оборону» на Миусе и его хвалёную Миусскую группировку. В результате такого положения оказались открыты фланги немецких войск! Появилась возможность окружить крупную таганрогскую группировку, и немцы были вынуждены перебросить новые крупные силы для борьбы с нами. Из Крыма прибыла 13 танковая, 9 танковая и 258 пехотная дивизии. С Изюмо-Барвенковского направления прибыла 17 танковая дивизия. Все эти данные стали известны от языков. Благодаря хорошей организации наших разведчиков, командование армии знало обо всех прибывающих силах и подготовилось к достойному отпору. Было ясно, что немецкое командование попытается нас отбросить за Миус. 23 августа, рано утром, немецкая артиллерия провела артподготовку, и большими массами полетели на бомбёжку самолёты. Но тут появились наши истребители и стали их бить по-настоящему, в результате чего немецкие лётчики бросали бомбы куда попало. В некоторых местах обороны немцы, всё-таки, вклинились в наши боевые порядки. Об этом нам сообщил начальник разведки дивизии В.Н. Скорик, и тут же поставил задачу, которую нужно было выполнить. Но ничего страшного не случилось – помогла стойкость, умение и хладнокровие наших гвардейцев. Прорвавшиеся немецкие передовые отряды попали под ураганный огонь артиллерии и оказались в огненном мешке, как наша 33гв.сд под Саур-Могилой в конце июля! Мы, конечно, торжествовали и говорили: «Гады, теперь вы испытайте, каково было нам…».
Мне была поставлена боевая задача: взять с собой лучших разведчиков и пойти на командный пункт 84 стрелкового полка – нужна была свежая информация. Со мной на задание пошли мой лучший друг Вася Петров и Яков Кныш. Когда мы прибыли на КП полка там шёл яростный бой – прорвавшиеся немцы подбирались к командному пункту. Наши автоматчики и артиллеристы вели ураганный огонь по врагу. Вот от меткого выстрела противотанкового орудия, которое стояло возле нашего укрытия, загорелся передний немецкий танк, затем второй, третий… Когда к орудию приблизились немецкие автоматчики мы тоже по ним открыли огонь из своих автоматов. Фашисты заметались. Группа немцев зашла с тыла КП полка по овражку и хотела было закрепиться, но мы их вовремя заметили. Яша Кныш меткой очередью уложил троих, а четвёртый был ранен в кисть правой руки – он-то нам и пригодился! Разведчик Петров воспользовался замешательством раненого в кисть немца, набросился на него и обезоружил. После ликвидации прорыва пленному пакетом перевязали раненую руку и доставили его на командный пункт дивизии. Это оказался ценный язык: обер-ефрейтор сообщил, что их дивизия только что прибыла из Крыма, и их с марша бросили в бой. Он сообщил так же, что их командование очень беспокоится, что русские могут их выгнать за Днепр!
Мы получили благодарность лично от командира дивизии полковника Кузнецова. В нашем присутствии на КП дивизии позвонил командир 84 полка и доложил обстановку, а в заключении сказал комдиву, что спасли его трое дивизионных разведчиков – т.е. как раз я, Петров и Кныш. Это было приятно – Василий Никитович Скорик просто, по-отцовски, расцеловал…
Итак, немецкой 13 дивизии, вместе с 29 и 17 корпусами, прорваться к Миусу не удалось! Мы были живыми свидетелями того, как мастерски наша артиллерия била по прорвавшимся немецким танкам с десантом автоматчиков. До этого я такой организации артиллерийского огня не видел! В одно место стали бить наши орудия всех калибров и с разных расстояний. Огонь вовремя упредил немецкую танковую лавину, при помощи которой противник пытался нас отбросить к Миусу. Прошли те времена, когда они своими танковыми клиньями могли прорывать нашу оборону. Мы видели, как один солдат 84 полка с гранатами бросился под немецкий танк. Танк остановился - у него была порвана гусеница, после чего его добили наши артиллеристы. А этот солдат – жаль, не знаю его фамилии, своим героическим поступком спас КП своего полка, ибо танк мог уничтожить командный пункт. Впоследствии мы узнали фамилию героя – это был комсомолец Кожухов.
Отбивая контратаки немцев и преодолевая сильные огневые налёты артиллерии и авиации немцев, наша 33гв.сд медленно, но упорно продвигалась вперёд, по намеченному маршруту. Нас радовали успехи всего Южного фронта: наши соседи – 5 Ударная армия, успешно освобождала Донбасскую землю. Наш корпус освободил Донецко-Абрасиевку и ряд других селений, крупный населённый пункт Успенское. Немцы начали отходить, боясь окружения. На нашем направлении всё больше стало появляться новых немецких танков «Тигр» и «Фердинанд», но и этот факт не мог остановить наше движение вперёд. Только за 28-29 августа было освобождено более 30 населённых пунктов и такие крупные узлы, как Шевченко, Первомайский, Кутейниково, Анастасьевка. Мы активно освобождали Донбасс, вызволяя из немецкого рабства советских шахтёров, их семьи. 24 августа во время сильного сражения на земле, свирепствовала немецкая авиация – «козлы» Ю-87; особенно они, не давая покоя, охотились за нашими тяжёлыми орудиями и «катюшами». Прибыла в наше распоряжение морская зенитная батарея – личный состав её был одет в нашу родную флотскую форму. Эта батарея мастерски сбивала немецкие самолёты. Например, 24 августа прилетело штук 18 «козлов», и эти лихие зенитчики сбили при одном налёте сразу три немецких штурмовика! Тогда немцы попытались уничтожить батарею, но матросы-зенитчики сходу сожгли два «Юнкерса», притом картина была замечательная – залп, и самолёт сбит – падает или горит! Матросы, конечно, при этом для форса, кричали: «Петька, а куда бить, а? В хвост или под крыло?» - это были настоящие мастера своего противовоздушного дела! Немецкие самолёты перестали летать этим курсом – жизнь была дороже, а батарею переместили в другое место. Мы тогда говорили: «Вот бы таких батарей побольше!» - к сожалению, такую батарею пришлось видеть впервые. Мой знакомый Юра Верёвкин прославился по армии: он противотанковым ружьём ПТР подбил два немецких танка в самый решительный и сложный момент, когда немцы были уже на грани прорыва нашей обороны. Так мы воевали!
33 Гвардейская стрелковая дивизия в те дни вела жестокие бои и, хотя и медленно, продолжала продвигаться вперёд. Дивизионные разведчики добросовестно выполняли свой долг. Они были глазами и ушами дивизии, храбро и дерзко проходили в тылы немецкой обороны, нападали на одиночные машины, брали документы офицеров и, при возможности, доставляли их в штаб дивизии. Разведку вели хорошо – устанавливали численность противника, его узлы сопротивления, засады, обнаруживали минные поля и заграждения, и сообщали нашим передовым отрядам. Если не могли сообщить – ставили знаки опасности. Время было жаркое и от ходьбы выбивались из сил, но никто не жаловался, все были в приподнятом настроении – мы чувствовали наше превосходство над противником. Наш энтузиазм, глубокая вера в грядущую Победу, хорошо снимала усталость, и тяготы переносились мужественно. Мы под руководством легендарного человека – Василия Никитовича Скорика, отлично справлялись с поставленными перед разведчиками задачами. Все группы действовали очень решительно и смело, с большим мастерством обеспечивали важными сведениями наш штаб.
24 августа 2 Гвардейская армия совместно с соседними армиями прорвали повсеместно оборону немцев и продвинулись вперёд, в результате чего была окружена крупная Таганрогская группировка. 33 Гвардейская дивизия в составе корпуса вышла на новый рубеж Покрово – Киреевка-Кузнецово – Михайловка. Части были растянуты, утомлены и не успели закрепиться на новом рубеже. Немцы 30 августа 1943 года, видя, что их группировка окружена в Таганроге, решили, во что бы то ни стало, помочь окружённым прорвать кольцо, в котором оказались их 4 и 37 бригады. Отрезан был путь и их 29 корпусу. В течение нескольких суток враг пытался вырваться из окружения, но гвардейцы стояли насмерть! 27 августа Гитлер самолично пожаловал в Винницу, чтобы выправить пошатнувшееся положение; но уже ничто немцам помочь не могло, так как каждый наш гвардеец сражался не щадя себя и своих сил, до последнего дыхания и возможности. Вновь прибывшая 258 пехотная дивизия под прикрытием 1000 танков и большого числа самолётов, по решению немецкого командования, решила помочь окружённым войскам и прорвать наш, ещё совсем не окрепший, рубеж. С рассветом 30 августа они нанесли удар артогнём и авиацией по стыку двух наших дивизий – 33гв.сд и 87гв.сд, и прорвали оборону. Хлынули в прорыв, и вышли на рубеж: хутор Вишневый – совхоз «Металлист». На господствующей высоте у совхоза располагался штаб нашей 33 дивизии, и немцам удалось сходу сбить наш наблюдательный пункт и захватить высоту с тремя господствующими курганами. А через эти курганы шла прямая дорога к городу Таганрогу. В 9 часов командир дивизии полковник Кузнецов был вынужден отойти со штабом. В это время подъехал командир корпуса генерал Месан. С ним были три танка Т-34 и один бронетранспортёр. Комкор крепко разгневался, и даже в присутствии дивизионных разведчиков ударил кулаком в лицо командира нашей дивизии! Приказал немедленно выбить немцев с высоты, захватить её, и держаться до подхода подкрепления.
КРОВАВЫЕ КУРГАНЫ.
Генерал отдал свой конвой – три тридцатьчетвёрки и БТР. Нас, дивизионных разведчиков, оказалось поблизости 28 человек; командира взвода младшего лейтенанта Войтюка, единственного нашего офицера, назначили тут же старшим десантной группы по захвату высоты. На высоте немцы вели себя очень вольготно – видимо, поджидали свои основные силы. Нас 28 человек выстроили, и командир дивизии полковник Кузнецов с офицером Варнавским, коротко поставили нам боевую задачу. Разведчики были со всех взводов. Рассадили нас на три танка, а несколько человек – на бронетранспортёр. На каждом танке назначили старших, которым все были обязаны беспрекословно подчиняться. Набрали боеприпасов. На танке, где поместился я, старшим был сержант Казанцев, я – его заместителем, разведчики Быков, Петров, Хренов, Смирнов, Мелкушев и Якушев. Наш танк двинулся слева, а на втором танке, где был старшим Мещеряков, поместились Шамурин, Дядюрин, сам Войтюк, и другие разведчики. Войтюк был молодой офицер, только что прибывший в роту разведчиков, и в деле мы его ещё не видели, но зато 27 разведчиков были опытными воинами, прошедшими Сталинград, отлично могли стрелять практически из всех видов оружия, метать гранаты, и т.д. На Войтюка разведчики смотрели как-то с недоверием, а Вася Петров, сидя за башней рядом со мной, сказал, что лучше бы назначили старшим сержанта Мещерякова, который у нас был буквально прославленным заместителем командира взвода. Но я ему ответил: «Это не имеет значения, Вася, кто старший – воевать придётся за десятерых каждому, а сил-то у нас маловато. Дело очень серьёзное и тяжёлое…». Да, воевать придётся с умом, хотя у каждого автоматы, ручные гранаты. Сержант Кузнецов вслух сказал: «Как могли назначить на такое серьёзное дело молокососа?» - но ему ответил мой друг Петров Вася: «Брось, Казанцев, дурака валять! Что нам младший лейтенант? Мы сами почти все окончили курс офицерской подготовки и знаем, что и как нам делать: любой из нас сможет, при надобности, заменить командира!». На том и остановили полемику – всё было готово к броску. Нужно было преодолеть открытую местность около 800 метров, и при этом не погибнуть. Итак, примерно в 9 часов 30 минут 30 августа 1943 года три наших танка и БТР с места рванули вперёд, набирая максимальную скорость. Без стрельбы неслись к высоте, развёрнутые в шеренгу. Немцы вначале или не досмотрели, или растерялись – но огонь не открывали. Начали бить по танкам с дистанции уже метров 200-300, но стрельба была нервная, беспорядочная - не ждали, в общем. Вдруг в наш танк, не доехавший до вершины кургана метров 80, попал снаряд. Машина дрогнула, остановилась и осела на левую сторону. Гусеница слетела и расстелилась ковровой дорожкой по полю с просом. Мы мигом слетели с брони танка, а в него попал ещё один снаряд, и танк загорелся. Танкисты бросили свою горящую машину и присоединились к нам. По нашей группе немцы открыли огонь из пулемёта с левого кургана и прижали нас к земле. Медлить было нельзя, и сержант Казанцев приказал мне немедленно уничтожить вражеский пулемёт. Мне он приказал потому, что я лежал с ним рядом и, к тому же, являлся его заместителем. Я быстро пополз к пулемётной точке. К моему счастью на пути к кургану, видимо, когда-то была пропахана глубокая борозда, затем водой её размыло, и получилась хорошая промоина. Я по этой промоине быстро преодолел эти 70-80 метров. Пулемётчик вёл огонь по нашей группе короткими очередями. Когда я оказался метрах в пятнадцати, выбрал момент, когда немец прекратил огонь, быстро поднялся во весь рост и метнул в направлении огневой точки противотанковую гранату, а сам упал на дно промоины. Раздался сильный взрыв, после которого я взбежал на вершину кургана и заскочил в траншею: тут стоял немецкий станковый пулемёт, возле которого лежал убитый, здоровенный рыжий немец, а его второй номер – молодой и меньше ростом, лежал метрах в пяти от пулемёта. Тут же была металлическая коробка с патронами, снаряжёнными в лентах. У молодого немца глаза были открыты, а на лице застыло удивление. Мне даже показалось было, что он жив, но потом я разглядел: с виска его струйкой стекает кровь. В траншее лежала куча немецких ручных противопехотных гранат с деревянными ручками, в нише – коробки с запалами. Арсенал был что надо – видимо, немцы думали здесь долго отбивать наши атаки! Вслед за мной на курган взбежала вся наша группа, мы рассредоточились по траншее и приготовились отражать контратаки врага. К нам прибежал младший лейтенант Войтюк и сержант Мещеряков, а с ними ещё два разведчика. Наш молодой командир решительно и убеждённо уточнил нам боевую задачу, сказав, что он группами разместил по всей высоте разведчиков и танкистов, чтобы друг другу могли оказывать помощь. Ещё он сказал, что немцы по всей высоте бросили своё оружие и множество боеприпасов – пулемёты, пушки, фауст-патроны, и в страхе удрали в кукурузу – настолько неожиданным оказался наш бросок. Там теперь у них большое передвижение – видимо, готовятся к штурму, чтобы нас выбить с высоты. Войтюк создал мобильную оперативную группу, которая в нужный момент должна была приходить на помощь туда, где будет угрожать опасность. Он подчеркнул, что бой будем вести маневренный, то есть перебегать с места на место, с одного окопа в другой, после сделанных выстрелов. Очевидно, что если отбивать немецкие атаки с одного места, то немцы быстро перебьют всех и захватят высоту, и мы не сможем выполнить боевой приказ! Замысел был прекрасный, но, сколько потребует от нас сил – об этом не думали, а сразу прониклись доверием к Войтюку. Тактика маневренного боя себя полностью оправдала, так же громадную роль в успехе этой нашей обороны сыграло его личное геройство и сообразительность. Кто бы мог подумать, что такой молодой, совсем не обстрелянный офицер, мог так владеть тактикой боя с превосходящими силами врага! Его храбрость и решительность много раз спасла это, на первый взгляд, пустое дело, и он стал душой обороны на высоте. Он точно предугадал, что немцы в 10 часов утра пойдут на штурм, и штурмовали нашу высоту беспрерывно шесть часов – с 10.00 до 16.00! Все наши разведчики стреляли без промаха, наверняка, и с каждой немецкой атакой их трупов становилось всё больше. К немцам подходило всё больше подкреплений. Они яростно обстреливали высоту, бомбили её с воздуха, а «Мессеры» на низкой высоте пытались нас обстреливать в траншеях. Наши два танка удачно выбрали укрытия и уничтожали немецкие танки. В ходе немецких атак было пять критических моментов, когда решалась судьба обороны, но благодаря оперативной группе, самого младшего лейтенанта Войтюка и троих его разведчиков, которая всегда вовремя приходила на помощь, опасность ликвидировалась и немцы откатывались с потерями. И опять нас бомбили с самолётов, били миномётами, танки немцев били прямой наводкой. Высота буквально была перепахана снарядами, бомбами и минами. Мы умело, мастерски меняли своё местонахождение, препятствуя прицельному огню, сами же стреляли в наступающих только прицельно, и промахов почти не было.
Я уже не раз говорил, что все разведчики были отличными стрелками, снайперами, били точно и наверняка из винтовок, и пулемётов, даже успешно приспособили к стрельбе немецкие брошенные миномёты и пулемёты. Враг нёс большие потери. Перед высотой горело штук шесть танков. Они собой загородили проход к высоте в узком месте. Там были набиты кучи их солдат, так как они своих убитых не убирали, а пытались приспособить их как укрытия (!), и сами гибли около трупов. Уже весь склон был устелен трупами солдат и офицеров, но враг, не считаясь с потерями, посылали вперёд других! И вот где-то около 15.00 немцы пошли в самую решительную атаку на левый фланг нашей обороны, на левый курган, с которого можно было бы, потом обстреливать всю высоту. Они, видимо, только об этом и думали. Около роты их солдат, прикрываясь танками и артиллерией, по-пластунски ползли к вершине кургана, упорно взбираясь на высоту. Мы мастерски били противника, но он приближался. Танк на ходу нас обстреливал из пулемётов, а со своего орудия почти в упор угодил в разведчика Хренова, которого разнесло в клочья. Осколком мины или бомбы разбило голову разведчику Смирнову. Он упал возле меня, и в первое мгновение даже не было крови, но… я увидел его мозг! Убит он был сразу, его героическое тело сразу вытянулось. Разведчика Петрова оглушило взрывом бомбы, и он не в состоянии был передвигаться. Я его перевернул и подтолкнул в нишу, которая была подрыта под большой камень, а сам продолжал вести прицельный огонь по немцам, которые вырвались вперёд своей цепью. После каждого моего выстрела один немец прекращал своё движение вперёд. Но вот танк «Тигр» приблизился к вершине кургана на бросок противотанковой гранаты, и их у нас осталось только две: одна у меня, вторая у сержанта Казанцева. Решили бросать одновременно обе гранаты в одну гусеницу, с расчётом наверняка остановить это чудище и подорвать его гусеницу, ибо, если этого не сделать – нам гибель и всей обороне высоты – конец!
Мы с Казанцевым пробежали влево по траншее – в это время танк подставил нам бок. Одновременно, со всей силой, бросили обе противотанковые гранаты. Раздался большой силы взрыв - правая гусеница была порвана и выбиты катки. Мы дали по очереди из автоматов и быстро перебежали по траншее в другое место. «Тигр» осел на правый бок, его пулемёты продолжали стрелять, а немцы из-за танка начали кидать по нашим траншеям ручные гранаты. Мы тоже не забывали «угощать» противника их же ручными гранатами, захваченными в избытке при взятии кургана. Немцев было много, а нас двое! Это они, видимо, поняли, и бросились к нашей траншее. Казалось, что через 2-3 секунды нам придёт конец, но в эту самую минуту подоспела оперативная группа с нашим младшим лейтенантом Войтюком во главе. Он из немецкого пулемёта дал длинную очередь и сразил всех, вскочивших на ноги во весь рост передних атаковавших немцев, которые уже собирались заскочить в нашу траншею. Мы снова бросили в немцев ручные гранаты: я, Казанцев и прибывшие два разведчика с Войтюком. Сержант Мещеряков Петя, который прибежал с противотанковой гранатой, метнул её в стреляющий из пулемётов подбитый нами танк, причём попал очень удачно – в башню, возле пулемёта и основания орудия. После этого взрыва немцы из танка стрельбу прекратили. Младший лейтенант из немецкого ручного пулемёта бил врагов до покраснения ствола, мы из своих ППШ стреляли короткими очередями, постоянно меняя своё расположение. Немцы были отбиты и опасность миновала. Младший лейтенант Войтюк самостоятельно встать не смог: как оказалось, он был уже дважды ранен в этом бою, ранения были довольно серьёзные. Мы помогли ему подняться – он был весь окровавлен. Предложили отправить его в тыл, но он категорически протестовал, сказав, что пока может стрелять и бить гадов, никуда с боевых позиций не уйдёт.
До подхода нашего подкрепления, следуя примеру его храбрости и сильной воле, будучи ранеными, наши разведчики сражались до последнего дыхания. Ни один человек из раненых не ушёл с поля боя. Мы с Казанцевым Войтюка перевязали индивидуальными пакетами. А немцы пошли на штурм с правой стороны высоты, и там поднялась сильная пулемётно – автоматная стрельба и взрывы ручных гранат. Войтюк увидел угрозу на правом фланге и с ним произошло чудо: он как-то неестественно встал на ноги, вытянулся, взял свой пулемёт, оставил нам с Казанцевым одного разведчика, а с двумя другими по ходам сообщения бросился бежать к опасному месту, а кое-где, выскочив из траншеи, бежал короткими перебежками, несмотря на шквальный огонь немцев. На высоте снова рвались с треском бомбы, мины и снаряды. Из пулемётов обстреливали немецкие истребители, но ничто не могло остановить героев! Опергруппа, всё-таки, успела достичь вовремя опасного места нашей обороны. Именно в тот момент, когда немцы забрасывали гранатами наши траншеи и пытались в них ворваться! Войтюк также из немецкого пулемёта открыл смертельный огонь по немцам, а его поддержали из автоматов метким огнём Мещеряков и Дядюрин - и тут атакующие немцы откатились вниз, но и сам Войтюк получил третье ранение. Силы наши таяли, лучшие разведчики гибли на моих глазах, но погибая, каждый дорого отдавал свою жизнь. Наши танки были разбиты. Командир наш Войтюк был при следующих штурмах в четвёртый раз ранен и уже не мог двигаться. Его перенесли в окоп, но он попросил положить его в ячейку на живот и ещё вёл огонь по наступающим немцам. Около 16 часов в него попал снаряд, видимо из танка, и тело героя разметало по высоте, как и разведчика Хренова. В наших глазах Войтюк стал настоящим героем этого боя – он выполнял приказ командования до последнего вздоха!
И вот уже без него, где-то часов в 17, немцы подняли новые силы. Наш бронетранспортёр немецкие самолёты тоже разбомбили, хотя машина и была неплохо замаскирована. Людей у нас осталось мало, а немецкая атака после сильной бомбёжки и артподготовки началась. Мы вели прицельный огонь по вырвавшимся вперёд немцам – передние падали, но сплошной вал зелёных мундиров бежал, катился, полз по-пластунски неумолимо к вершине высоты. Мы приступили к броскам немецких ручных гранат – с высоты такую можно было бросить далеко, но немецкий вал полз и приближался. К нашему левому кургану немцы ползли прикрываясь добитым нами «Тигром». Двое самых вертлявых немца выскочили из-за танка и помчались к вершине – я метнул им под ноги гранату. После взрыва один споткнулся и покатился вниз, второй, видимо раненый, пополз к танку. Тут раздалась резкая немецкая команда, и немцы поднялись во весь рост по всему склону и, пригибаясь, бросились бежать к вершине. Я, Быков и Казанцев метнули гранаты и стали бить из автоматов почти в упор. Чернявый немецкий офицер – красавец, зверски бил отстающих солдат сапогом. Я тщательно прицелился в наглеца и дал короткую очередь. Офицер как-то непонимающе остановился, затем упал на спину, вниз головой к подножью склона. Никто не бросился ему на помощь…
В это время с юго-восточной стороны заработали наши «Катюши». Я в последний раз метнул гранаты под ноги немцам и посмотрел вверх – снаряды «Катюш» шли прямо на нашу высоту – длинные и чёрные! Они, почему-то, были хорошо видны в ту секунду! Немцы были метрах в 20 от наших траншей, а кое-где и ближе, и они, гады, сразу прижались к склону. Я от радости закричал «Урааааа!», мне отозвались Быков, Казанцев и Петров, который к тому времени немного отошёл от контузии. Земля задрожала и, как мне показалось, всколыхнулась вся наша высота! Под ударом своей родной «Катюши» бывать не приходилось, но мы были в траншеях, а немцы – на открытом склоне! Снаряды легли метрах в 25-30 от траншей, а их летело очень много, видимо удар нанесла целая батарея «Катюш». У каждой – по 16 снарядов, немцев со склона как ветром сдуло. В наши траншеи посыпалась земля, обрушились края окопов. Всё вокруг застелило огненным пламенем, гарью и дымом. Но мы были живы! Когда я приподнял голову, то не увидел перед траншеей живых немцев: ракетчики так удачно нанесли удар по всему склону нашей высоты. Потом батарея «Катюш» сделала ещё два залпа в глубину. Немецкие попытки взять наши курганы на этом закончились. Я осмотрел склон, где ещё больше появилось трупов немецких солдат и офицеров. Один офицер лежал в 10 метрах от меня, с чёрными кучерявыми волосами и выхоленным лицом, в чистеньком офицерском обмундировании, этот красавец-гад с парабеллумом в руке, видимо, торопился заскочить в траншею, когда я прижался к матушке-земле. А если б успел – ведь убил бы.
НЕЗАМЕЧЕННЫЕ ГЕРОИ.
… Записал с архивных данных следующее: «Немцы 30 августа 1943 года, пытаясь освободить из окружения свою группировку войск из Таганрога, ввели в бой свою 258 пехотную дивизию под прикрытием 100 танков и большого числа самолётов. Они сумели прорвать нашу оборону на стыке 33гв.сд и 87гв.сд и выйти на рубеж совхоз «Металлист» - хутор Вишнёвый, где наши гвардейцы уничтожили много живой силы немцев, подбили одиннадцать танков и врага не пропустили к окружённым в Таганроге немецким войскам. В результате чего немецкая группировка в Таганроге полностью уничтожена – убито 35 тысяч, взято в плен более пяти тысяч немцев. Захвачено 212 самолётов, 537 танков, 494 орудия, множество другого вооружения и складов».
РАЗДУМЬЯ ИЗ 21 ВЕКА…
…Так в те страшные времена Отчизна отмечала подвиги своих сынов – одной строчкой, ни о ком конкретно… Это и понятно: если цена жизни советского человека была грошовой, то и его подвиг можно было не заметить… А как это было обидно героям!!!
… Через тридцать лет автору этой справки мы написали письмо, в котором указали свои фамилии и адреса, кто, где живёт. К сожалению, ответа не было, и никого за тот смертный бой к наградам не представили по причине того, что командира нашей дивизии тогда за оплошность, допущенную, по мнению вышестоящего начальника генерала Месана, жестоко наказали, а затем совсем убрали с поста командира дивизии. Заодно наказали и нас, поскольку этот коллективный подвиг… просто остался не замеченным! Конечно, в то время было не до наград: мы выполняли свой священный долг, защищали любимую Родину не щадя себя! И с честью её защитили! Я горжусь, и буду гордиться до конца своей жизни, а после меня пусть гордятся мои внуки, правнуки и весь великий советский народ, что имел таких преданных Родине сынов и дочерей, которые не щадя себя, не жалея своей крови, а при надобности и своей жизни, уничтожили захватчиков – фашистов и отстояли свою Родину навсегда! Наш великий народ всегда будет жить независимым!
РАЗДУМЬЯ ИЗ 21 ВЕКА…
… Что можно сказать теперь нам, внукам этого замечательного человека, стойкого и умелого Воина и защитника своей Родины… По-моему, ничего мы не можем сказать Ивану Григорьевичу – нам должно быть стыдно за то, что мы посмели пустить прахом усилия, жертвы и кровь его, и его товарищей… Мы и те, кто развалил Великую по его словам страну, предали этих беззаветно любивших свою родную землю людей, их Память и ратные подвиги… ПРОСТИТЕ НАС, ЕСЛИ ЭТО ВОЗМОЖНО.
Ни на что, особо не надеясь, но зная неограниченные возможности Интернета, захожу на сайт Министерства обороны России, через него – в ОБД Мемориал, где находятся сведения о погибших воинах. Набираю просто «мл.лейтенант Войтюк», и… происходит чудо – целых две страницы Войтюков, погибших в Великую Отечественную, открывают свои тайны мне, совершенно постороннему для них человеку из другой эпохи, но помнящему о них. Чудо продолжается: среди десятков Войтюков, которым посчастливилось не пропасть без вести, а быть официально исключённым из списков части, 1 сентября 1943 года по причине гибели в бою, находится он самый, ГВАРДИИ МЛАДШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ 33-Й ГВАРДЕЙСКОЙ СТРЕЛКОВОЙ ДИВИЗИИ ВОЙТЮК ВЛАДИМИР ФЁДОРОВИЧ (имени которого не знал даже сам автор мемуаров – Иван Григорьевич Барковский, по причине очень краткого знакомства с этим Героем и его скорой смерти в бою) 1920 года рождения (значит, на момент совершения своего подвига ему было около 23-х лет), призванный Усть-Пристанским РВК Алтайского края, уроженец деревни Виткино.
… Почему-то на душе стало очень хорошо и спокойно – наконец-то удалось найти настоящего, хотя и безвестного Героя, павшего прилюдно геройской смертью в борьбе за Родину и нас с вами!
Вот что пишет М.А. Жирохов в своей книге «Сражение в Донбассе. Миус фронт 1941 -1943 г.г.»
…Главные силы противника отходили на запад и юго-запад, на позицию «Черепаха». Чтобы обеспечить этот отход, немецкое командование приложило все силы к задержанию дальнейшего продвижения 2-й гвардейской армии. С этой целью оно подготовило контрудар против войск правого фланга советских войск силами частей 9-й танковой и 258-й пехотной дивизий, сосредоточившихся в районе севернее Старобешева. С утра 31 августа в полосе наступления 13-го гвардейского стрелкового корпуса на участке Кутейниково — Покрово-Киреевка разгорелись ожесточенные бои. Немцам удалось нанести сильный контрудар по частям 87-й гвардейской стрелковой дивизии и вынудить их отступить на 7–8 км на восток. (Но уже 30-го августа группа дивизионных разведчиков мл.лейтенанта В.Ф.Войтюка противостояла этому удару немцев… Но почему-то не упоминается 33-я Гв. Дивизия. Прим. Ред.).
Кроме занятия нескольких населенных пунктов, им удалось подтянуть дополнительные силы, чтобы развить свой успех. Для парирования этого контрнаступления советское командование стало быстро сосредоточивать на флангах вражеского клина артиллерийские средства стрелковых корпусов…
(Конечно, о таком «локальном» кровопролитном бое настоящих героев вряд ли кто может рассказать, кроме самого участника – И.Г. Барковского. Прим. Ред.)
… Рано утром 1 сентября, когда противник продолжал все глубже проникать в прорыв, на него обрушила свой огонь наша артиллерия. Образовался своеобразный огневой мешок. Одновременно нанесли удар по флангам прорвавшегося противника части 2 гвардейского механизированного корпуса и 33 Гвардейской стрелковой дивизии. Противник, понеся большие потери, стал поспешно отходить за реку Кальмиус.
На фото - курган Саур-Могила — одна из высочайших точек Донецкого кряжа (277,9 м). Место одного из самых ожесточенных сражений во время прорыва Миус-фронта в августе 1943 г. В боях в районе Саур-Могилы войска 5 Ударной армии потеряли 23238 солдат и офицеров. Сейчас Саур-Могилу венчает 36-метровая стела, воздвигнутая в 1967 г. в память о погибших здесь советских воинах. Курган Саур-Могила и украшающий ее монумент видны за десятки километров в Донецкой степи.
Разгром немецкой группировки и взятие города Таганрога явились замечательной победой наших войск. Он оказал большое влияние на весь дальнейший ход наступательных боёв на юге страны. В результате этого были поставлены под угрозу фланговых ударов все немецкие части в Донбассе. После разгрома таганрогской группировки необходимо было побыстрее освободить Донбасс. Нам зачитали приказ товарища Сталина, в котором отмечались замечательные победы наших войск и нашей 2 Гвардейской армии. Нам – семерым разведчикам, объявили благодарность от имени товарища Сталина!
И вот армии Южного фронта устремились к центру Донбасса. Войска нашей армии, перебив большую часть живой силы противника, которые сумели вклиниться в нашу оборону, также перешли в решительное наступление. 33гв.сд также устремилась вперёд в направлении районного центра Старобешево, на реке Кальмиус. Все дивизионные разведчики активно действовали на разведке путей сообщения, проникали в тылы, узнавали скопления войск противника и передавали сведения по рации в дивизию, брали языков. Все сведения своевременно сообщались при помощи походных радиостанций. Часто наши сообщения принимала радистка 91 Гвардейского полка Анечка Луценко, а от неё уже шли передачи начальнику разведки Василию Никитовичу Скорику. Как правило, в это время сплошного фронта не было – немецкие части отступали с боями, но никогда не упускали момента, чтобы нанести ответный удар по нашим частям. Мы, разведчики, вовремя их обнаруживали, и замыслы их проваливались – немцы с боями отступали по всем просёлочным дорогам и бездорожью…
Вот однажды мне поставили задачу разведать пути продвижения противника. С группой лучших разведчиков, в которую входили кроме меня Кольцов, Харитонов, Гудов и Петров, на лошадях мы поскакали выполнять это сложное задание. Предстояло проверить 20-километровый путь, где по данным воздушной разведки противника не было. Нам необходимо было убедиться в том, что немцев там действительно нет, и нет ли засад. Требовалось тщательно осмотреть широкую лесополосу. Гудов был послан вперёд, мы с Кольцовым ехали метрах в ста сзади, Петров и Харитонов ехали замыкающими в ста метрах от нас. Это было сделано для того, чтобы всем вместе не попасть неожиданно в засаду. Вдруг, заехав на курган, через который проходила просёлочная дорога, Гудов взял противотанковую гранату, поднял над головой и начал ей размахивать не бросая – подзывал нас. Я послал Кольцова выяснить, в чём дело. Кольцов подъехал к Гудову, развернулся, и галопом помчался ко мне, чтобы сообщить о том, что впереди обнаружена колонна чехов… с белым флагом! Я оставил Кольцова на месте, а сам на своём вороном коне устремился к Гудову и увидел, что группа чехословацких офицеров находится метрах в двадцати от Гудова! Один из них стоял совсем рядом – метрах в десяти, и на ломаном русском языке пытался что-то объяснить. Мне стало понятно, что чехословацкий полк решил сдаться в плен, и офицеры просили сообщить об этом нашему командованию.
Мы послали в ближайшую часть Петрова и Харитонова с этим важным сообщением, они встретили кавалеристов генерала Кириченко, доложили командиру. Вместе с Петровым и Харитоновым приехала группа офицеров – кавалеристов. К нашему майору строевым шагом подошёл командир чехословацкого полка и по всей форме доложил, что полк Чехословацкой республики желает перейти на сторону Советского Союза и воевать против Гитлера! Рапорт был принят, и наша группа во главе колонны прибыла в ближайшую деревню, где размещалась большая часть соединения генерала Кириченко. Чехи составили в козлы свои винтовки, технику и артиллерию рассредоточили в лесополосе.
Оказалось, что все чехословацкие солдаты и офицеры были одеты в новое обмундирование, обувь и вооружение – тоже были новыми; полк только недавно был прислан на наш фронт из Чехословакии, и при первой возможности сдался нам без боя, не желая воевать против Красной армии. Наша группа тщательно проверила весь указанный путь и возвратилась в дивизию. Мы доложили о чехах, но в штабе уже знали об этом – командованию сообщили по рации и указали наши фамилии. Скорик нас поблагодарил и сказал: «Молодцы разведчики, не растерялись и благополучно передали полк чехословаков нашим войскам». Пожал каждому руку и лично командир дивизии, поблагодарил нас за находчивость и сказал: «Молодцы! Правильно сориентировались» - сказал, что своим разведчикам полностью доверяет и верит, что они не подведут. Конечно, такое каждому приятно.
Итак, 2 сентября наша 33гв.сд подошла к реке Кальмиус и в нескольких местах сумела прорвать немецкую оборону, форсировав реку. В районе Старобешево противник яростно сопротивлялся, они держали небольшую возвышенность. Наши войска их обошли с двух сторон, и немцы остались, как бы, «в мешке». Их оборона входила в нашу, как клин. Этот своеобразный клин наши части много раз пытались отрезать, но не получалось. Горели и наши и немецкие танки, но упорства противнику было не занимать. В жестоких боях были потери с обеих сторон. Необходимо было взять языка и узнать, почему немцы на промежуточном рубеже так яростно сопротивляются?
Была послана группа из трёх разведчиков в тыл к немцам. Выбирал сам начальник разведки – В.Н. Скорик – назначил Барковского, Журбина и Петрова, троих друзей – тихоокеанцев. Лично дал нам инструктаж: надо было ночью пройти в тыл противника, укрыться внутри разбитых и сгоревших немецких танков или замаскироваться, при удобном случае, в другом месте, нанести на карту все их огневые точки, укрытые немцами в оврагах и с обратной стороны высоты. Мы благополучно ночью преодолели немецкие траншеи. Мне и Петрову, Журбин, будучи старшим группы, сказал забраться в сгоревший танк, стоявший на пригорке. Мы его заметили ещё днём, когда наблюдали в стереотрубу; с него решено было вести наблюдение и подробно всё ценное наносить на карту. Журбин ушёл на обратный склон высоты и тоже замаскировался. Медленно наступал рассвет. Тут же незамедлительно начался бой. Наши части несколько раз переходили в атаки с двух сторон выступа, делая попытки отрезать его и окружить немцев. Вот с левой стороны наши пехотинцы пошли в атаку под прикрытием двух танков, но один вдруг загорелся, а второй отошёл в укрытие и продолжал бить по немецким танкам, которые стояли за насыпью. В это время мы тщательно фиксировали и наносили на карту все огневые точки противника. В 70-и метрах от нас стояла врытая в землю немецкая батарея противотанковых орудий – именно от неё и был урон нашим танкам! Меня удивило хладнокровие немецких артиллеристов: солдаты не спеша заряжали пушки, подносили снаряды и тщательно целились. Не спеша производили выстрелы. Их движения были неторопливыми, и безо всякой нервозности. Впечатление было такое, как будто хороший крестьянин работал в своём собственном дворе! Видимо, у этих парней воевать было делом обыденным. Наверное, они и усвоили войну как обычную работу. Было заметно, что расчёт может убивать человека также хладнокровно, как если бы хозяин решил заколоть взращенную им свинью или тёлку. Немцу нужна была наша земля, поэтому он спокойно мог убивать её хозяев…
Около 12 дня атаки с нашей стороны прекратились, и один из немецких артиллеристов подошёл к сгоревшему танку, в котором мы находились, и чем-то постучал по броне. Мы подумали, что он нас обнаружил, не иначе! Сидели, держа по гранате в руках, и ждали развязки, но немец просто оправился, и, заправив брюки и играя на губной гармошке, ушёл от танка также, не спеша. Подошла долгожданная ночь. Во втором часу Журбин подошёл к нам и дал условный знак на выход. Мы осторожно вышли из танка, в три часа ночи перешли немецкую передовую и оказались в своём расположении. Только тут у нас вырвался, наконец, вздох облегчения! Командование нашей работой осталось довольно, и нам разрешили отдыхать. Журбин обнаружил и нанёс на карту немецкие штабные блиндажи: оттуда и созрело решение командования – взять в плен офицера.
4 сентября мы полный день вели наблюдение за тем местом, где располагались блиндажи штаба. Сам Василий Никитович Скорик с Дмитрием Макаровичем Боцманом полдня провели, наблюдая этот объект в стереотрубу. Наблюдал и изучал местность каждый разведчик, вошедший в эту группу для ночного поиска под командованием самого командира роты Д.М. Боцмана. Скорик собрал двадцать, по его словам – самых лучших и надёжных людей, а старшим назначил ротного командира. Это был находчивый, тактически очень грамотный офицер войсковой разведки, и мы были уверены, что оплошности он не допустит. Вечером все 20 человек были выстроены. Нас троих – Журбина, меня и Петрова, тоже включили в эту группу особой важности. Начальник разведки дивизии задачу ставил лично сам. Всё было тщательно разработано и продумано, была также налажена связь с артиллеристами и пехотинцами на случай, если немцы нас обнаружат. Но, конечно же, расчёт был на тихую, скрытную работу. Группа вышла в 2 часа ночи с 4 на 5 сентября. Мы довольно удачно преодолели немецкую передовую, сапёры нам разминировали проходы и возвратились. Нас же Боцман открыто повёл строем, под видом немецкого взвода, по направлению штабных блиндажей. Немцы, похоже, в это время спали, а кто и видел нас – приняли за своих. Когда подошли ближе к блиндажам, по разработанному плану разделились на четыре группы, и расположились вокруг блиндажей, блокировав все их выходы. Сделали засаду и затаились, выжидая удобного момента. Долго ждать не пришлось: из блиндажа вышел офицер и направился в сторону передовой. Его тут же взяла группа захвата, и неудачно – он успел закричать, хотя ему тут же заткнули рот. Поднялась суматоха, раздалось несколько автоматных очередей – немецких и наших. Потом уже везде и всё стреляло! Правда, в чём дело немцы понять не могли. В этой суматохе я заметил антенну и вход в немецкий блиндаж, сообщил старшему лейтенанту Боцману. Стрельба разгоралась – немцы стали стрелять, не зная куда и в кого. Командир роты указал мне проверить блиндаж – не ли там немцев. Он залёг у входа, я осторожно спустился вниз по ступенькам и открыл сколоченную из досок дверь. При горящей коптилке, которые немцы делали из стреляных гильз снарядов, я увидел двух немцев, стоящих ко мне спиной. Офицер что-то очень громко кричал в микрофон рации, второй ему быстро диктовал по-немецки. Я крикнул: «Хальт! Хенде хох!», а по-русски добавил внушительно: «Вы окружены, сдавайтесь!». Немец, диктовавший радисту, резко повернулся ко мне, выхватил «Парабеллум» и выстрелил; но я был начеку, и вовремя отшатнулся вправо. Немецкая пула обожгла левое плечо, левой же рукой наотмашь выбил из руки немца пистолет, и тут же молниеносно ребром правой ладони нанёс ему удар в область сонной артерии. Немец рухнул, как подкошенный. Второй немец, видимо более благоразумный, что-то прокричал в микрофон и стоял с поднятыми руками бормоча «Гитлер – капут…». Я подобрал пистолет офицера, взял со стола два немецких автомата с дужками вместо прикладов, показал немцу, чтобы поднял офицера и вывел его из блиндажа наверх, где меня встретил старший лейтенант Боцман и другие наши разведчики. Всё это произошло очень быстро, а в это время переполох у немцев продолжался. У страха глаза велики – они бросили передовую выступа, и поспешно стали выводить свои силы, боясь окружения. Как потом оказалось, перепуганный радист передал по рации, что русские отрезают выступ! Это и сыграло главную роль, и дало повод немцам оставить свои позиции. Немцы тогда были сильно напуганы недавним окружением своих войск под Таганрогом и поспешили убраться, побросав технику и боеприпасы.
Увидев бегство немцев, Д.М.Боцман быстро послал связных в наше расположение. Наши части по тревоге заняли весь выступ без боя, а к рассвету мы доставили в штаб дивизии трёх «языков», которые дали много ценной информации нашему командованию. Когда мы шли в штаб дивизии по уже освобождённой нашими территории Старобешевского выступа, я снова смог увидеть под косогором ту самую немецкую батарею из трёх исправных орудий, установленных на боевой позиции, а невдалеке от них стоял немецкий трактор-тягач с прицепом. На прицепе находились ящики со снарядами, а в балочке стояло несколько брошенных машин… Всё говорило о том, что противник бежал с позиций в полной панике.
Итак, 5 сентября наша 33гв.сд прорвала немецкую оборону на Кальмиусе, и лавиной устремилась по направлению Северной Таврии, к реке Молочной, освобождая землю Донбасса. И снова дивизионные разведчики шли впереди и мастерски делали своё почётное дело! Население Донбасса встречало нас с великой радостью. Люди были готовы отдать нам всё, что у них было. Женщины дарили любовь и ласку, особенно нам, разведчикам, первым входящим в то или иное селение. Старики, дети и женщины плакали от радости и во всём оказывали помощь. Ночью там, где приходилось ночевать, хозяйки заботливо кормили нас. Пока мы спали, они каким-то образом успевали выварить и просушить наше нательное бельё. Мы сердечно благодарили их и уходили вперёд. Разведчики часто заходили в тылы немецких воинских частей, нападали на одиночные машины и малые воинские команды. Часто удавалось уничтожать команды поджигателей, которые при отходе свирепствовали – жгли дома и расстреливали наших граждан. В такие моменты мы действовали очень решительно, не думая о последствиях. И, как правило, удачно получалось.
ПУТИ ГОСПОДНИ…
Иногда нам помогали местные жители – они рассказывали о чудовищных преступлениях гитлеровцев.
На второй день после прорыва Старобешевской обороны нам сообщили два парня, сумевшие избежать отправки в Германию, что неподалёку поспешно отходят крупные немецкие силы, а за этой колонной несколько человек эсэсовцев в чёрной форме факелами поджигают крестьянские дома, в большинстве своём крытые соломой. Наша группа из семи человек – Казанцев, Барковский, Петров, Журбин, Гудов, Утвенков и Быков, видя, что немцы сожгут деревню, сходу открыли огонь по карателям из автоматов. Удачно перебили большинство из них: эти откормленные сволочи оказались трусами, и те, кто остались живы в панике бросились бежать, отстреливаясь на ходу. Один такой здоровенный, заскочил в хату. Я успел дать по нему очередь, и тоже рванул в эту хату. Раненый мной эсэсовец забрался под кровать и дал оттуда очередь из автомата, но промахнулся. Я мигом вскочил на кровать и дал очередь из своего автомата через постель, наугад. Угодил ему в шею и плечи; убедившись, что он мёртв, соскочил с кровати и решил проверить, нет ли кого посторонних в доме. Рванул дверь в кладовку – она была на крючке, пришлось рвать его, потом дал очередь. Зайдя внутрь кладовки, в углу увидел парня с поднятыми руками. Он был одет в старенький чёрный костюмишко и кожаный картуз, стоял бледный и весь дрожал. Когда я его вывел в хату и пригляделся, вдруг узнал в нём нашего бывшего курсанта, гордого Павлова, с которым мы на Дону из станицы Семикаракоры ходили в разведку, вырезали расчёт немецкого орудия и приводили двух «языков»…
Потом Павлов не пошёл в разведку, а стал офицером, командовал взводом в 91 полку, а под Саур-Могилой попал в плен, затем бежал из лагеря, пристал к красивой украинке и стал с ней жить, как муж. А ведь прибыл с Тихого океана, с 15 морской бригадой. Вместе со мной был в одном отделении и учебном батальоне, в офицерской роте. Нас вместе обучали и готовили на офицеров Красной армии. И вот судьба нас вновь свела: я стоял с автоматом в руках как «победитель», а «гордый Павлов» - морально раздавленный, бледный и дрожащий от страха за свою жизнь. Потом он пришёл в себя и сказал, что думал от меня получить очередь из автомата. Но я узнал его, опустил ствол автомата вниз. Залетел в хату мой неразлучный друг Петров Вася – услышал автоматные очереди и мчался на помощь. Увидев нас, стоящих друг напротив друга, тоже узнал Павлова.
После того, как с поджигателями разделались и деревню успели спасти, в неё стали входить передовые отряды. Павлову мы предложили вернуться в состав нашей дивизии, но он как-то равнодушно отнёсся к нашим словам, сказав, что пойдёт в военкомат и там его призовут, и что для него теперь всё безразлично, куда его направят, карьера, мол, пленом всё равно сломана.
РАЗДУМЬЯ ИЗ 21 ВЕКА…
…О чём это он там говорил, интересно? О какой карьере? Неужели такого «воина» пропустили бы органы НКВД – можно не сомневаться, что ему дали возможность искупить виду перед Родиной – хоть на передовой, хоть в лагере. Петров спросил тогда у Павлова о Фёдорове, который тогда был командиром взвода в одной роте с Павловым. Храбрый это был моряк – тихоокеанец, в тяжёлом бою под Саур-Могилой, во время пленения, подорвал себя противотанковой гранатой, а вместе с собой и несколько немцев. Павлов его посмел осудить за этот мужественный поступок, а по сути – подвиг: мол, не было нужды подрывать себя. И мы, наконец, узнали как погиб наш товарищ, могучий моряк-тихоокеанец – настоящий Герой, и горды за него!
Так мы с Павловым расстались навсегда, но ещё несколько дней у меня не проходило чувство отчуждённости к нему за его хитрость, трусость и изворотливость. А ведь мы предложили ему снова пойти к нам в разведку, хотели ему поверить. Уговаривали начальника разведки дивизии В.Н.Скорика снова попробовать приобщить Павлова к нашему делу. Но он временил всё, ловчил и хитрил, и вера в него у нас полностью разрушилась. Он был выброшен каждым из своей души и больше о нём не вспоминали никогда.
ПЕРВЫЙ ОРДЕН ЗА РАТНЫЕ ТРУДЫ.
Наша дивизия успешно продвигалась вперёд. Была освобождена шахтёрская столица – город Сталино, а так же Мариуполь на Азовском море. Встревоженные фашистские начальники запросили у Гитлера помощи, и тот прилетел собственной персоной в город Запорожье, в штаб группы «Б», но уже ничто не могло помочь захватчикам. Гвардейцы – тихоокеанцы сибиряки к тому времени научились бить немецкие танки гранатами, бутылками с зажигательной смесью. Наши подкалиберные снаряды со всех типов пушек стали пробивать броню немецких танков, и даже «Тигр» уже не был так страшен, как вначале. Если где-то их танкам удавалось прорваться, то пехота сразу отсекалась, и танки постепенно уничтожались. Мы лавиной шли вперёд, гордые духом, хотя и смертельно уставшие, покрытые пылью и копотью. Мы научились мастерству побеждать. За нашими плечами остались Сталинград, река Мышкино, станицы Семикаракоры, Раздоры, Терновская, Маныч, Новочеркасск, Ростов, Таганрог, Миус, десятки огневых рубежей и позиций немцев с причудливыми названиями, укреплённых по последнему слову фортификации! Прорвали их в Донбассе! Здесь были позиции «Черепаха», «Крокодил», «Саламандра», «Чёрная ящерица», и другие. На наших лицах была радость и гордость за наши победы, пришёл долгожданный праздник и на нашу улицу, хотя враг был ещё очень силён. Но мы гордились по праву тем, что моряки-тихоокеанцы сибиряки сыграли великую роль в наших победах. Немцы нашего брата как огня боялись, да им и следовало бояться моряков-тихоокеанцев! Ведь мы от природы были закалёнными, не боялись ни холода, ни жары, а смелости и находчивости у каждого сибиряка хватало при любой обстановке. Холёные, хорошо откормленные немецкие солдаты это испытали на собственной шкуре. Били мы их по-настоящему и, не смотря на все свои хитрости и коварство, всё-таки выбили их с нашего Донбасса!
Помню хорошо, как по радио передавался приказ Верховного Главнокомандующего, великого Сталина. Мы возле штаба дивизии сгрудились и, затаив дыхание, слушали Левитана, который читал приказ чётко, чтобы доходило каждое слово. Говорилось, что войска Южного фронта вернули Родине Донбасс! Группа дивизионных разведчиков, охваченная бурной радостью, закричала «Ура» - важнейший угольный бассейн страны 8 сентября 1943 года был возвращён Родине! Столица салютовала освободителям Донбасса 20-ю артиллерийскими залпами из двухсот двадцати четырёх орудий. Родина и наше правительство высоко оценили подвиг нашей армии!
Я был награждён Орденом Красной Звезды. Этот орден появился в молодой советской республике одним из первых и считался очень высокой наградой. До этого времени почти и не награждали. Некогда, видимо, было этим заниматься – Родине угрожала смертельная опасность и наши воины, не жалея сил и своей жизни, ковали Победу.
РАЗДУМЬЯ ИЗ 21 ВЕКА…
…Тут внимательный читатель, как мне кажется, может уловить некоторую «горчинку» в повествовании уважаемого ветерана: и как ей не быть? Люди в большинстве своём проявляли массовый героизм, получали ранения и гибли за Родину, и… никак за это не отмечались?! Сам Иван Григорьевич выше уже привёл массу таких примеров, а Родина была весьма глуха к своим сынам-защитникам. Сколько же их безвестно погибло тогда, не только не получивших наград, но и просто забытых! И сколько ещё погибнет до конца войны…
В БОЯХ ЗА ЮЖНУЮ УКРАИНУ.
В последующие дни наша 33гв.сд в составе 2 Гвардейской армии стремительно продвигалась вперёд. За два дня 8 и 9 сентября, мы продвинулись на 50-70 километров и заняли много населённых пунктов. Впервые за много дней 11 сентября командир нашей дивизии Герой Советского Союза Николай Степанович Угрюмов разрешил дивизионным разведчикам отдохнуть. И мы по-настоящему отдохнули! Женщины и дети большого села не знали как нас благодарить, приносили угощения, самогон и всё, что у них было. Они радовались, обнимали и целовали нас, как своих сыновей родных, приглашали в дома и разведчики шли, не отказывались, боясь обидеть. 13 сентября прибыло всё наше хозяйство. Полки пополнили боеприпасами и всем необходимым. Дивизия готовилась к ночному наступлению, без артиллерийской подготовки. В связи с этим, пришлось в предыдущую ночь нашей группе, в которую входили я, Журбин, Петров, Вязов, Кныш, Быков, сходить за «языками» – удачно взяли двух «языков», давших ценные сведения для командования. Оказалось, что здесь пока небольшие силы немцев, а укрепляются они на рубеже реки Молочной, и не хотят нас пропускать дальше! Разведка сделала своё дело – теперь должна была всё решать пехота. Ночного боя немцы не выдержали и были выбиты.
За 14-16 сентября дивизия продвинулась вперёд и освободила много украинских деревень в Запорожской области. Корпус, куда тогда входила наша 33 Гвардейская стрелковая дивизия, освободила обширный район с крупными городами Верхний и Нижний Токмак и множеством других населённых пунктов. Командующий 2 Гвардейской армией 18 сентября 1943 года писал, что войска быстро преодолели позиции врага благодаря ночной атаке с 17 на 18 сентября, когда были прорваны заранее подготовленные позиции немцев, захвачены командные высоты, что вынудило противника к отходу в западном направлении. Наши полки 91, 88, и 84 в ночном бою показали мужество и героизм, а разведчикам была объявлена благодарность командующего за точную разведку немецкой передовой, так как поработали мы там тогда очень добросовестно! 19 сентября наш корпус продвинулся ещё на 25 километров вперёд, а наша 33 Гвардейская вырвалась к берегам реки Молочной, и наша армия заняла Ново-Мунталь, Октобельфельд, Спасское и Молочанск. Дивизия расположилась в сплошных садах в районе сёл Ворошиловка и Богдановка. Впереди был мощный противотанковый ров со всеми видами капитальных и прочих укреплений. Наша 2 Гвардейская армия встала перед мощнейшей немецкой оборонительной линией, протяжённостью в 150 километров. Глубина её достигала сорока километров с выходом к реке Молочной. Завязались жаркие бои у реки Молочной. Мы создали угрозу обороне немцев в низовьях Великого Днепра и на подступах к Крыму.
К 22 сентября дивизия врылась, окопалась, вошла буквально в землю. Полевые военкоматы, после освобождения сёл, тут же начали проводить мобилизацию мужского населения в Красную армию: брали от 18 до 50-летнего возраста. Эти люди были в гражданской одежде, и были моменты, когда целые роты в таком виде шли на штурм немецких укреплений…
Здесь же был батальон штрафников; среди них я впервые в жизни увидел баптистов, которые категорически отказывались брать в руки оружие и твёрдо стояли на своём. Помню, как молодой оперуполномоченный Особого отдела, красивый кудрявый гвардии капитан, прибыл в расположение одной из рот. Командир роты ему доложил, что два баптиста отказались взять оружие. Капитан, видать, был горячий, и решил их заставить воевать, не взирая на их убеждения. Но баптисты - оба мужчины лет по 40-45, категорически отказались. Капитан взревел от злости и крикнул: «Расстреляю мерзавцев!». Моё отделение разведчиков как раз находилось в расположении этой роты – вели наблюдение за немецкой передовой. Ради любопытства, под всякими предлогами, мы собрались в том месте, и с удивлением взирали на это «чудо». Капитан, полностью выйдя из равновесия, выхватил свой «ТТ» из кобуры, и приказал обоим следовать за ним, кричал в запале: «Сейчас обоих гадов расстреляю…!» И, наверное, расстрелял бы, но вовремя подошёл заместитель командира батальона по политчасти. Что было удивительно, это то, что капитан приказал баптистам снять верхнюю одежду и остаться в нательном белье, и они хладнокровно разделись, аккуратно сложив обмундирование, и после этого молча встали лицом к капитану. Они его… не боялись! А тот передёрнул затвор пистолета, вогнал патрон в патронник, и… если бы не замполит, то, наверное, и сам попал под трибунал за самосуд, и людей бы погубил. Баптистов увезли в политотдел, а куда они делись потом, мы так и не узнали: скорее всего, как и множество других таких же, их отправили в штрафной батальон, который почти весь погиб при взятии высоты…
Немецкая авиация всё ещё пыталась значительными массами нас бомбить, но наша зенитная артиллерия отбивала стервятников успешно, и они вынуждены были бросать свои бомбы куда попало. Запомнился случай с одним тяжёлым бомбардировщиком «Хейнкель». Снаряд нашей зенитки попал ему между моторов и разорвался. Один мотор оторвался и быстро полетел вниз, мимо нас. Второй мотор летел прямо в нашу траншею. Самолёт перевернулся и, качаясь и, вращаясь, летел к земле, но гораздо медленнее своих моторов. Три лётчика спускались на парашютах, но, по-видимому, без признаков жизни. Опустились они далеко от нас. Прошли те времена, когда немцы безнаказанно нас бомбили и обстреливали: теперь нас уверенно защищали наши истребители и мощная зенитная артиллерия. Начались многочисленные разведки боем – наши части искали более слабые места, где было бы целесообразно прорывать мощную немецкую оборону. Нам, разведчикам, в такие моменты всегда выпадало много ответственной работы. Наблюдали противника в стереотрубы, наносили на карты замеченные огневые точки, а была надобность – ходили за «языком». Одного взяли случайно – вчетвером пошли на нейтральную полосу ночью нарвать яблок. Тихо зашли в сад, нарвали четыре мешка яблок, слезли с яблонь, и вдруг я увидел человека на одной яблоне, сбоку от нас. Вначале подумал, что кто-то из наших, потом присмотрелся – возле меня стоят … трое, а я – четвёртый. Значит, чужой! Сказал Петрову. Окружили яблоню, немец, пришедший тоже за яблоками, слез с дерева, связали. «Языка» доставили в часть без шума и крика, с яблоками…
Через 2-3 дня Скорик вызвал меня, Вязова, Мещерякова и поставил боевую задачу: взять «языка» в районе селения Богдановка. Я взял из своего отделения Петрова и Журбина. Вязов – Кольцова, а Мещеряков – Гудова и Утвенков. Так что на эту операцию шли в таком составе. Всё было тщательно просмотрено и продумано: намечены пути подхода и отхода, нам дали двух сапёров, которые сделали проходы в минных полях, перерезали колючую проволоку. Но у немцев за проволокой проходил ещё и глубокий противотанковый ров, который нам было необходимо обязательно преодолеть! В группу захвата были определены Журбин, Петров, Мещеряков, а я, Вязов, Кольцов и Утвенков и Гудов – в прикрытии. Хотя, при возможности или необходимости, разрешалось брать «языка» Вязову с левой стороны, мне – с правой. В 2 часа ночи первым осторожно спустился в ров мой дорогой друг и товарищ, тихоокеанец Журбин. Он был моим покровителем на корабле, он же спас меня от верной смерти в Сталинграде, когда мы были в рукопашной схватке с немцами. Много раз мы с ним ходили выполнять боевые задания от Волги до Молочной реки. Нам всегда сопутствовал успех благодаря нашему умению, ловкости и выносливости. И вот этот проклятый противотанковый ров! В нём затаилось 10 человек немцев, и когда Журбин спустился, они кучей на него навалились. В воздух взвились десятки ракет и осветили это место, как днём – заработали немецкие пулемёты. По их точкам начала бить наша артиллерия и миномёты. Нам нельзя было стрелять – боялись убить Журбина. И он, грозный и могучий моряк-тихоокеанец, стряхнул с себя немцев, на наших глазах выхватил противотанковую гранату. Немцы гурьбой снова навалились на могучего разведчика, пытаясь взять его живым. Раздался оглушительный взрыв, не стало нашего любимца и настоящего героя – Журбина…
Когда мы с Петровым спустились в ров, то при свете немецкой ракеты увидели – около Журбина валялись десять убитых немцев! Эх, Журбин, Журбин! Поспешил ты взорвать гранату! Если бы не взорвал, то под прикрытием нашей артиллерии и миномётов мы бы, возможно, и спасли героя. Огонь кипел тогда уже с обоих сторон, а мы в зелёных маскхалатах в середине разрывов мин и снарядов, подняли наверх из противотанкового рва изуродованное тело нашего героя Журбина и возвратились с ним в своё расположение. Похоронили его с воинскими почестями на своей передовой. Все, знавшие Журбина, плакали…
На следующую ночь мы взяли трёх «языков», которые рассказали, что в ту же ночь группа немцев – разведчиков из 12 человек готовилась взять «языка» у нас (!) и спустилась в ров. Тут они услышали шорох, затаились, выждали, когда Журбин первым спустился, и навалились на него. Только не знали на кого навалились – Журбин дорого отдал им свою жизнь…
РАЗДУМЬЯ ИЗ 21 ВЕКА…
… Иван Григорьевич Барковский не зря ничего больше не пишет о своём дорогом друге, настоящем герое – разведчике Журбине. А всё потому, что, похоже, за такой подвиг этого солдата даже не наградили посмертно! Могу только представить, как горько и тяжело было всю жизнь его боевым товарищам, не щадившим своих жизней в боях на советскую родину! И это была Родина…
Его имя осталось в моём сердце на всю мою долгую жизнь, и никогда мне его не забыть! Те, кто остался в живых, тоже помнят Журбина – Женя Быков, Юра Токарев, Коля Борисенко, Лёня Борзенко, Миша Плясов, Дмитрий Макарович Боцман, Василий Никитович Скорик, Григорий Максимович Поващук, Солнцев, Анисимов, и другие разведчики.
На рубеже реки Молочной развернулись жаркие повседневные бои. Мы делали всё, чтобы прорвать мощную немецкую оборону; немцы – чтобы не допустить прорыва. С обеих сторон бомбили сотни самолётов, шла постоянная артиллерийская дуэль. Часто видели воздушные бои – это было зрелище невообразимое! Чаще падали сбитые немецкие самолёты, но сбивали и наших. Однажды в солнечный день завязался воздушный бой: 4 наших истребителя «ЯК» и Лавочкина и штук 7 немецких «Мессершмидтов». Через короткое время два «Мессера» загорелись и упали на землю. Наши так мастерски маневрировали и посылали очереди в немцев, что мы диву давались – как же выросло мастерство наших лётчиков! Тут случился вообще поразительный случай: нашему разведчику пуля с самолёта попала… в открытый рот и, что удивительно, она не выбила ни одного зуба, а пробила ему щёку навылет и разведчик остался живым; конечно, сразу же был отправлен в госпиталь! В штабе дивизии в это время радисты вдруг услышали в эфире: «Ахтунг!», «Покрышкин!» - и тут рухнул на землю ещё один немецкий истребитель – теперь уже остальные бросились в бегство. Был ли наш знаменитый «ас» в том бою, правда, мы так и не узнали, но боялись фашисты, даже его фамилии… Мы на земле все кричали «Ура», глядя на такую работу наших «асов» в воздухе!
Немало сбивали и немецких бомбардировщиков – уже наша противовоздушная оборона (ПВО) представляла из себя очень грозную силу, поэтому наглости немецких лётчиков как небывало – бомбы бросали, где попало, лишь бы отчитаться и не привозить их назад. Прошло то время, когда они ради развлечения гонялись за одиночным нашим солдатом – теперь им стало не до шуток.
Наши силы наращивались с каждым днём; прибыли дивизии и корпуса, в том числе и танковые, из-под Таганрога после уничтожения и пленения остатков окружённых войск вермахта. Всё говорило о том, что в скором времени мы возобновим наступление. У дивизионных разведчиков была по-настоящему горячая пора, и мы работали как никогда!
Противник всё опутал колючей проволокой, рвами и минными полями со всевозможными ловушками, и нам стало очень трудно брать «языков» - а они были нужны командованию, как воздух! Начали упорную и кропотливую подготовку к взятию «языка» из сильнейшей обороны немцев. Они её готовили 8 месяцев, всё предусмотрели и продумали. Привлекали гражданское население: женщин, стариков и детей. Однажды командир взвода послал меня и Петрова в соседнюю 87гв.сд. Мы выполнили задание и возвращались в расположение, зашли попить воды в обычную украинскую хату. Дом как дом – с сараем под одной крышей. Возле дома стояла рябая коровёнка и у нас появилась надежда попить молока. Мы постучали и вошли вовнутрь, нас встретила красивая украинская девушка. Познакомились, выпили крынку холодного молочка из подвала. Девушка оказалась грамотной, хорошо умела рисовать. До начала войны училась на географическом факультете, но война учёбу прервала. Звали её Надей, отца – Петром. И тогда я, между делом, спросил её о том, чем она занималась во время оккупации. Она ответила просто: поначалу жила у тёти в Мелитополе и старалась не попадаться немцам на глаза. Потом приехала домой к родителям в этот дом – её тут же мобилизовали на работу. Они 7 месяцев работали на строительстве немецкой линии обороны – рыли ходы сообщения, строили блиндажи, доты, дзоты и другие укрепления в районе Ворошиловки. Она сказала, что вся местность ей хорошо известна, и многие немецкие огневые точки она сможет нанести на нашу карту. Как же это было для нас важно! Мы попросили Надю пройти с нами в штаб нашей 33 Гвардейской дивизии, и всё, что она нам рассказала, рассказать и начальнику разведки дивизии. Мы привели её к Скорику. Надежда Петровна нанесла на карту всё, что ей было известно в районе Ворошиловки и Богдановки. Её поблагодарили и отвезли домой. Нашими проверками и наблюдениями её данные полностью подтвердились. Многие граждане, таким образом, оказывали нам большую помощь. А мы изучали немецкую оборону и днём и ночью. Обнаружили и нанесли на карты замаскированные орудия и бронеколпаки противника, которые, в основном, располагались в 2-5 километрах от переднего края и ничем не выдавали своего присутствия. Всё обнаруженное тщательно проверялось и наносилось на карты всех служб.
Однажды пришлось разведать оборону противника в районе Богдановки, и мы увидели везде вырытые сплошные траншеи, прямо в хуторах, и убедились, что немцы укрепились гораздо сильнее, чем на Миусе. Командир дивизии потребовал взять «языка». Мы два дня изучали место, где его предстояло брать; было решено, что лучше это сделать в стыке немецких частей. Как обычно, была создана поисковая группа, в которую вошли Барковский, Петров, Казанцев, Губов, Мещеряков, Кныш, Быков и Утвенков. Были выделены два сапёра для расчистки проходов в минном поле и проволочном заграждении. Старшим был назначен Мещеряков. Начальник разведки тщательно разработал план нашего прикрытия на случай нашего обнаружения. Операция была подготовлена скурпулёзно и добросовестно. На этот раз в группу захвата включили меня, Петрова и Кныша. Все трое отлично владели приёмами рукопашной борьбы и имели большой опыт. Наши сапёры проделали проходы и ушли в укрытия, а нас троих охраняли наши товарищи из прикрытия. Вот я первым спустился в противотанковый ров по припасённой нами верёвке, за мной спустился мой друг Петров, а за ним Яша Кныш. Немцы здесь прорыли траншею, вернее нору, прямо в ров. Осторожно прошли вход в немецкую траншею и обнаружили боковой вход, который вёл в нишу в виде землянки. Я посветил фонариком и увидел двух спящих немцев, которые оставили свой пулемёт наверху и, надеясь на прикрытие, беззаботно спали крепким сном. Рослому пулемётчику я нанёс удар по шее, Петров Вася – второму, потом быстро заткнули рты обоим, связали им руки и привели немного в чувство: после наших ударов они были как пьяные и не могли стоять на ногах. Немцы были доставлены в ров, потом при помощи Казанцева и Мещерякова оба были подняты, и по проделанным проходам мы осторожно отползли назад. Фашисты окончательно пришли в себя и, к нашему счастью, не сопротивлялись. Понимали прекрасно, что если начнут, то вряд ли останутся в живых. С утренней зарёй мы благополучно спустились в наши траншеи, а то, что Яша прихватил с собой немецкий ручной пулемёт, мы увидели только в траншее. Я ему сказал: «На кой чёрт ты его тащил-мучился?» - а в ответ Яша заявил: «На всякий случай…»
Пленные дали очень ценные сведения; один из пулемётчиков очень многое знал, а на передовую попал за провинность и был рад, что остался жив и война для него закончилась. Нам предоставили отдых. А это – настоящее счастье для разведчика!
Когда мы вновь появились на передовой сразу узнавали кто нас должен был прикрывать. В тот раз меня, несмотря на зелёный маскхалат, узнал мой однополчанин по Тихоокеанскому флоту – Вася Кравцов. Он был уже лейтенантом и командовал взводом. Я шёл за «языком» именно из его расположения. Мы с Васей были знакомы ещё с Русского острова, с 15 морской бригады. Вместе строили укрепления, вместе попали в учебный батальон в Тамбове, но я ушёл в разведку, а он доучился. Теперь я шёл к немцам, а он со своим взводом был готов в любую минуту открыть губительный огонь по ним в нашу защиту. К счастью, мы сумели и в тот раз взять двух «языков» без шума и благополучно возвратились к своим. Я первым попал в объятья Васи Кравцова – мы расцеловались, как родные братья. В ту ночь ещё одного «языка» взяла группа Вязова, а группу Кольцова постигла неудача: они не смогли выполнить задание, и потеряли в перестрелке двух своих товарищей – разведчиков. Однако, на основании добытых сведений наше командование хорошо изучило и освоило оборону противника перед нашей дивизией, выяснены были их силы. В эти дни успешно готовилось наше мощное наступление. Нашу 33гв.сд отвели, почему-то, в резерв командующего 2 Гвардейской армии, а наш рубеж был занят стрелковым корпусом – 86 и 24 Гвардейскими дивизиями. Таким образом, наша 33 гвардейская оказалась во втором эшелоне наступления, в расположении механизированного корпуса генерала Свиридова. Принявшие наш участок обороны дивизии были довольны нашими разведданными. Одновременно продолжались ожесточённые бои местного значения. Немецкая авиация продолжала налёты и беспорядочно бомбила, как правило, пустые места нейтральной полосы, пытаясь бомбить наши тылы. Стало попадать больше второму эшелону, потому, что у нас было меньше зенитной артиллерии. Досаждали особенно штурмовики «Юнкееерс-88». Они всегда появлялись после итальянской «Рамы». Это был такой самолёт – разведчик и корректировщик, оснащённый хорошими фотоаппаратами. Когда он появлялся, на фронте всё замирало – никто не хотел попасть в его объектив. Если «рама» что-то замечала – жди штурмовиков! Плохо приходилось тем точкам, куда пикировал один штурмовик: за ним шла вся эскадрилья и всё мешала с землёй…
Мы привели себя в порядок, выпарили в железных бочках своё обмундирование, и ждали со дня на день мощного наступления своих войск. Василий Никитович Скорик часто приходил в наше расположение, был весел и жизнерадостен. Запросто обращался с каждым разведчиком как с равным, интересовался, получаем ли мы письма и как живут дома родители. Если у кого-то дома были трудности, он давал клич: сброситься, и послать денег родителям того или другого разведчика. От нас у Скорика не было секретов, у нас – от него. Однажды он прибыл к нам в хорошем настроении и приказал собрать в балку всех командиров взводов, пом.ком.взводов и командиров отделений. Сижу перед Скориком, а он улыбнулся, посмотрел на меня, и говорит: «Ну, Ванюшка, дорогой тихоокеанец! Надеюсь, ты не жалеешь, что перешёл в разведку?» Я тоже с улыбкой сказал ему, что нет, не жалею и доволен своей службой именно в разведке. Скорик вдруг стал серьёзным, вытащил и расстелил прямо на склоне ската оврага большую карту и познакомил нас с предполагаемым маршрутом нашего наступления. Мы уже отлично знали по картам всю местность до самого Днепра и Чёрного моря. Он показал, что предполагается этим ударом нашей дивизии выйти к Днепру в районе левее Каховки, Основа, Британы Маячки, Цирупинск, Скадовск, Голая Пристань, село Ключевое. Участок для одной дивизии был большой, но зато этим ударом будет закрыт Крым со всеми немецкими войсками! Дивизия в полной готовности ждала сигнала. В это время развлекались тем, что ели большие и сладкие арбузы, обнаруженные разведчиками. Их там было целое поле, куда была послана грузовая машина и привезли целый кузов…
Ждали наступательных действий 4 Украинского фронта – именно в его полосе намечался прорыв немецкой обороны. Наша 33гв.сд была подготовлена к вводу в прорыв вместе со 2 мехкорпусом генерала Свиридова для развития наступления. Мы готовились освободить северную Таврию, и выйти в низовья Днепра. На моё отделение начальник разведки выдал три топографических карты трёхкилометровки, сухой паёк и необходимые боеприпасы: мы были готовы.
Утром 26 сентября 1943 года выдалась пасмурная погода, был сильный туман по всей долине реки Молочной. Как только туман немного рассеялся после восхода солнца, началась мощная артиллерийская подготовка. Била вся наша артиллерия: миномёты, «катюши» и «ванюши». На юго-западном склоне возвышенности и реки Молочной было сплошное море огня от разрывов снарядов всех калибров. Наша артиллерия «работала» целый час! За это время сапёры проделали проходы в минных полях, в проволочном заграждении, навели понтонный мост через Молочную и через ров. Начался штурм немецкой обороны. В проходы вошли наши танки, за которыми лавиной двинулась пехота. Сплошной лавиной очень организованно шли штурмовики ИЛ-2 под прикрытием истребителей – немцы фанатично сопротивлялись. Артиллерия и реактивные снаряды «Катюш» всё перепахали и сравняли, казалось, с землёй всё, но немцы ещё сопротивлялись, цепляясь за каждую траншею, ДОТ, ДЗОТ или курган. Не хотели они нам отдавать Таврию! На главных направлениях, в районе сёл Богдановки и Ворошиловки, нашим ударным частям удалось продвинуться всего на 2-3 километра. На этом пути вся земля была покрыта трупами и обломками. Один наш штурмовой корпус за день уничтожил больше тысячи солдат и офицеров вермахта.
Утром следующего дня был введён в бой наш второй эшелон. Командование решило 33гв.сд, после овладения ею Нейдорфа, вывести из боя для пополнения личным составом – потери были велики. И снова началась трудная пора у дивизионных разведчиков! Немцы подтянули свои резервы и непрерывно контратаковали войска нашей дивизии и всю передовую. Шли тяжёлые, кровопролитные бои. Большая масса немецких самолётов нас беспрерывно бомбила – одни улетали, другие появлялись. С ними вели жестокие схватки наши истребители, успешно вела заградительный огонь наша зенитная артиллерия. С утра до ночи всё вокруг гудело и ревело, рвалось и горело, было сплошное море огня, дыма и копоти. Автоматный и пулемётный огонь сливался в единую трескотню, смешивался с рёвом самолётов, танковых моторов, разрывами мин, снарядов и гранат. Шёл жестокий бой в воздухе и на земле: от дыма и гари было тяжело дышать, разъедало глаза, и видимость была временами – ноль.
Моё отделение было в 88 Гвардейском полку с задачей – во время боя взять «языка». Нам повезло: наши солдаты ворвались в немецкую траншею, и начался рукопашный бой, в основном с применением гранат. Мой разведчик обнаружил блиндаж, где немцы укрылись и повесили белый платочек у входа. Солдат полка хотел было туда бросить гранату, но пришлось его удержать – сказал, что нам нужны «языки». Солдат побежал дальше, а я, оставив наверху Быкова и своего неизменного Петрова, с гранатой в руке спустился в блиндаж и крикнул: «Хальт! Хенде хох!» В блиндаже сгрудившиеся немцы подняли руки – их было 9 человек. Вдруг один из них что-то крикнул, но солдат, стоявший за ним, стукнул его в спину, и он затих, смирился. Я жестом показал всем на выход, и они друг за другом начали проходить мимо меня с поднятыми руками. Я стоял с поднятой противотанковой гранатой в руке и готов был в любую секунду бросить её. Конечно, от взрыва погиб бы и сам, но в моём положении иного выхода не было. Нужна была решительность и только решительность. Каждого немца обыскали. Гудова и Харитонова я послал в блиндаж забрать автоматы немцев, и пленных мы повели вначале по траншее, затем оврагом, и всех благополучно доставили в штаб дивизии. Переводчик их тщательно опросил, затем машиной их направили в штаб корпуса – они дали очень ценные сведения. Один из них, как выяснилось, был коммунистом – это он «успокоил» своего командира в блиндаже; он дал команду меня задушить, так как я был один. А бой продолжался с нарастающей силой…
В первых числах октября нашу дивизию снова вывели во второй эшелон 2 Гвардейской армии, чтобы привести себя в порядок и получить пополнение личного состава и техники – потери были значительные. Наша разведрота также получила пополнение личного состава. Армия сосредоточила крупные силы и была готова нанести ещё более сильный удар по противнику.
9 сентября 1943 года в 12.00 дня была проведена 45-минутная сильнейшая артподготовка. В 13 часов наши войска перешли в решительное наступление и немцы не смогли удержать этого удара. Одновременно был нанесён удар тремя армиями: 51, 28 и нашей 2 Гвардейской. Уже 14 октября завязались уличные бои в Мелитополе, к 26 октября сопротивление немецкой армии повсюду было сломлено.
РАЗВЕДЧИКИ ВЫХОДЯТ К ДНЕПРУ.
Наша 33 Гвардейская двигалась по направлению города Скадовска. Был создан ударный разведотряд в 150 человек. Отрядом командовал заместитель начальника разведки дивизии старший лейтенант Повощук Григорий Максимович. Мы имели четыре танка, несколько бронетранспортёров, к каждому из которых была прицеплена противотанковая пушка, были связисты и взвод дивизионных разведчиков под командованием старшины Вязова. В этот взвод вошло и моё отделение. Наш отряд взял курс на Скадовск. Крупные узлы немецкого сопротивления отряд обходил и в бой не ввязывался, мелкие группы громили и уничтожали. Дивизионные разведчики на высоком уровне вели разведку и предоставляли отряду возможность смело продвигаться вперёд.
Однажды отряд сделал остановку. Нам, дивизионным разведчикам, нужно было обследовать широкую лесополосу, которая примыкала к оврагу. Тут мы обнаружили немецкую засаду – немецкий бронетранспортёр стоял в овраге и был очень хорошо замаскирован, тут же была и противотанковая пушка, несколько пулемётов в вырытых окопах. Вязов решил уничтожить засаду силами взвода. Он воспользовался тем, что немцы нас не ожидали, беспечно собрались вместе и обедали, смеялись и даже пили шнапс. С противоположной стороны посадки было кукурузное поле, и почему-то, кстати, не убранное. Взвод рассредоточился на кукурузном поле, а моё отделение подползало по лесополосе. Гудов и Утвенков бросили противотанковые гранаты в бронетранспортёр, который сразу запылал. Человек шесть одновременно бросили гранаты в беспечно лежащих немцев: они заметались, и попали под меткие автоматные выстрелы. Человек тридцать немцев были моментально перебиты так удачно, что никому из них из засады уйти не удалось. Операция Вязовым была проведена безукоризненно, смело, дерзко и решительно! Поващук поблагодарил нас за чистую работу, а главное за то, что не упустили ни одного немца; следовательно, тайна пребывания в немецком тылу весьма крупного нашего воинского подразделения была сохранена. Путь к городу был в этом месте открыт. Когда подошли к Садовску километров на десять обнаружили чехословацкого офицера, доставили его к Поващуку. Офицер предложил помочь уничтожить немцев, которые заняли оборону возле Скадовска – их было меньше, чем целый батальон чехов, поэтому они могут помочь разоружить немцев. Предложение было дельное.
Встретили скрывающуюся женщину, которая рассказала, что немецкие хозяйственные части срочно грузят на суда ценности и хотят увезти их морем. Тогда Поващук поставил перед своими 22 разведчиками задачу: ночью, незамеченными пробраться с севера в город Скадовск, и на рассвете захватить порт. Т.е., не дать фашистам вывезти на судах ценности. План был хорош, но нас беспокоили чехи: а вдруг они нас обманут и не сумеют разоружить немцев, поставленных на оборону города? Но выхода у нас не было – решили чехам поверить, и они не подвели! На рассвете, при помощи нашего отряда, немцы были чехами разоружены и сдались в плен. Чешский же батальон Поващук назначил конвоировать немцев в тыл навстречу 88 полку.
Наша ударная группа, как было условлено, ночью пробралась в город и возле порта залегла в садочках, видимо, частных владельцев. Стало светать и мы уже были готовы перебежать дорогу и очутиться в порту, но вдруг появилась группа их десяти эсэсовцев с факелами в руках. Этой группе карателей было поручено сжечь дома граждан, которые помогали партизанам. Нужно было быстро принимать решение, и мы с Вязовым мгновенно решили одно и тоже – перебить вначале этих поджигателей, а потом уже ринуться в порт. Я лежал метрах в 15 от дома, к которому один из немцев подошёл и уже поднёс руку с факелом к соломенной крыше – медлить было нельзя, и я короткой очередью его уничтожил. Тут же раздались короткие очереди остальных разведчиков и все десять немцев – поджигателей были моментально расстреляны. Мы перебежали улицу и оказались в порту. Работавшие немцы растерялись: они носили грузы без оружия, а нашу короткую стрельбу восприняли как стрельбу карателей. Из-за угла склада я подбежал к транспорту, с другой стороны – Вязов. С буксира открыли стрельбу из пулемёта, но я с товарищем, удачно бросили гранаты, и вскочили на борт буксира, который уже пытался отойти от пристани. Члены экипажа буксира были гражданские, немцев – конвоиров перебили, и буксир с большой баржей загородил выход из бухты. Остальные суда заметались по бухте, а разведчики были умело рассредоточены, и вели губительный огонь. Петров овладел немецким пулемётом и стал стрелять через бухту, откуда группа немцев пыталась прорваться к фарватеру. Несколько немцев пытались на шлюпке подойти к буксиру, но были нами вовремя замечены и расстреляны прямо в шлюпке. Повсеместно началась интенсивная стрельба, как потом оказалось, в городе были партизаны и подпольщики, которые тоже ввязались в бой. В это время в город прибыл отряд Поващука, четыре наших танка Т-34, бронетранспортёры, весь отряд – на трофейных машинах. К обеду все немцы были пленены, при помощи партизан и подпольщиков всё добро было спасено.
К вечеру в городе уже появились передовые отряды 88 полка. Поващук передал им пленных, корабли, склады, а наш отряд тут же получил приказ захватить Голую Пристань. Не глуша моторов своей техники, мы ринулись в направлении Голой Пристани и сходу её захватили. Здесь немцы сумели переправиться на западный берег Днепра, нам удалось захватить только одну баржу с продуктами: консервами, салом, спиртом и сахаром. Наш старшина нагрузил две трофейные машины и отправил в дивизию. В Голой Пристани отряд сразу установил советскую власть и по приказу двинулся на Малый и Большой Маячок, куда продвигалась с боями наша 33 Гвардейская дивизия. В Маячках командир дивизии поблагодарил наш боевой отряд, а мы, стоя в строю, дружно закричали: «Ура! Служим Советскому народу!».
Но немцы яростно сопротивлялись со стороны Каховки и села Ключевого (место Новой Каховки), у сёл Основа и Британы. Задача стояла, во что бы то ни стало сбросить немцев в Днепр, захватить весь его берег. Необходима была разведка! И вот, по прибытии, были посланы группы в Британы, Основу и Ключевую. Моя группа в пять человек была направлена в Ключевое. Вечером без труда пробрались мы в это село, и в крайней хате обнаружили часового, который ходил взад – вперёд, подходил к низкому палисадничку. Решил взять часового сам – оставил Петрова, Гудова и Казанцева в прикрытии, а с Утвенковым подполз к палисадничку. Немец как раз отошёл, потом круто на каблуках развернулся, и в этот момент я нанёс ему свой испытанный не раз удар по шее ребром правой ладони. Он упал, как подкошенный, стукнувшись головой о палисадник, и я его передал Утвенкову. Тут к нам вдруг подскочил неизвестно откуда какой-то парнишка, и тихо сказал: «Дяденька, в нашей горнице спит один немецкий офицер!» - это было важное сообщение! Мальчик осторожно провёл меня и Петрова в дом – действительно, офицер спал крепким сном. Петров посветил фонариком. Офицер вскочил и попытался из-под подушки вытащить пистолет, но не успел – получил хороший удар по шее, и обмяк. Голого его вести мы не стали, так как в белом шёлковом белье он был бы хорошо виден ночью; пришлось привести его в чувство и заставить одеться. К утру офицер и его адъютант были доставлены в часть и допрошены.
На другой день противник был выбит из Ключевого, Основ, Британ и Плавней. 33 дивизия наша заняла оборону на берегу Днепра от южной окраины Каховки и до низовья Днепра. Участок обороны был очень большой, но командование знало, что немец тут не посмеет форсировать Днепр – началась позиционная война. Наши постреливали по немцам, немцы – по нашим.
Материальная сторона дивизионных разведчиков была на высоком уровне – старшина Каблуков не терялся. Запасся всем: спиртом, шпигом, консервами, маслом. А тут ещё наши ребята копали траншею, и нашли в огородах две бочки прекрасного виноградного вина! Командир роты Дмитрий Макарович Боцман и начальник разведки Василий Никитович Скорик говорили по этому поводу так: «Пейте и ешьте в меру, а кто будет пьяным – собственноручно набьём морду!» Дивизионные разведчики пили и ели – кто сколько хотел, но никто никогда запретную черту не переступил. Во всяком случае Скорику никого не пришлось наказывать ни разу. Правда, если кое-кто иногда и перебирал, то Скорик с Боцманом старались этого не замечать. Очень много мы съедали громадных сладких, сахаристо-рассыпчатых арбузов – об этом тоже заботился наш Каблуков. Голос у него был басистый, лицо в оспинках. Он был могуч, силой не обижен и всё просился пойти за «языком», но ему такой возможности не представлялось по разным причинам. А попросту, его берегли как хорошего хозяина разведроты!
Немцы оказались закрыты в Крыму. Наша армия стала готовиться к новому наступлению. Мы радовались, что пришёл, наконец-то, праздник и на нашу улицу! Местные жители нам жаловались, что немцы поугоняли в Германию дочерей, несовершеннолетних сыновей, отобрали скот. Пора было расплачиваться!
Армия вновь пополнялась за счёт освобождённых районов, где к нашему всеобщему удивлению, в каждом селе было очень много мужчин, среди которых было немало бывших военнослужащих, которые по каким-то причинам когда-то не смогли выйти из окружения, пристали к одиноким женщинам и жили как мужья. Однажды я встретил парочку – ей было 48 лет, а мужу – 24 года. Ясно было, что это бывший красноармеец и, удивительно, как немцы могли верить в это! Но, видимо считали, что они им безвредны… Опять нам встретились баптисты, которые не соглашались брать в руки оружие. Они пытались доказать, что их вера не позволяет это сделать. Я до северной Таврии не имел понятия, что есть такие люди, но тут увидел их своими глазами. Что интересно было, они не боялись того, что их могут осудить к расстрелу! Однако, наше командование куда-то отправляло их, не расстреливало; возможно такова была политическая линия нашего правительства…
РАЗДУМЬЯ ИЗ 21 ВЕКА…
… Тут Иван Григорьевич, как всегда, прав: была такая линия у советского правительства! И, скорее всего, этим людям давали возможность внести свой вклад в грядущую победу в многочисленных лагерях НКВД…
Потянулись осенние дни. Мы приступили к изучению немецкой обороны. Наблюдали за противником в стереотрубу, всматривались в их оборонительные укрепления, высматривали места, где лучше навести понтонные мосты в случае форсирования Днепра. Переправлялись на немецкий правый берег и брали «языков». Днепр был здесь довольно широк – 800, а кое-где и 900 метров.
20 декабря 1943 года в нашей 21 разведроте был организован праздник: мы отметили годовщину разгрома Манштейна на подходах к Сталинграду, у деревни Мышково. Выпили по 200 грамм водки – по норме, а потом пили трофейный спирт и виноградное вино. Пили и ели по потребности, никто никому ничего не запрещал: было только обычное условие – чтобы пьяных не было. С нами был специально прибывший наш начальник разведки Василий Никитович Скорик. Поздравлял нас, как обычно, по-отцовски, сказал замечательные слова: «Дорогие мои тихоокеанцы, гвардейцы! Мы за этот год с вами в составе нашей мощной армии и 33 Гвардейской дивизии с боями прошли две тысячи километров, освободили 125 тысяч квадратных километров советской земли, 2500 населённых пунктов, сотни тысяч наших людей вызволены из неволи от Волги до Днепра!» Он отметил добросовестную работу дивизионных разведчиков, их героические подвиги на Дону, на Миусе, у совхоза Металлист – хутор Вишнёвый, в захвате Старобешево и Скадовского порта. Сотни подвигов совершили разведчики только при взятии «языков»! Василий Никитович каждого разведчика обнял, пожал тепло руки, а своих любимчиков просто расцеловал – Юру Токарева, Васю Петрова, Петю Мещерякова, Колю Борисенко, Яшу Кныша, Диму Кольцова и меня. Не забыл и командира нашей роты Дмитрия Макаровича Боцмана, потом сел на свой «Виллис» и уехал по делам к полковым разведчикам. А старшина роты Каблуков подносил всё новые закуски и предупреждал захмелевших…
В связи с этим замечательным мероприятием вспоминается забавный случай. Был у нас разведчик Солнцев Коля из города Рыбинска. Маленький, юркий, везде успевал. Был храбрый и любил выпить. В тот раз его особенно предупреждал ротный и старшина, но он-таки перепил. Чтобы его не видели, я его тихонько вывел и в сарае положил спать на бричку. Там же стоял себе наш вороной жеребец, жевал соломку. Я ушёл, а Солнцев каким-то образом слез (а может, упал) с брички и попал головой под задние ноги жеребца. На голове у Николая Николаевича была надета румынская папаха. Лошадь была настолько умна, что на голову Солнцеву не наступала, но за ночь наложила на его голову такую кучу помёта, что ни головы, ни папахи наутро не было видно. Утром его обнаружила наша девушка Анечка – в нашей роте она готовила пищу и считалась воином-разведчиком. Со слезами и рыданиями она прибежала в хату, где находился наш взвод, и сообщила, что наш Коля погиб! Мы тоже сообразили не сразу, что произошло, но она уточнила, что Николая затоптала лошадь задними ногами. Мы побежали в сарай и увидели эту картину! Подняли Солнцева – а он жив. Привели человека в чувство, почистили немного – смеху потом было на всю дивизию!
На следующий день моё отделение вместе с другими разведчиками Кольцовым и Токаревым, были направлены в село Основы. Разместились в доме Безугловой Надежды Григорьевны. Домик её стоял в густом саду, в 150 метрах от Днепра. Эта смелая женщина вместе с маленьким парнишкой Гришенькой не согласилась эвакуироваться, а осталась на передовой. Она нам помогала, как могла – готовила еду. Напротив её дома, метрах в 150, стоял большой дом с железной крышей, на чердаке которого мы установили стереотрубу и вели тщательное наблюдение за немецкой передовой. Мы изучали противника, его поведение, изучали подходы и пути, где было бы лучше высадиться и взять «языка». Изучали целую неделю, и вот настало время действовать!
За десять дней до этого за «языком» была направлена группа отважных ребят, но они, как видно, поспешили, тщательно место не изучили, где собирались выполнять задачу. Случилось это в последних числах ноября – начале декабря. Мы тогда провожали в тыл к немцам опытнейшего, прославленного разведчика Петю Мещерякова и его группу. В его группу напросился артист из дивизионной самодеятельности, красивый и рослый чернявый красавец, умевший прекрасно петь и танцевать. Он долго и слёзно упрашивал своего руководителя и начальника разведки Скорика разрешить ему, хотя бы один разок, сходить в разведку. Уж очень сильно ему хотелось совершить подвиг и получить награду! И надо же – уговорил. Мы проводили группу в ночь на двух лодках. Когда они скрылись в темноте, с волнением стали ждать: никто не смог заснуть. Примерно через час случилось странное: на том берегу началась стрельба, послышались взрывы гранат и вскоре всё стихло. Наступил рассвет, а группа из шести человек так и не возвратилась - пропали без вести. Мы все очень переживали, особенно жалели артиста – ведь парень впервые пошёл в разведку и погиб! Не могли себе представить, что нет нашего Пети Мещерякова. Это был человек необыкновенный, если сказать кратко, то он был наш ротный Тёркин!
И вот пошли мы. Старший группы – Кольцов. В группу входили: Барковский, Токарев, Борисенко, Быков. Также, на двух рыбацких лодках примерно часа в два ночи, переправились на противоположный берег и благополучно высадились. Быкова и Борисенко оставили охранять лодки, а я, Кольцов и Токарев по-пластунски двинулись к намеченной заранее огневой точке, за которой мы вели наблюдение целую неделю. Подползли к траншее и затаились. Вот в траншее появились два немца – мы решили их взять, поскольку они попались под руку. Условным знаком Кольцов мне показал – брать переднего, он – второго, а Токарев на страховке. Когда немец приблизился ко мне, из траншеи была видна его голова и плечи – я нанёс ему удар по голове свинцовой плиткой. «Мой» немец опустился в траншею, не охнув. Второго немца оглушил Кольцов, и мы быстро заткнули рты обоим специальными тряпками, выволокли из траншеи, доставили к берегу, усадили в лодки и немедленно отчалили. Когда отплыли метров на 80, немцы нас обнаружили, накрыли светящимися ракетами и начали бить по лодкам из пулемётов. Один из взятых немцев был в моей лодке, второй – у Кольцова; в этот момент лодку Кольцова развернуло, и её прошили пулями немецкие пулемёты. Немец был ранен, а лодка стала набирать воду. В нашу лодку, где кроме немца, были Борисенко, я и Быков, тоже попали пули, но мы быстро уходили от берега, гребли изо всех сил. Лодку Кольцова потеряли в темноте. Наш пленный очень испугался, буквально вжался в дно лодки – боялся, чтобы не убили свои. И вот мы, наконец, на своём берегу, а лодки Кольцова и Токарева нет. Позже мы узнали, что они подошли к берегу в километре ниже по течению – добрались-таки! Кольцов разорвал свой маскхалат и позатыкал им, как мог, все дыры в корпусе лодки, сам надел на себя надутую автомобильную камеру (вот же предусмотрительный был!) и плыл в ледяной воде, держась за лодку, а Юра Токарев грёб изо всех сил. Лодка вот-вот должна была утонуть, но, к счастью, они попали на отмель и выбрались на берег вместе с раненым немцем. Вот же была радость! По телефону нам сообщили, что Кольцов и Токарев на нашем берегу! Нас встретил начальник штаба дивизии, начальник разведки дивизии и, конечно, наши друзья – товарищи разведчики. Обнимали и целовали как самых любимых девчат!
Немец, которого я оглушил, оказался старшиной немецкой роты, а второй, раненый своими же, был ротным писарем, и у него в кармане был дневник, из которого стало известно очень много важного для командования. Немецкий старшина дал очень важные сведения, а так же приоткрыл завесу тайны насчёт группы Мещерякова. Он сказал, что двух русских разведчиков захватили живыми, а троих убили. Когда они высаживались, они были замечены, выпущены на берег и окружены. Наши ребята храбро сражались, отстреливались до последнего, бросали гранаты и, по его мнению, подорвались сами; двоих схватили в плавнях, так как их отрезали от лодок. По приметам мы поняли, что живым в плен попал Мещеряков, а вот кто второй угадать не могли. Тридцать лет судьба Мещерякова мне была не известна, но как-то на встрече ветеранов в Севастополе Петя Сахно сказал, что, вроде бы, Петя Мещеряков возвратился после войны из плена, но, почему-то, ни с кем не пожелал встретиться. Возможно, его до сих пор мучает совесть за свои ошибки в тот драматический момент, что позволило немцам захватить лодки и отрезать отход группы. Так вот, неуклюже, сложилась судьба прославленного разведчика Петра Мещерякова.
От наших пленных так же стало известно, что немецкое командование заменяет свою оборону новыми дивизиями, и намерено стоять насмерть. «Днепр – это наша граница навсегда!» - так сказал им фюрер. Перед ледоставом, в конце декабря, взяла «языка» группа Вязова – взятый ими пленный тоже подтвердил эти сведения. Немцы усиленно укрепляли свою оборону перед нашим участком, зная, что перед ними стоит прославленная 2 Гвардейская армия и 33 Гвардейская стрелковая дивизия! Они испытали силу наших ударов на собственной шкуре, и поэтому усиленно врывались в Днепровский берег, чтобы выполнить приказ сумасшедшего Гитлера и остаться в живых.
Взятый Вязовым пленный сообщил, что на их участок прибывает новая немецкая дивизия, поэтому встала перед нами очередная задача: взять «языков» из «новеньких». Тут как-то сразу похолодало, по всему седому Днепру пошла шуга. Мы вели наблюдение за немецкой передовой против Британов. От правого немецкого берега шла вниз по течению неширокая песчаная коса, метров 800 длиной. Она была покрыта кустарником, в котором располагалось немецкое боевое охранение. Здесь и было решено, после тщательного изучения повадок противника, взять «языка». Из села Ключевого готовилась группа разведчиков под руководством моего лучшего друга Васи Петрова. Левее нас готовились к этой операции полковые разведчики, которыми командовал взводный Гусев. Наступил Новый год, 1944-й! В 24 часа произошло непонятное на немецкой стороне – началась ураганная стрельба из всех видов оружия. Мы вначале подумали, что немцы готовят переправы, но оказалось, что они стрельбой отмечали Рождество и Новый год!
15 января группа Петрова из Ключевого пошла за «языком». Шли они по первому тонкому льду со специальными приспособлениями, но на западном берегу их обнаружили власовцы. Тем не менее, несмотря на начавшуюся перестрелку, группа сумела взять старшего лейтенанта-власовца. Он был в немецкой форме и ничего не отвечал нашему переводчику; потом оказалось, что он был русским из города Горького. В 1942 году ещё был советским офицером, попал в плен, и там, спасая свою жизнь, согласился служить предателю Власову. Самое печальное было то, что в этой операции от рук русского изменника-власовца погиб мой лучший друг – мордвин, тихоокеанец Вася Петров. С ним мы начали служить на Тихоокеанском флоте, затем в береговой обороне на острове Русском, вместе прибыли в Сталинград и бились там в уличных боях, вышли на переформирование в Тамбов, попали в офицерскую роту. Потом вместе освобождали Дон, в Семикаракорах вместе уничтожали немецкие орудия, вместе были под Саур-Могилой и уцелели в том аду. Вместе стояли насмерть у совхоза «Металлист» - хутора Вишнёвый. Врага не пропустили к Таганрогу и выполнили ту историческую боевую задачу, остались в живых в числе семерых разведчиков - а тут, на Днепре, изменники убили! Хотя он был смертельно ранен, у него хватило сил вернуться на свой берег, где и перестало биться сердце настоящего Героя, умного и всегда весёлого боевого товарища и друга.
Впоследствии Утвенков рассказывал, что когда взяли «языка», Петров дал приказ доставить его на наш берег, а сам с Утвенковым стал прикрывать отход. В это время один из власовцев крикнул: « Петька, бросай ещё гранату в краснопузых!». Граната разорвалась возле его головы, но Вася усилием воли сумел дойти до берега, не охнул и не застонал от боли. Хоронили Василия Петрова всей ротой на холме у Днепра. Товарищи плакали и клялись отомстить изменникам. Все, знавшие его разведчики, выступили со словами скорби. Василий Никитович Скорик плакал. Гроб опустили в песчаную почву под залпы наших автоматов. У меня от горя и досады щемило и болело моё сибирское сердце, к горлу подкатил какой-то ком. Что-то меня душило от злости и обиды: здесь, на Днепре, я потерял своих лучших друзей – Петю Мещерякова, Васю Петрова, а на Молочной – Журбина. Это были необыкновенные люди, Герои нашей тяжёлой борьбы. После похорон я прибыл в Британы на свой наблюдательный пункт и получил приказ, во что бы то ни стало взять «языка». Я сказал: «Язык будет!»
Группа состояла их шести человек. Старшим назначили Кольцова, меня – заместителем. В группу вошли: Гудов, Борисенко, Утвенков, Седмушкин. В группе захвата – Кольцов, Борисенко и Гудов. Я и Седмушкин – в прикрытии. Это была весьма ответственная задача: прикрыть отходящую группу с «языком». Утвенков, уже немолодой человек, был на всякий случай, оставлен на льду, чтобы немцы не отрезали нам отход. Мы со всеми предосторожностями вышли к землянкам нашей передовой, чтобы дождаться глубокой ночи; я даже немного вздремнул. И мне приснился сон: якобы на льду стоит новый такой домик, сколоченый из досок. Я открываю дверь и делаю шаг вовнутрь, меня подхватвают две солидные женщины и пытаются втянуть в домик. Я вырываюсь, приложив немалые усилия, шагаю назад, и… просыпаюсь. Пора было отправляться; о своём сне я рассказал Кольцову, и он мне сказал: «Оставайся-ка на берегу – ведь сон-то плохой!». Но я, конечно, остаться не мог, потому что был его заместителем, а во-вторых, кто же лучше меня мог прикрыть отход группы?! Ведь в темноте я мог стрелять без промаха по звуку, по вспышкам. Я сказал Кольцову, что тщательно разработанный план из-за сна ломать не стоит, и он мне ответил: «Ванюшка, как никогда будь осторожен!» Я ему пообещал быть сегодня особенно осторожным, и мы спустились на тонкий днепровский лёд. Одеты были прилично – валенки, ватные брюки, тёплое бельё, фуфайки, теплые рукавицы. Поверху – маскхалаты. Выпал снежок. Шли очень осторожно, а когда осталось до косы метров сто – преодолели их по-пластунски, вышли на берег косы. Утвенков остался на льду, мы расположились на косе и сделали засаду. По нашим наблюдениям и расчётам должна была подойти смена немецкого охранения. Долго нам ждать не пришлось – примерно в три часа ночи появились два немца. Шли не спеша, разговаривая, подходили к берегу и всматривались в наши позиции. Мы определили, что это не смена: ясно было, что идёт офицер, а второй был с автоматом на шее. Когда они поравнялись с нашей засадой, на переднего навалился Кольцов, оглушил его прикладом, а Коля Борисенко заткнул ему рот. А вот с денщиком получилось неудачно – он ударил Борисенко и пытался вырваться от Гудова. Я успел подскочить Гудову на подмогу и нанёс свой коронный удар денщику в область сонной артерии – тот сразу «скис» и прекратил сопротивление. Однако, получился небольшой шум, и немцы заподозрили неладное – в семидесяти метрах от нас была их огневая точка; немцы громко заговорили между собой. Дорога была каждая секунда – группа захвата потащила обоих немцев на лёд, на свою сторону. Кольцов и Борисенко – офицера, Гудов и Утвенко – денщика, который тоже оказался… офицером! Мы со старшиной Седмушкиным залегли для прикрытия. Немцы спросонья не сразу поняли, в чём дело – так бывает, и наши успели оттащить пленников метров на 80-100 от берега. Вдруг у одного их офицеров выпал кляп изо рта, и он закричал. Тут немцы и всполошились! Они начали выпускать осветительные ракеты и сразу обнаружили группу отхода с двумя пленными офицерами. Не стреляя, несколько человек выскочили с берега на косу по проложенному деревянному мостику. Пришлось дать прицельную очередь по бегущим из-за обрывчика косы – несколько человек упало, остальные залегли. В это время старшина Седмушкин бросил правый фланг, не сделав ни одного выстрела по бежавшим немцам, и бросился бежать к своему берегу. Я дал длинную очередь по немцам справа и прижал их к косе. Седмушкин бежал по льду, а по нему с берега били несколько немецких пулемётов трассирующими пулями. Казалось, что он бежал через пламя, вернее сплошные искры огня, но что удивительно – в прохвоста и труса не попала ни одна пуля! После такого случая его выгнали из разведки – там такие не задерживались. Так я остался в прикрытии один за двоих и сумел прикрыть отход своих боевых товарищей. Когда группа с пленными отдалилась на безопасное расстояние, расстреляв примерно патронов 120, я тоже решил уходить. Только погасли ракеты, я бросил гранату «лимонку» в ближнюю группу немцев, и в темноте успел отбежать метров на сто. Ракеты опять взвились, и меня снова обнаружили, открыли огонь. Пуля угодила мне в левую ногу, прострелили сухожилие и пяточную кость. Удар был большой силы, как бы ударили обухом по ноге; я упал на лёд и сильно ушибся. В это время, как на зло, немцы осветили берег ракетами, и весь огонь был сосредочен в мою сторону. Трассирующие пули шли роем, кроша вокруг меня лёд; рикошетом изрешетили мою ватную одежду полностью, включая маскхалат. В шапке было три пробоины, но голову, к счастью, не задело. Валенки тоже были продырявлены в нескольких местах. Я приподнялся на колени и локти, пытаясь отползти от этого гиблого места – пулемётная очередь прошла под животом (!), вырвав клок моей фуфайки, халата, гимнастёрки, и даже зацепив нательную рубаху, а живот не задела! Правда, получил сильный удар в левое плечо – видимо, куском льда. После этой трассирующей очереди немцы стрельбу прекратили, а с берега косы на лёд ступили два немца и стали не спеша приближаться ко мне. Видимо, шли «добивать», держа автоматы наизготовку. Я лежал не двигаясь, затаился и ждал момента. Казалось всё, конец! Гранаты не было, уже почти светло, шевельнись – пристрелят. Подошли ко мне метров на двадцать и тут, видимо на моё счастье, враз погасли все немецкие ракеты – стало почти темно. Я перевернулся лицом к идущим немцам, прицелился, и когда они были шагах в десяти от меня, нажал на гашетку своего ППШ. Это была короткая очередь из последних патронов. Всё! Осталась только финка! Но очередь была удачной и рука не дрогнула: один упал замертво, второй в агонии упал на меня, придавив тяжестью своего тела. Очень сильно вначале мне сдавил грудь, но тут же стал слабеть – я всадил ему под лопатку свой финский нож. Только теперь «проснулись» наши артиллеристы – начали бить по немецким огневым точкам. Мёртвого немца я с себя сбросил, и на коленях и локтях стал отползать от этого страшного места в сторону своего берега. Немецкая артиллерия тоже начала вести огонь по нашему берегу и по Днепру, ломая лёд. Я отдалился от середины реки и заполз на неровности льда. С левой стороны, примерно в километре от меня, кричал человек: «Помогите! Тону!» Как потом выяснилось, командир полковых разведчиков лейтенант Гусев провалился в полынью, и так, бедняга, погиб – никто его не спас. Видимо, у лейтенанта не было верного человека, не бросающего в беде; а ведь звал на помощь офицер минут десять! Наши бы дивизионные разведчики обязательно нашли бы выход – связали бы ремни и подали бы Гусеву, или что-то придумали другое. Но там, видимо, призыва командира тогда не услышали. Потом провели расследование и выяснили, что Гусев пытался вылезти на лёд, но он ломался, а его группа разбежалась от немецкой стрельбы, и оказать помощь храброму офицеру было некому. Когда прекратилась немецкая стрельба, я пытался встать на ноги, но упал, ударился головой об торос и потерял сознание. Очнулся на своём берегу, в землянке своего ротного командира. Возле меня хлопотала девушка фельдшер. Она разрезала валенок, аккуратно обработала рану. Одежда какая была я уже рассказал – лохмотья. Очнувшись, спросил, как «языки»? Сказали, что один из них был майором, второй – младший офицер, адьютантом. То, что надо, ценнейшие «языки»! Была страшная боль, я часто терял сознание и находился в забытье. На носилках меня вынесли из передовых траншей и санитарной машиной доставили в расположение роты дивизионных разведчиков. Оказалось, что такое распоряжение дал начальник дивизионной разведки В.Н.Скорик. Мне приготовили хорошую одежду, переодели во всё новое, собрали около двух тысяч рублей денег, всё сложили в полевую сумку, и только после этого Скорик разрешил везти меня в медсанбат. Подошёл Утвенков со слезами на глазах: мне сказали, что это он меня нашёл у торосов и доставил к берегу. У меня не было слов, чтобы выразить свою благодарность. В медсанбате мне на левую ногу наложили гипсовый сапожок до колена и давали через каждые два часа таблетку сульфидина – он тогда только появился.
ПЕРВЫЙ ГОСПИТАЛЬ.
Ко мне приехали Василий Никитович Скорик, Дмитрий Макарович Боцман, Григорий Максимович Поващук, и ребята, мои боевые друзья – Быков Женя, Борисенко Коля, Кныш Яша, Токорев, Гудов, Утвенков, Солнцев, Анисимов, Кольцов. Все очень сожалели, жалели и ободряли. Рассказывали, каким именно путём попасть после госпиталя, куда мне пришлось отправляться, в свою родную дивизию. Наверное, у меня был очень неважный вид из-за адской боли. Я не видел своего лица, а только встрепенулся, когда зарыдала наша милая Анечка: она у нас была очень жалостливая и кровно переживала за нас, испытывая чужую боль, как свою. Я услышал сквозь её всхлипывания: «Вряд ли выживет наш Ванечка…» Ещё я услышал слово «Гангрена», и потерял сознание снова. Очнулся на операционном столе, в эвакогоспитале, в Аскании Нова. Один чернявый хирург говорил: «Повременим?», а второй настаивал на ампутации левой ноги, пока не поздно. Вдруг я узнал чернявого доктора! Это был врач с нашей 15 морской бригады, и знались мы с ним ещё с Русского острова. Он был родом из Сибири, из города Красноярска, и знал меня как своего земляка. Я понял, что это мой единственный шанс спасения левой ноги и тут решается её судьба. Меня бросило в жар, но я, превознемогая боль, начал просить своего земляка-доктора оставить мне ногу. Он сказал, что это очень опасно – может наступить гангрена, и тогда конец! Но я его упорно умолял, ссылаясь на то, что я ещё холост, а в семье у нас пять братьев и четыре сестры, и если уж не выживу, то никто не пострадает! Врачи посоветовались ещё раз, и знакомый мой хирург сказал: «Ладно, рискнём!», меня увезли в палату, начали колоть какие-то уколы и через каждые два часа давали большую таблетку сульфидина; благо, он в то время был. Через три дня опухоль с моей ноги сошла, мне наложили новый гипс-сапожок, как сказали старшая медсестра Галина Михайловна Мельникова и медсестра Анна Липатова. Эти две сестрички активно помогали спасению моей ноги – делали уколы, давали таблетки. Как потом мне рассказала Галина Михайловна, её попросил мой земляк-хирург спасти мою ногу, сказав: «Милая Галочка, всё теперь от тебя зависит – надо спасти нашего сибиряка!». И Галина Михайловна Мельникова, выполняя его просьбу, сама за мной ухаживала; в первое время вместо одной таблетки давала по две за один раз, регулярно, через каждые два часа. Невыносимая боль стала отступать, температура снизилась до 38 градусов. Хирург зашёл ко мне в палату и сказал: «Счастлив ты, что у нас в госпитале такие медицинские сёстры!». Я был очень благодарен и хирургу и сёстрам. В критические моменты, когда температура доходила до 40 градусов, то Галя, то Аня подходили, делали компрессы и просто гладили лоб, лицо, а иногда и целовали с нежностью. И становилось легче! Эти замечательные медицинские работники выхаживали меня десять дней, а когда наступило улучшение, меня нужно было отправить в тыловой госпиталь. Провожал меня и мой земляк-хирург спаситель. Он был рад за меня, что я остался с ногой. Галя и Аня были особенно нежны, провожали до вагона, в который меня доставили на носилках, и по их просьбе, поместили меня на нижней полке. Попрощались тепло, и ушли делать свои нескончаемые медицинские дела, а часа через два из Крыма вылетели немецкие бомбардировщики и начали бомбить станцию. Раненые из эшелона, кто мог, выскочили из вагона и разбежались кто куда. Я лежал спокойно, будучи в беспомощном состоянии. Начали рваться бомбы, вагон качнуло взрывной волной, затарахтели по обшивке осколки. Один из них, весом с добрый килограмм, пробил стенку вагона выше меня сантиметров на 30-35, ударился в стойку противоположной стенки, и упал на пол. Потом его нашли и показали мне: если бы я попытался хотя бы немного приподняться, мне бы разбило всю грудь. Через эту дыру шёл холод в движении, и проводники её быстро чем-то заделали. Раненые рассказывали, что один вагон бомба разнесла полностью, остальные были повреждены – немцам было всё равно какие поезда бомбить, хотя вагоны имели опознавательные знаки красного креста.
Примерно к 5 утра наш госпитальный эшелон двинулся в путь, держа курс на Северный Кавказ; конечные пункты были в Пятигорске, Минеральных Водах и Кисловодске. Тяжелораненых, включая меня, привезли в город Пятигорск, где здоровенные санитары меня вынесли на носилках и положили в холодной бане, две пожилые женщины раздели и кое-как мне помогли помыться полухолодной водой. Дали старое, застиранное бельё, затем эти же санитары положили меня на носилки и унесли на четвёртый этаж. Занесли в какую-то комнату, похожую на мастерскую оперного театра – окна выбитые, кое-где забиты фанерой, остальные заткнуты чем попало, декорации, в общем. Со мной была кожаная полевая сумка с моими личными вещами, деньги и ордена. Её я никому не отдавал. Положили меня на старую железную кровать с порванной сеткой. Матрац был набит какими-то комками конского волоса, дали старое престарое одеяло, с которого кто-то предусмотрительный уже оторвал кое-что на портянки. Холодище был невыносимый. В этой «палате» лежали ещё двое солдат - один 40-летний еврей с обмороженными ногами, второй молоденький белобрысый солдатик, очень худой и бледный, похожий на 15-летнего подростка. Они лежали спокойно и безропотно, я же до утра чуть не дал дубу от холода. С окна сквозняк дул прямо на меня! Утром принесли завтрак в жестяных мисочках. Суп гороховый, реденький – одна водица, и кусочек кукурузного хлеба. Я стал просить медицинскую сестру, чтобы пригласила в эту безобразную «палату» начальника или замполита госпиталя, но сестра оказалась чёрствым и грубым человеком, разговаривать со мной не стала. Во мне закипала злоба – я был на передовой с августа 1942 года по 15 января 1944 года, выжил; здесь, в глубоком тылу, хотят заморозить, отвратительно кормят и на тяжелораненого ни малейшего внимания! Эта дородная, видать никогда не бывшая замужем медсестра, грубая и невежественная, похоже не имела ни души, ни сердца. Вот принесли обед в сопровождении этой же медсестры, и я опять начал её просить позвать кого-нибудь, ведь замерзаю, зуб на зуб не попадает; но сестра по-прежнему отнеслась ко мне равнодушно. Тогда я взял свою железную миску и облил сестру этим чёрным супом. Она испуганно вскрикнула и с руганью выскочила из нашей «палаты» -холодильника. Через несколько минут я услышал за дверью мужской разговор, грубый голос сказал: «Ты замполит – ты и иди первым!», дверь открылась, и в палату вошли два капитана. Один, капитан медицинской службы по виду еврей, второй – замполит. Замполит вежливо спросил, обращаясь к нам троим: «Кто здесь проявил хулиганство?». Я сел на койке и спокойно ему объяснил, что замерзаю, что безобразная постель, отвратительный завтрак и обед, что я просил сестру позвать кого-нибудь из руководства в эту палату, но она отказалась – вот нервы и не выдержали. Я по-прежнему был во взвинченном состоянии, по телу пошли мурашки и я потерял самообладание: «Да что вы здесь делаете?! Я был на передовой, в разведке, немцев бил, прошёл от Волги до Днепра! Немцы меня не смогли убить – так теперь вы хотите заморозить?!». Пообещал сегодня же написать письмо своему начальнику разведки и товарищу Сталину и сообщить, что вы тут фронтовиков морозите и заставляете голодать! Этого не может быть, чтобы раненых кормили кукурузным хлебом и пустым гороховым супом! Я сильно разволновался, от нервного потрясения пошли красные пятна по лицу, а тело стало сильно чесаться, как если бы сотни муравьёв на меня полезли. Начальник с замполитом вмиг переменились, начали уговаривать успокоиться, и что эта комната, вроде бы, всего лишь изолятор, куда помещают временно, и что меня сегодня же переведут в другую палату. Когда начальники ушли, обмороженный и молоденький сказали мне, что они в этой «палате» лежат уже целый месяц, и никто их никуда не переводит. Правда, им выдали по два старых одеяла. Через полчаса прибыли с носилками два санитара и унесли меня в баню, где хорошо отмыли, одели новое и чистое бельё, потом унесли на второй этаж и положили в чистую и светлую палату, где было тепло и солнечно. Полуторная кровать с панцирной сеткой, новый ватный матрац, новое из верблюжьей шерсти (!) одеяло, покрывало. Всё это великолепие дополняло большое зеркало, цветы и окно с южной стороны. И соседи оказались что надо: рядом лежал капитан-лётчик, а на второй кровати – здоровенный боцман Черноморского флота Щербаченко, который ел по две порции завтрака, обеда и ужина. Так ему было прописано. Мне принесли новый халат, тапочки и новый байковый костюм. Хотя и на костылях двигался, только начинал учиться ходить, молодой и сильный организм быстро начал крепнуть, раны заживали быстро. Теперь мне стало казаться, что я попал в рай: из моего окна в солнечный день была видна гора Эльбрус – в таких условиях я никогда не бывал даже дома! Ужин мне принесла молодая красивая нянечка: накормила жареной картошкой, белым хлебом и сладким чаем. Ночью я впервые уснул по-человечески, хотя трижды просыпался: мне снилась бомбёжка, как на яву. Я просыпался и спрашивал у своих товарищей: «Что, бомбят?» - в ответ мне говорили, что мне чудится…
НА ПОПРАВКУ С ЛЮБОВЬЮ…
На следующий день, перед обедом, произошло чудо: в палату пришла шеф-повар госпиталя, красавица неземной красоты, чернявая терская казачка Мария Сергеевна Бубнова. Она вежливо поздоровалась с нами и спросила, что бы мы желали к обеду? Я так растерялся, что не нашёлся, что ей ответить! Она так странно и внимательно посмотрела в мои глаза, что сходу пленила меня своим пылающим, пронизывающим взглядом. Она села рядом с моей кроватью на стул. Зрачки её карих глаз переливались, чёрные брови вздрагивали. Она расспросила меня, откуда я, женат ли. Я рассказал, что я сибиряк-тихоокеанец, воевал в дивизионной разведке, а в Сталинграде был и миномётчиком, и пулемётчиком, а вот жениться не успел! А вот на такой, как она, женился бы без колебаний! При этом я тоже смело на неё смотрел: мне понравились её красивые глаза, каштановые, слегка вьющиеся волосы, красивая шея, пышная грудь, замечательный стан и стройные ноги, роскошные бёдра и изящные руки. С первой встречи она мне очень понравилась! Поговорили ещё немного, и она вежливо распрощавшись, ушла. После этого она каждый день навещала нашу палату под разными предлогами. Капитан с боцманом заметили её интерес ко мне и стали создавать условия для встреч в палате наедине. Питанием мы были обеспечены на самом высоком уровне, в меня стала вливаться какая-то сила и энергия, я стал ходить на костылях, а опасность гангрены миновала. Дней через десять терская казачка меня горячо поцеловала и призналась, что я ей сильно понравился, и она меня полюбила. Я тоже не стал скрывать, что тоже от неё без ума. Она рассказала, что была замужем, но муж погиб в первые дни войны – она получила похоронную, и что у неё есть трёхлетний сынишка Серёженька. Я стремился быстрее овладеть навыками ходьбы на костылях, и вскорости, стал уверенно ходить. Рана быстро заживала, гипс сняли. Как-то в воскресный день Мария Сергеевна зашла ко мне в палату со своим сыном Серёженькой. Мальчик был очень похож на неё – чернявый и красивый. Мне он очень понравился!
Так у нас началась большая любовь – первая в моей жизни, и мне казалось, настоящая и навсегда. Мы стали фактически мужем и женой, и нога почти полностью зажила. На костылях я стал ходить виртуозно, при этом мне было немало поблажек со стороны администрации госпиталя – я часто посещал квартиру своей любимой, и за многие годы своей жизни и фронтовых лишений как-то согрелся. Правда, ночами часто просыпался - всё мне казалось, что взрываются бомбы, снаряды, и земля дрожит, а немного полежав, успокаивался, и снова засыпал. Спросил у лечащего врача, почему такое состояние? Он мне пояснил, что мои нервы к этому привыкли во время длительного нахождения на фронте, где день и ночь стреляют и бомбят, поэтому со временем это пройдёт. Я окреп и имел возможность часто посещать квартиру Марии Сергеевны – она жила рядом с госпиталем, на улице Карла Маркса. Стали жить вместе, началась горячая любовь, а Серёженьку она отвезла к родителям. Мария забеременела и решила сделать аборт - как я умолял её родить мне сына! Становился перед ней на колени, но она была неумолима: «Ведь ты не сегодня – завтра уедешь на фронт, а кто может знать, что там с тобой произойдёт? Что я потом буду делать с двумя сыновьями одна?»… Получилась ссора, и она, конечно без моего согласия, совершила это преступление. Я, конечно, возмущался, но в глубине души понимал – ведь мне ещё придётся воевать. После этого у нас отношения стали какие-то натянутые. Скоро меня перевели в корпус выздоравливающих санатория имени Андреева. В конце марта – в начале апреля меня, как кандидата в ВКП(б) и выздоравливающего, меня послали в подшефные колхозы Зеленчук и Кардонник, километрах в 100 города Кисловодска. Мои спутники и я ехали два дня на лошадях по Северному Кавказу. Здесь Эльбрус был виден ещё лучше, а его снежный покров просто завораживал. В конце марта тут уже зеленели травы, зацветали сады, природа просыпалась и вокруг была красота природы! Перед глазами открывались замечательные картины горных долин, где текли кристально чистые, быстрые и студёные реки Зеленчук и Кардонник. В колхозах шефы нас приняли очень дружелюбно. Выделили для нашего госпиталя табун овец, коров, всяких продуктов нагрузили несколько подвод. Мы выступили на колхозном митинге. Я, как бывший тихоокеанский моряк, рассказал колхозникам как я и мои товарищи из 15 морской бригады в августе-сентябре месяце 1942 года сражались в Сталинграде, как судьба меня привела в разведку, и как я воевал в дальнейшем, как после ранения попал в госпиталь. Колхозники слушали и восторгались геройством Журбина, Войтюка, Паникаха, Петрова и других воинов. Многие плакали. Надарили мне кучу подарков, обнимали, целовали со слезами на глазах. Старики с уважением жали руку.
Итак, на семнадцати подводах (!) мы благополучно возвратились в Кисловодск. Марию Ивановну я встретил больную – она снова самовольно сделала аборт. Я понял, что наша супружеская жизнь дала большую и непоправимую трещину. Ещё через несколько дней она купила билеты в театр на оперетту «Наталка – Полтавка», но я не смог вовремя подойти к театру – был задержан замполитом как раз по делам, связанным с нашей поездкой в колхоз. Опоздал, а моей Марии возле театра уже не было; контролёр, знавший меня, сообщил, что Мария Сергеевна ждала меня, но только что ушла, и, если я желаю, то могу посмотреть оперетту. Я подумал, и согласился – зашёл и посмотрел оперетту один. Этот факт, конечно же, стал известен Марии Сергеевне на следующий день: мне закатили истерику с падением. Изо рта шла пена, а глаза пылали огнём. Я её еле привёл в чувство и как мог, утешал, а после этого постарался ей во всём угождать, но трещина в наших отношениях – я видел – увеличивалась.
Мои родители писали письма Марии и звали её своей невесткой, меня попрекали тем, что я её обидел – видимо, она им пожаловалась. Я писал родителям письма из госпиталя часто, как стал ходить на костылях, сразу выслал им 1600 рублей, которые мне дали фронтовые товарищи перед отправкой в госпиталь. Из Кисловодска мы с Марией Сергеевной раза три им посылали посылки, в основном одежду – ведь у моей мамы в то время было пять детей; три брата и две сестрёнки. Сергей – 14 лет, Гриша – 13 лет, Нина – 12 лет, Мария – 7 лет, и больной на голову наш 17-летний Коля. Брат Пётр был на фронте в авиации, служил стрелком-радистом на боевом самолёте. Сёстры Анна и Татьяна служили в Краслаге стрелками – охраняли заключённых. Отец Григорий Данилович был в трудовой армии в Красноярске, на заводе, и наша помощь семье была великой подмогой. Я был Марии Сергеевне признателен и благодарен…
ОСВОБОДИТЬ КРЫМ!
Внезапно в госпиталь приехал армейский представитель и нас, человек тридцать, забрали в запасной полк в Армавир. Оттуда я попал в свою 2 Гвардейскую армию, которой тогда уже командовал генерал Крейзер, и 12 апреля был у Сиваша. Свою дивизию я нашёл на Перекопе, и вновь оказался в своей родной 21разведроте. Многих наших разведчиков уже не было в живых, а многие были в госпиталях – за три месяца многое переменилось. Я ещё ходил с тростью, но когда начальство было близко, старался ходить без неё. На Перекопе шли ожесточённые бои – немцы упорно сопротивлялись, но линия их обороны всё равно была прорвана. Наши части форсировали речку Чатырлык и хлынули на просторы Крыма. Меня пока в разведку не посылали, я разъезжал на мотоцикле со старшиной роты, могучим Каблуковым. Он заметил, что я ещё не могу нормально ходить, и сообщил об этом командиру роты. Берегли…
Дивизия двигалась по направлению к деревне Айбары, а когда туда прибыли услышали страшную весть: немцы уничтожили всех евреев, даже малых и грудных детей – деревня оказалась еврейской. В душах наших злоба на врагов – палачей закипела ещё больше! Тем временем войска нашей армии освободили Ак-Мечеть, Евпаторию, Саки, и двинулась к Севастополю. 33 дивизия вышла к реке Бельбек и заняла боевые позиции в районе железнодорожного моста. Немцы здесь яростно сопротивлялись, вели ураганный артиллерийский огонь, и дивизия была вынуждена остановить своё продвижение вперёд. Начались бои местного значения: противник пытался всеми силами удержать Севастополь.
Мы, разведчики, продолжали добросовестно делать своё нелёгкое дело, добывали сведения о противнике и приводили «языков». Сейчас пленные охотно рассказывали всё, что нас интересовало, и не скрывали своей радости – ведь война для них заканчивалась. Уже давно не было тех немцев-фанатиков, которые воевали в Сталинграде. Тем мы сбили спесь – эти поняли, что война для них проиграна. На Бельбеке и Макензиевых горах немцы хорошо закрепились и вели жёсткую оборону. Нашим войскам было необходимо хорошо подготовиться. 14-15 апреля моему отделению было приказано пройти к наблюдательному пункту штаба 88 Гвардейского полка и тщательно просмотреть в бинокли местность, нанести на карту и уточнить все обнаруженные и вновь появившиеся огневые точки врага. Где-то под вечер заметил двух немцев, тянувших катушку полевого кабеля возле небольшого кургана. Здесь я и решил ночью брать «языка», посоветовавшись с Юрой Токаревым; доложил об этом решении прибывшему в расположение полка нашему командиру роты. Яша Кныш предложил ночью пройти в немецкую оборону, отыскать этот кабель и перерезать его. Затем затаиться, и когда немецкие связисты подойдут, то брать на месте, без шума. Ротный командир план одобрил, и во втором часу ночи 15 апреля 1944 года моя группа из пяти разведчиков приступила к выполнению боевой задачи. Сапёры 88 полка, как положено в таких операциях, нам проделали проход в минном поле и проволочном заграждении, и наша пятёрка по-пластунски проникла в расположение немецкой обороны. Кабель был найден быстро, перерезали оба провода – ждать пришлось не долго: держа кабель в руках, первый связист искал порыв, и оба подошли к нам близко. Обнаруженный порыв эти двое военных попытались соединить, но в это время мы их взяли. Первому я нанёс удар в шею, второго взял Кныш. Немцев в бессознательном состоянии поволокли к проволочному заграждению, перед этим тщательно заткнув обоим рты специально приготовленными кляпами – надо было, чтобы они не смогли кричать. Первого разведчики проволокли под проволокой удачно, а второй зацепился – сработала нехитрая немецкая сигнализация из навешанных ими на проволоку жестяных и стеклянных банок. Всполошились. Кнышу я приказал быстро уходить на нейтральную полосу, сам стал прикрывать отход товарищей с «языками». Дал две – три очереди по немцам и бросился к проходу. В это время открыли огонь наши миномётчики и артиллеристы по немецким позициям, прикрывая наш отход. Неожиданно из темноты возникла высокая фигура справа, бросилась мне наперерез, отрезая мне отход. Тут взвилась немецкая сигнальная ракета, я дал короткую и точную очередь по немцу, оказавшимся офицером. Взвилась ещё одна ракета – я мигом упал на землю рядом с убитым офицером, лежавшим у самого прохода через колючую проволоку. Меня, похоже, ещё не обнаружили, зато я заметил у офицера кожаный планшет и, не мешкая, срезал его ножом. Ракета погасла, и я быстро ушёл под проволоку. Обстрел наугад ещё продолжался некоторое время, осколки свистели вокруг, но все вернулись целыми и невредимыми. Когда в своей траншее открыли планшет офицера, то обнаружили боевую карту расположения немецкой обороны полка, стоявшего напротив нас, со всеми оборудованными огневыми точками – это была удача! Карта здорово помогла нашим артиллеристам подавить главные огневые точки в немецкой обороне. Очень может быть, что именно из-за этих сведений наша 33 Гвардейская дивизия первой прорвала оборону противника на Макензиевых горах и ворвалась в город Севастополь, захватив его северную сторону с морским заводом имени Орджоникидзе. За это дивизия получила почётное наименование «Севастопольская», и с этим именем наша 33 Гвардейская ордена Суворова Севастопольская стрелковая дивизия дошла до самого «осиного гнезда» пруссаков – Кенигсберга.
СНОВА - ГОСПИТАЛЬ.
А мне опять не повезло – 16 апреля был ранен маленьким осколочком в колено. Колено, конечно, распухло, скрыть это было невозможно, и меня снова отправили в дивизионный санитарный батальон, затем в армейский полевой госпиталь. Уезжать было очень обидно; ведь уже знал, что армия готовится взять Севастополь. И так оно и было – 7 мая началась артподготовка, которая сковала главные силы запертого в Севастополе противника. Затем 8-го начался решительный штурм, но… уже без меня! 9 мая наша славная дивизия вышла на северную сторону города, а другие части армии довершили дело! Кстати, на Бельбеке был ранен и командир нашей дивизии генерал-майор Николай Степанович Угрюмов, Герой Советского Союза и замечательный человек и начальник с титанической памятью. На встрече в Севастополе после 29-летней разлуки, он меня узнал и назвал по-отцовски – Ванюшкой!
Находясь в госпитале, с большим волнением слушал Приказ Верховного Главнокомандующего тов. Сталина об освобождении Севастополя, где указывалось, что войскам 4 Украинского фронта, нашей армии и 33 Гвардейской дивизии Москва салютовала 24-мя артиллерийскими залпами из 324 орудий! А я в это время находился в госпитале в тыловом городе Армавире, боевые мои товарищи временно отдыхали в Крыму после боёв и радовались успешному освобождению крымской земли. Над Севастополем вновь реяло Красное Знамя, бои в Крыму отгремели, и армия оказалась в глубоком тылу.
Пока меня лечили, армию нашу в конце июня переместили в Дрогобыч. Отправились в дальний путь эшелоны с нашей 33 Гвардейской Севастопольской дивизией, и армия растянулась от Крыма до Смоленщины. Ельня стала основным пунктом выгрузки войск. К концу июня вся наша 2 Гвардейская армия уже находилась в лесах западнее Дрогобыча, а наша 33 дивизия – в Витебске. Армию придали 1 Прибалтийскому фронту. Все эти новости мне стали известны от нашего раненого разведчика Кныша, прибывшего в госпиталь из Прибалтики. Петя мне рассказал, что 18 июля 1944 года наша дивизия вступила в жаркие и кровопролитные бои на Шауляйском направлении, а 21 июля перешли в активное наступление и освободили Латвию. 28 июля 1944 года немецкое командование бросило большие силы против 33 дивизии и всего нашего 11 корпуса, вышедших в район Грикиткис. Наша дивизия оказалась в полном окружении, но гвардейцы героически сражались и трое суток отбивали многочисленные атаки врага. 16 августа наши гвардейцы 33 дивизии приняли на себя танковый удар, и тоже наши герои выстояли в боях вдоль шоссе на Шауляй (Мемелевская операция), и вышли на реку Неман.
ВОЗВРАЩЕНИЕ В СТРОЙ РАЗВЕДЧИКОВ.
10 января 1945 года я прибыл в армейский запасной полк из Армавирского госпиталя, попросил меня направить в мою родную 33 Гвардейскую Севастопольскую стрелковую дивизию. Пошли навстречу и в этот раз – 11 января меня снова направили в мою 21 разведроту. 13 января в 9.00 утра началось наше наступление. Немцы снова яростно сопротивлялись, делали в день по 10-15 контратак. Но всё же 20 января наша 2 Гвардейская армия сбила противника с Доркеменского рубежа и они начали отступать к Мазурским озёрам. Моя 33 Гвардейская дивизия вошла в состав 13 корпуса и убыла на время в резерв фронта. 12 февраля началось новое большое наступление на Кенигсбергском направлении: бои, как и ожидалось, пошли очень жестокие, особенно на подступах к столице, как её называли тогда «осиному гнезду» пруссаков. Это оттуда веками немцы начинали войны против русского государства. Несмотря на сопротивление, были взяты в плен очень большие людские силы противника – не те они стали, немцы…