Десять дней в обороне

В расположение эскадрона, поглядывая по сторонам, шли ребятишки. Подошли ближе, смотрим, а рубашки у них выше пояса в крови. Кавалеристы им навстречу:

- Это еще что такое? Вы чего здесь делаете? Что случилось?

- Вот принесли вам…

И вываливают из-за пазух вишни…. А из карманов вынимают еще недоспевшие помидоры, огурцы.

Оттаивают от суровости лица бойцов, по-отцовски нежно гладят они по таким же, как у них, бритым головам пострелов:

- Спасибо, братки…

Мальчишки повторили визит. Только, кроме  вишен, помидоров и огурцов, принесли воду. Обыкновенную воду из Дона.

- Хорошая, вкусная вода, - поблагодарили солдаты. – Только мало одного ведра для вот этих «водохлебов».

Они указали на кожухи пулеметов. И заблестели же глазенки ребятишек! Как же перед ними настоящие пулеметы, а не исковерканные «железки», которых уйма везде.

- Мало? Так мы принесем еще…

И зачастили пионеры к кавалеристам. В следующий раз их было вдвое больше.

Пацаны – народ взбалмошный. Приятно было посмотреть, как суетятся, пытаются помочь нам. У многих дома остались такие же вихрастые непоседы.  Как-то они там, без отцов?. Глядя на них, теплело на сердце.

И, вдруг, вызывают меня неожиданно в штаб полка. «С чего бы это? – думаю по дороге. – Ведь только что вернулся оттуда».

Прихожу. Встречают меня Степан Иосифович Ориночко и Павел Андреевич Кругляков. Это сейчас я так свободно, по-товарищески называю их. А тогда – товарищ командир, товарищ комиссар…

- Вы, что это, товарищ комэск, своевольничаете?!. Знаем, знаем, у каждого сердце есть… Все понимаем. Но только чтобы сейчас же их у вас не было. Дети есть дети. Война есть война. Она шутить не любит. Всякое может случиться…

Приказ командира – закон для подчиненного. Иду в эскадрон, тоже приказываю. Все понимают меня. Да и сами уже не рады новой дружбе. Прильнула ребятня к пулеметчикам.

Сметливые такие хлопчики. К нам у них были свои тайные ходы – по огородам, кустарникам, заборам, которые тянулись чуть ли не по всей нашей линии обороны. Из одного взвода выдворят, они – в кусты, и, смотришь, - в другом взводе уже.

Прихожу как-то в штаб. Получаю распоряжения, собираюсь уходить. Ориночко останавливает:

- Подождите. Ну, как, ребятишек всех «демобилизовали»?

Признался, сказал, как было на самом деле.

- Вот беда. – Кругляков нахмурил брови. – Они что, хотят, чтоб родители их нашлепали?!

- Павлуша, - прищурив глаза, добродушно улыбнулся Ориночко. – Не кипятись. Конечно, не этого они хотят. Они хотят быть чапаевцами. И уж коль поначалу дали поблажку, теперь просто так от них не отделаешься… Знаете, что, давайте дадим им по разу стрельнуть из «Максима»?

- Что ты Степан, - Кругляков нахмурился еще сильнее. – Знаешь, что будет. Пол-Багаевской завтра прибежит. Заметил, они не пропускают ни одного воздушного боя. Да и родители…

- Постой, постой. Кажись придумал. Ты комиссар, тебе и карты в руки. Агитацией займешься. Договорись с ними, что дадим стрельнуть каждому,  при условии, если больше их на позиции не будет.

- Ну, будь по-твоему.

А те, о ком шла речь, долго себя ждать не заставили: оказывается «залегли» неподалеку в кустах. Но предложение… не приняли. Не хотим, говорят, в воздух, хотим по фрицам.

Комиссар понял, что переговоры бесполезны.

- В последний раз говорю, чтоб вас здесь не было. Маленькие еще. Дайте честное пионерское.

Молчание.

В ту минуту из-за зарослей ивняка вышли два мальчугана, держа в руках деревянное корыто.

Рухнуло терпение у комиссара:

- А это еще зачем?

Ответ невозмутимый:

- Как зачем? А для воды, чтоб стволы охлаждать…

Ориночко подтрунил над Кругляковым, когда тот возвратился:

- Что-то ты комиссар плохо стал агитировать…

Происходило все это, конечно, во время затишья. В бою были куда более важные дела. Не до ребятишек.

Зато, когда очередная атака отбивалась, тринадцатилетние снова, как из-под земли, появлялись в полисаднике возле одного из домов, где располагался командный пункт нашего эскадрона.

- Дяденьки, можно мы будем ленты набивать?

Им не разрешали. И дело не только в приказе командира. Противник все усиливал огонь. Пылала земля. Пылало небо.

Как-то ребят не было целый день. Успокоились бойцы: слава богу, дома сидят. Но к вечеру все убедились, что ошибались. Дома они не сидели. Просто изменили «тактику». Не появляясь на виду, продолжали свое. То под одним кустом, то под другим мы обнаруживали овощи, фрукты, ведра и бочонки, наполненные водой.

Помощь юных добровольцев, конечно, неоценимая.  Мы бы и рады были не отправлять их домой, да боялись, как бы не случилось беды. Ведь шла война.

А они не играли «в войну», если по большому счету, они тоже воевали. Те же ведра и бочонки с водой незримые удары по врагу.

Милые, славные ребятишки, целый отряд, целое «подразделение». Нашим бойцам тогда было не до них, вспоминали про них, лишь, когда охлаждали стволы и кожухи пулеметов той водой, которую они тайком от родителей носили с Дона.

Бойцы 292-го кавполка, приняв оборону на левом берегу Дона, говоря военным языком, обеспечивали переправу соединений и частей Южного фронта. Они выполняли приказ командования. А в нем говорилось: «Удержать Багаевский мост до полной переправы и подготовиться к его взрыву после выполнения поставленной задачи».

Командир и комиссар определили четкий порядок оборонительных позиций.

Пулеметный эскадрон, которым командовал я, с двумя взводами находился в центре всей оборонительной системы полка.

Мы догадывались о замыслах немецкого командования: как можно быстрее разгромить части и соединения Южного фронта на правом берегу Дона. Четырнадцатого июля 1942 года началось…

Утром над Багаевским мостом кружились и кружились немецкие бомбардировщики. Мы открыли кинжально-веерный огонь из пулеметов. Нас поддерживали всеми имеющимися видами оружия соседние подразделения . Это было первое боевое крещение.

Противник не мог поразить цель, как не бесился. Сказалась наша тщательно продуманная подготовка к отражению воздушного нападения. Имели мы и запасные огневые позиции с так называемым круговым обстрелом.

К вечеру все стихло. Только слышались отдаленные раскаты. На горизонте полыхало зарево. Временами в небо взмывали вдали тысячи осветительных ракет. Мы знали, что это было в Ростове.

Наплывал с молочной дымкой вечер. Эта дымка курилась над рекой и расстилалась по берегу.

А берег жил большой жизнью. К мосту все устремлялись и устремлялись воинские части и соединения Южного фронта. Было много эвакуирующихся. Скопилось много грузов, животных. От нас зависела благополучная переправа. И мы были начеку.

На улицах и в переулках станицы мА вырыли щели и траншеи для укрытия жителей. Багаевская походила на военный лагерь.

Ночь прошла спокойно. А на рассвете воздух опять наполнился гулом. Налетело сразу десятка два «Юнкерсов».

Майор Ориночко скомандовал:

- Пулеметный эскадрон, не медлить! Огонь!

Разом застрочили все взводы. С тыла помогали зенитчики.

Бомбардировщики, сбросив свои бомбы, куда попало, повернули на свои базы.

Обойдя огневые позиции, майор вернулся на командный пункт, связался с  КП заместителя комдива полковника Хомутникова. Ответил начальник штаба майор Рааб:

- Хорошо начали! Желаю успеха!

Через некоторое время воздушная атака повторилась.

По всей обороне слышался охрипший голос командира полка:

- Без промедления пустить в ход все виды оружия!

Атаки продолжались через каждые пятнадцать минут.

Багаевская привлекала все большее внимание противника. Но она была неприступна. А части и соединения, эвакуируемые вглубь страны, имущество и оборудование продолжали переплавляться через наплавной мост.

Еще три дня воздушных налетов не принесли немцам успеха. В последующие дни они посылали каждый раз на защитников переправы десятки бомбардировщиков и мотопехоту.

Десять дней шли жаркие бои. И когда отходящие части полностью ушли на другой берег, когда 292-й полк 110-й ОККД с честью выполнил задачу, поступила команда:

- Взорвать мост!

Это было ровно в двенадцать часов дня двадцать четвертого июля.

Немцы потеряли десять дней. И, стремясь наверстать упущенное, продолжали непрерывную бомбежку с воздуха.

В то время, как мы продолжали упорно сопротивляться, из Новочеркасска и Шахт к станице Раздорской направлялись крупные силы противника, который пытался там перейти на левый берег по мосту.

Туда-то по приказу командования и был переброшен наш полк.

Подразделения выходили из боя частями, под прикрытием моих товарищей-пулеметчиков.

Все ушли. Осталось только четыре взвода. Пора и нам в путь, к Раздорской переправе. Сборы, как поется, были недолги. Но как увезти все боевое имущество? Своего немало, да еще отступившие части Южного фронта «подарили» бронебойные патроны, стволы, ленты.

Я шел по берегу, думая об этом. Гляжу – навстречу, сильно хромая на левую ногу, бредет  невысокого роста мужчина. Сразу узнал – Григорий Васильевич Молоканов, в доме которого стоял второй взвод нашего эскадрона.

Поровнялись, Молоканов – чернее тучи. И без того низко посаженные брови, казалось, слились с ресницами.

- Уезжаете, значит?

Я понял: тяжело ему прощаться с пулеметчиками. Подружился, породнился с ними за время обороны. Сыновьями их считал. Как мог, помогал им.

- Так надо, Васильевич, ничего не поделаешь – приказ, война… Кстати, не знаете, где бы раздобыть, хотя бы одну бричку?

Молоканов молча увлек за собой. Пришли на бывший рыбацкий стан. Он открыл двери:

- Вот, берите. Совсем новая. Это вам подарок от багаевцев.

И тут же уточнил:

- От взрослых багаевцев.

- А что, будет и от юных? – улыбнулся я.

- Будет… Подождите меня чуть, чуть.

И заторопился к своему дому. Вскоре вернулся с досками. Из них мы сделали кузовок. Распрямив спину, я проговорил:

- Теперь дело за конем.

И хотел было идти в расположение эскадрона, как прибежал запыхавшийся мальчишка:

- Дяденька, вам лошадь нужна? Вон в том сарае стоит. Привести?

- Это вам подарок от юных багаевцев,  - подмигнул Молоканов. – Сберегли, откормили…

Через полчаса эскадрон снялся с позиций.

Нас провожала целая ватага босоногих подростков. Возле калиток украдкой вытирали слезы женщины. У своего дома стоял наш добрый помошник Молоканов и помахивал на прощание рукой. Как хотелось ему тоже в бой. Но… Григорий Васильевич был инвалидом…

После того оборонительного боя в станице Багаевской в июле нынешнего (1968г.) года минует уже двадцать шесть лет. Но до сих пор свежи в памяти те соленые фронтовые дни и ночи.

Захотелось побывать на местах боев эскадрона, которым командовал. И вот я снова в Багаевской. Иду по улицам и не узнаю станицу. От былых ран не осталось и следа. Принарядилась, похорошела, вся в зелени и цветах. Сады и виноградники спускаются к самому Дону. Приветливо, по-мирному смотрят на меня окна домов.

А по Дону снуют вперед-назад юркие катера, стремительные «Метеоры» и «Ракеты», медлительные баржи. Важно отчаливает от берега паром. Все дышит свежестью и миром.

Иду, вспоминаю, разговариваю сам с собой. Вдруг слышу:

- Товарищ  комэск!

Оглядываюсь. Всматриваюсь в знакомое лицо:

- Молоканов? Григорий Васильевич?! Здравствуй!

- Привет, брат!

И обнялись на виду у всех. И приятно, как-то понимающе, улыбаются прохожие. И так радостно, и такое волнение охватило, что не могу вымолвить ни слова. Да и надо ли много говорить – все понятно без слов. Выстояли, победили. Теперь вот живем. Хорошо живем!

Приглашает Молоканов к себе домой. Сбегаются соседи-казачки – посмотреть на знакомого «начальника кавалеристов». Многих узнаю. Волнение на лицах. И… слезы. У одних от возбуждения, от радости. У других от еще невыплаканного горя – остались вдовами, не вернулись лихие казаки, погубила их война.

Дом такой же, только, может, постарел. Как и сам хозяин.

Ну, известное дело, тосты за встречу, за жизнь. Вечером направляемся на левый берег Дона.

- А, помнишь?

- Помню…

- Помнишь, вот тут у ребятишек был «тайный» ход?

- Как же не помнить. Все помню, дружище!... Интересно, где они сейчас?

-  Кто где… Не забыл про подарок  самых маленьких станичников? Тогда это был Генка Мощенко.

И, словно сговорившись, оба решили навестить Мощенко. В его доме собрались Василий Шевченко, Георгий Сороковых и их друзья, те самые наши юные помощники. Теперь сами стали отцами.

Газета Комсомолец Калмыкии № 13 (1664) 30.01.1968г.